Путин в поисках нового народа

Как в России исчезло слово «стабильность».

Не то чтобы пропало совсем из государственной речи, но как-то проредилось, подвинулось из центра в бок, из всеобъемлющего стало специализированным. У него теперь место скромнее и значение уже, пишет Александр Баунов для сайта carnegie.ru.

За три часа большой пресс-конференции Путин упомянул стабильность четыре раза, два из них отвечая про Китай, один – про международную обстановку и один – про политику Центробанка. В майском указе лишь однажды речь заходит о стабильности, но исключительно макроэкономической, за четыре с половиной часа прямой линии тоже один раз – о налоговой. В декабрьском выступлении на съезде «Единой России» ее вообще нет.

Раньше «стабильность» была почти синонимом России, ее защищали, за нее грозили дать отпор, пугали ее потерей: чужой не надо, но своей ни пяди не отдадим. И вот она больше не синоним. Стабильность теперь не вообще, а международная или макроэкономическая.

Слово, которое было ключевым для описания пакта между топ-менеджментом страны и ее лояльными работниками, между властью и дисциплинированным большинством, отодвинуто на терминологическую периферию – за границу, в Китай, в область финансов. Это лингвистическое свидетельство попытки переоформить отношения. Уволить народ нельзя, можно попытаться перезаключить с ним трудовой договор. Камень, который был главою угла, выпал: ему ищут замену.

Усталость от народа

Разбирая кризисы политических режимов, часто говорят, что народ разочаровался во власти, в правителе, приводят цифры, рисуют графики. Однако движение может идти и во встречном направлении: это часто взаимный процесс. Не только интеллигенция разных стран соединяется и сетует, что народ оказался не на высоте, но и политическое руководство, даже сам лидер нации после долгих лет лидерства может испытывать сходные чувства.

Каждый раз, когда Путину указывают на недовольную молодежь с митингов Навального или из интернета, он отвечает, что есть другая, настоящая, правильная, созидательная, а не разрушительная молодежь, которая не протестует, а учится. С ней он встречается теперь по нескольку раз в год, награждает, приводит примеры: этот придумал, тот победил, третий – спас.

Нет никакой гарантии, что те, кто сделали или спасли, – непременно из группы поддержки. Победитель математических олимпиад в «Сириусе» вышел в протестной майке, но его деятельность не сводится к протесту, в центре другое; значит, это правильный школьник, тем более другие с ним рядом одеты нейтрально.

Но ведь точно так же можно посмотреть не только на молодежь, а на весь народ. Каждый раз, когда показывают недовольный народ, можно ответить, что есть другой, правильный, который изобрел, изготовил, произвел, открыл, придумал, спас.

Не надо приводить недовольную молодежь с митингов как пример молодежи вообще, не надо приводить недовольный народ, народ-нытик, народ-конспиролог, когда где-то рядом, во всероссийском «Сириусе», должен быть, есть другой, лучший, деятельный, сознательный. Который не жалуется, не ждет раздач, кормит себя сам, ищет работу и понимает государственные интересы.

Поэтому когда Путину приводят жалующихся в качестве народа, он уже не столько бросается на помощь, сколько дает почувствовать ответное недовольство. Спорит с рабочими завода в Приморье об их зарплате («отдел кадров лучше знает», стенограмма удалена с сайта Кремля), называет недовольных дальнобойщиков серыми извозчиками, защищает повышение пенсионного возраста, подорожание ОСАГО и ЖКХ, оправдывает зарубежной практикой огромный отрыв зарплат топ-менеджеров от рядовых тружеников. Как заметила Татьяна Становая, «Путин перестал быть адвокатом народа и стал адвокатом элиты». Тон может быть более сдержанным или более самоуверенным, но направление ясно.

Мы видим Путина словно бы разуверившегося, охладевшего к народу, по крайней мере к той его части, для которой был создан бренд эпохи – «стабильность». Россия проходит этап не только разочарования народа в правителе, но и правителя в народе. Отношения предлагается пересмотреть.

Тоска по взаимности

Поворот режима к простым людям случился после разочарования в новорожденном среднем классе, который предательски отблагодарил за экономический подъем протестами 2011 года и лозунгом «мы здесь власть».

Ах вы? И Владимир Путин повернулся к тем, кто решает исход выборов, кто гораздо многочисленнее столичного среднего класса, с наказанием которого не стали медлить. Провозгласили предрассудки и обыденные реакции нестоличного большинства важнейшими национальными, а потом и глобальными ценностями, приняли репрессивные законы, поставили на место современное искусство, довершили начатую ссору с Западом, который и сам подхватил и перехватил инициативу: будьте как мы, будьте лучше нас.

Но и простой народ, как выяснилось по прошествии всего нескольких лет, оказался не на желанной высоте. Им удобно пугать столичную интеллигенцию, с ним удобно поддерживать власть, но совсем не так удобно делать многое другое.

Когда наказывали зажравшихся горожан умственного труда – тех, кому больше всех надо, тех, кто тут самый умный, простой народ – в лице своих заводил – радовался и иногда – чаще пассивно, в форме выдумок, что бы с кем сделать, присоединялся к порке. Но так и не сформулировал, на что он готов сам. Выяснилось, что мало на что в общем-то готов.

Народ, как оказалось, хочет пассивной социальной справедливости и распределительного покоя, работы без большого труда, зарплаты без поиска работы, ранней долгой пенсии. А на вопрос, где взять, дает универсальный ответ: да вот же у забравших наше народное добро капиталистов и возьмите. Однако по мере того как экономика становится все более государственной, а капиталисты все больше замещаются кремлевскими менеджерами и дружественными, патриотически настроенными бизнесменами под западными санкциями, этот ход мысли выглядит все более опасным.

Народ продолжал хотеть капиталистического потребления при социалистическом распределении и под разными предлогами уклоняется от капиталистического труда и перехода государственных сервисов на более рыночные способы работы, продолжая воспринимать рыночную организацию жизни как норму там, где она выгодна, и как временное недоразумение, где невыгодна.

А власти хочется делить ответственность и в провалах, а не только в успехах. Не так, что когда хорошо – это мы, а когда плохо – это они, правительство, Кремль, чиновники. А бывает, что выходит хорошо, а им все равно не так. Хочется, чтобы народ разделял государственные интересы, умел жертвовать, ценил крупицы откровенности.

Усложнение народа

От народа можно было бы ждать хотя бы патриотического порыва, но и он случился в пассивной форме радости от просмотра крымских новостей. Уже собрать людей на безвозмездный массовый праздник с самого начала было непросто.

Владимир Путин не разлюбил народ, это все равно что разлюбить Россию, которую тогда незачем возглавлять. Редкий правитель признается в нелюбви к народу. Нельзя не любить народ, когда о его гражданской неполноценности рассуждает так много твоих собственных критиков внутри и снаружи.

Другой народ взять негде, надо переделывать тот, что есть. Но вместо восходящего потока народной воли, на которую прежде строили планы, чтобы удержаться в разреженных слоях политической атмосферы, вновь принята как данность ограниченность материала, с которым приходится работать.

Если недавно принимали народ с его ценностями и чаяниями как дарованное свыше благо, теперь он, разумеется, не стал неизбежным злом (народ как зло слишком интеллигентская, догматическая оппозиционная концепция, чтобы с ней сойтись), в нем снова видят инертную среду, неподатливое вещество.

Про политические режимы часто говорят, что они оторваны от реальности, но, с точки зрения представителей самих режимов, это народ оторван от реальности: плохо представляет себе свое настоящее положение в мире.

Люди рассуждают исходя из того, как есть, а топ-менеджмент режима исходит из того, как бывает и что могло бы быть на этом месте. Или, вернее, так: люди думают о том, как могло бы быть в утопических прекрасных сценариях, а он – в антиутопических реальных. Они сравнивают с тем, как бывает лучше, а он с тем, как бывает хуже.

Деятельный народ

Всем ясно, что при нынешнем уровне зарплат и пенсий незазорно попросить о повышении. Но хочется, чтобы это сочеталось с собственными усилиями. К тому же, когда многие вокруг бедны, тянет отвернуться от жалующихся, от тех, у кого всегда нет, к тем, у кого что-то есть или может быть. Когда большинство не желает быть на высоте прорыва, хочется найти кого-то, кто на высоте.

Вся логика разочарования в пассивном просящем большинстве разворачивает и выталкивает Путина в сторону все более громких похвал волонтерству, к поискам такого народа, который не сидит в ожидании раздач и повышении минимальной зарплаты, а, оглядевшись по сторонам, сам берется за какое-нибудь дело. Не ждать указаний от государства, а брать судьбу в свои руки, предложил Путин в декабре 2018 года на открытом уроке в Ярославле.

Отсюда попытка расширить властный экономический кругозор, стремление включить в поле зрения крафтовую экономику, про которую удачно напомнил Константин Гаазе применительно к современной России, – производство вещей, событий и услуг, рассчитанное на индивидуализированное, диверсифицированное потребление: антиконвейер внутри рынка, пострынок. Правда, это расширение кругозора подразумевает и включение в налоговый оборот: речь же идет о сознательных в отличие от несознательных.

В результате складывается более сложный образ представителя народа. По сравнению с периодом площадных популистских экспериментов, последовавших за зимой 2011/12 года, народ выглядит разнообразнее.

Пассивный народ хорош для продления полномочий, но плох и для транзита. В случае кризиса он обычно – от Филиппин до Лиссабона – позволяет перехватить инициативу активному меньшинству. Значит, нужно расширять зону поиска большинства, брать его не только там, где прежде привыкли, но и в других, новых местах. Этим сейчас власть и занимается.

Предыдущие годы были посвящены попыткам привязать к себе пассивное большинство, но оно ненадежно в случае кризиса при передаче власти. Последние месяцы отмечены попытками обнаружить, идентифицировать и привязать к себе активное меньшинство. В надежде, что новоприбывшие не будут сильно торговаться.