Как на самом деле живет белорусская глубинка

Истории, которые не покажут по госТВ.

Дорога пробита огромной холодной лужей — в ней отражается практически весь поселок. Вот с проходной идут женщины, хохочущие о чем попало. Мимо скрипит суставами дед, плетущийся с «гончарки», пишет onliner.by. У лесопилки кряхтят грузчики, дает бит станок на консервном, шелестят пакетами укладчицы с птицефабрики. Вдруг в лужу влетает ржавое колесо мопеда. Волны расталкивают кипящую жизнь и сбивают картинку. Вода медленно заживает, а в стянувшейся луже остаются только старые панские развалины и бесконечные замки на дверях фабрик и заводов. Поселок погружается в анабиоз. Этот репортаж — о скромном белорусском местечке, которое, кажется, здорово приболело.

Конфетки

Колючая проволока, высокий забор, вышка — территория кондитерской фабрики выглядит не очень-то сладко. Со стороны проходной идут две женщины. Никуда не спешат, несут увесистые пакеты с макаронами, хлебом и постельным бельем — так опытным работницам выдали зарплату. Но лучше такая, чем никакой: другие уже полгода ее не видят и питаются исключительно «завтраками».

— Нас никто не заставляет, это добровольно. Вот разрешили в счет зарплаты мебель брать, продукты в буфете, постельное. А чего б не взять? — переглядываются женщины и стараются не сболтнуть лишнего.

— Так деньгами тоже можно?

— Можно. Только их нет пока. Когда-то, наверное, будут, — стараются поскорее убежать от подозрительных вопросов ивенчанки, которым осталось всего несколько лет до пенсии.

Обе женщины пришли на кондитерскую фабрику «Ивкон» сразу после школы. С тех пор никуда не уходили, не уезжали и не убегали — исправно трудились на благо отечества. Вроде все было неплохо: по меркам скромного Ивенца платили хорошо, да и работа непыльная — конфетки заворачивать. Но примерно три года назад кто-то занес на производство неизвестную инфекцию, быстро убивающую экономический иммунитет. Фабрика закашляла, потом начались обмороки, а в ноябре прошлого года градообразующее предприятие впало в кому. И прогнозов врачи не дают.

Вы скажете, что такое иногда случается, и будете правы. Наверное, это нормально. Но та самая инфекция неожиданно для всех людей без специального образования разошлась по всему поселку. «Гончарка», консервный, «Нептун», мебельный — недуг скосил всех. Производства позабористее смогли остаться на ногах, другие тут же свалились и уползли сморкаться в подушку. Говорят, кто-то даже умер. Люди оказались к этому не готовы — некогда процветающий белорусский край гончаров, которому завидовал весь район, оказался в нокдауне. Попробовал дать сдачи, но оказалось некому — в этом поединке оба бойца дерутся на одной стороне, но почему-то все равно проигрывают.

Молодежь спохватилась первой и заняла удобные места в маршрутке до Минска. Следом подтянулись люди постарше и сели «на колесе». В Ивенце остались только самые неподвижные слои населения, которым приходится терпеливо надеяться на какие-то силы извне. Говорят, теперь рано утром в Минск не уехать: часов с семи начинается «Великое (временное) переселение».

Почему в крупном живом поселке валом стали закрываться и чахнуть многочисленные предприятия, местные не понимают. Раньше к ним со всего района на работу приезжали, а теперь места здесь нет даже для них.

Страх

В Ивенце все хотят рассказать о своих проблемах — и почти все боятся.

— Я когда маме сказал, что с журналистами иду разговаривать, она плакала и просила не фотографироваться и не говорить фамилию, — говорит нам местный парень, который согласился провести экскурсию. — Понимаете, мама на госпредприятии работает и может реально работу потерять. А если сейчас выгонят, пойти вообще некуда.

У нас так заведующая детского сада начала задавать неудобные вопросы и какой-то порядок наводить, так ее тут же «попросили». Это не шутки.

Журналисты прогуливаются по окраине и говорим о проблемах. Весь Ивенец — сплошной частный сектор с привычными декорациями. Во дворе растут бутылочные пальмы, на фасаде висит забытая реклама шампуня, меж узких прутьев калитки пытается пролезть здоровая псина (хотя и понимает, что не пролезет: тысячу раз пробовала). Велосипед «Аист», оттопыренный пол-литрой внутренний карман серого пиджака, красивая река у дорожного знака, любопытная бабушка за занавеской, вросший в ядро Земли ржавый кусок трактора — наши провожатые не обращают на это внимания и обзванивают местных в попытке найти хоть кого-то посговорчивее да посмелее. Наконец журналисты находят бойкую женщину, на глазах которой работа «ушла на Федота».

— Давайте в двенадцать возле развалин встретимся, я пару звоночков сделала, будут другие люди, — говорит ивенчанка.

«Развалины» — локальное название руин панского дома на окраине. Место красивое и символичное. В полдень туда начинают приезжать местные — собирается человек десять. Делегация хором говорит о том, как мы все потеряли.

— Мы когда-то в четыре смены работали — выходных не было! Потом начались какие-то проблемы, людей на трехдневку перевели, — начинает активная женщина, которая не уверена, что будет куда выходить из декрета.

— Обычно и трех дней не выходило. Бывало, за неделю ни разу на работу не выйдешь. А с нового года производство вообще остановилось. Сидим, ждем, — продолжают за ивенчанкой коллеги.

— За простой платят 6—7 рублей — кому как. Ну как платят — должны платить. Вообще, мы уже полгода сидим без зарплаты!

— Можно в буфете продуктами забирать, но как мне за «коммуналку» заплатить? Как лекарства купить?

— Это ужас. Мы взрослые люди, а заработать копейку не можем. Нет работы. Ни-ка-кой. А в Минск не каждый может ездить: по возрасту, по семейным обстоятельствам.

— Я вот за счет родителей живу. Кошмар.

— И я за счет мамы-пенсионерки.

— А меня дети содержат. Полгода уже.

— Мы вас не зря к развалинам позвали. Не хотим, чтобы наш родной Ивенец закончил так же, как этот панский дом!

Женщины закипают и говорят разом. Журналисты интересуются про другие предприятия, они ухмыляются.

— Ничего в Ивенце не осталось. Ремесленный край, блин! Раньше по всей стране наши изделия покупали, а сейчас там три с половиной мужика работает. Банки для консервов, дорожные знаки, кондитерка наша — загнулось все. Наш райский когда-то городок стал черт знает чем, — хором злятся женщины.

Журналисты только слушают и дают выговориться — спрашивать о чем-то совершенно не нужно. Когда пар выходит и рассеивается, задают риторический вопрос о причинах. Они пожимают плечами: народу ничего не объясняют.

— Мы просим встретиться и поговорить, но они отмалчиваются. Вот почему бы собрание не провести? Что там вообще происходит?

— Я слышала, что нового антикризисного управляющего вчера назначили. Сказали, будут запускать производство.

— Кто сказал? Когда? — оживает кто-то из толпы.

— Люди говорят. Ну, когда-то запустят. Через месяц, может.

На днях здесь действительно сменился антикризисный управляющий, однако давать обещания он не рискует.

— Мне еще даже бумага из суда не пришла, как можно что-то прогнозировать? Через месяц, возможно, что-то прояснится, а пока ни о каких перспективах я говорить не готов, — отвечает глава Ассоциации по антикризисному управлению и банкротству Игорь Ошуркевич. — Сейчас я принимаю дела и пытаюсь вникнуть, потом мы будем рассматривать какие-то варианты. Пока нет смысла обсуждать что-то.

Женщины рассказывают обо всех проблемах, которые настигли местечко. Многих беспокоит странная ситуация с детским садом, который открыли на месте противотуберкулезного диспансера. Кроме не слишком приятного прошлого этого места, печалит матерей и сама постройка: ее возводили еще в 1918 году. Тогда там размещались конюшни. Откровенные трещины и дыры в стенах, замотанные рулонами скотча окна — условия действительно жуткие. Говорят, в детском саду даже туалета нормального нет…

Журналисты пробуем пробиться в сад, но калитка оказывается закрыта. Просят позвать заведующую, та выходит на крыльцо, видит журналистов, машет рукой и буквально убегает в сад. Ее подчиненная к ним уже даже не подходит — издалека кричит «Не». Их понять можно: такие проблемы на местах не решаются, а отдуваться за чужие ошибки никому не хочется.

Журналисты продолжают экскурсию. Местные парни, которые, естественно, работают в Минске, просят написать о дорогах, которые не дают покоя всем автомобилистам. Выглядят они действительно не очень, хотя это, конечно, не главная проблема Ивенца.

Парни ведут к мосту, перила которого ловко замаскированы цветастым деревянным забором, сваи прогнили. Ямы перед проверкой коммунальщики просто засыпают песком — у ребят есть подтверждающие фото. Денег на полноценный ремонт не выделяют.

По мосту пролетает груженая фура. Водитель замечает фотоаппарат и приветливо «кидает козу». Конфликта это, правда, не сглаживает.

— Здесь стоит знак, ограничивающий движение грузового транспорта, но его все игнорируют. Есть же объездная дорога, но все прутся сюда. Мы жаловались, но меры не принимаются. За фликеры нас штрафуют, а грузовики пропускают. В итоге все в ямах, и нам приходится тоже «топить», чтобы как-то проехать и не выбить себе зубы, — жалуются пацаны и ведут по бесчисленным колдобинам. — Когда-то в Ивенце вообще о таких проблемах не думали. Тут реально было классно.

Откровение

Журналисты оказываются в центральной части поселка. Там красивый костел, река, единственное кафе. Посидеть в нем, правда, нельзя — только купить кофе и пирожок навынос. С культурной жизнью дела вообще обстоят слабо: на доске объявлений только анонс циркового представления, а в качестве альтернативы — предложение оформить «карту поляка». Говорят, молодежь часто выбирает второе.

— Раньше у нас каждое лето «цукерковы фэст» проводился — реально классная движуха, которую «Ивкон» организовывал. Было шумно, красиво, весело. Сейчас вообще ничего. Даже пива попить негде, не то что культурно обогатиться, — улыбаются парни.

— А почему не уезжаете, если все так плохо?

— А я уезжал. Прожил полгода в Польше и вернулся. Психанул, что ли. Мне нравится жить в родном городе, но обидно, что с ним происходит все это, — рассказывает один из местных парней.

— А сейчас я в Минске работаю, занимаюсь продажами. С удовольствием бы работал здесь, да негде. Даже папа мой работы лишился — после стольких лет, — делится Дима, простой местный парень с обостренным чувством справедливости.

Центральная часть поселка весьма симпатична. Два чудесных костела, храм, речка, лес буквально в километре. Там находится здание исполкома, где должны бы объяснить, что происходит с этим чудным некогда поселком. Председатель оказывается на удивление открытой и прямолинейной женщиной, не убегающей от разговора. Кажется, она действительно видит масштаб проблем, но решить их не так-то просто.

— Насколько я понял, вопрос с рабочими местами стоит остро. Он может как-то решиться?

— Это сложный вопрос. «Ивкон» давал около 500 рабочих мест. Потом 300, потом 100. А с ноября он вообще не работает. Конечно, это тяжело. К тому же на предприятиях работает много людей старшего поколения, а им устроиться на работу гораздо сложнее. И хотя мы говорим, что у нас нет возрастной дискриминации, все понимают, что определенные организации людей постарше не берут. Даже мой муж столкнулся с такой проблемой.

— Но ведь, кроме «Ивкона», было много других предприятий. А сейчас, говорят, даже «гончарка» закрывается.

— Мы должны менять сознание людей и объяснять им, что не работа должна идти им в руки, а они сами должны ее искать. Так люди живут за границей. Спальные районы больших европейских городов тоже ездят в центр на работу. Я понимаю, люди привыкли, что у нас были огромный «Ивкон», большая птицефабрика, свой завод художественной керамики, был комбинат древообработки, «Криница»… Здесь было сосредоточено 79% всех промышленных предприятий Воложинского района. А в девяностые годы все это начало постепенно закрываться. И я не могу на это повлиять — такая ситуация по всей Беларуси.

— Многие ездят в Минск?

— Да, многие. У нас первые утренние маршрутки забиты до отказа.

— А что с детским садом, дорогами? У людей в принципе очень много вопросов.

— Много, я обо всех знаю. Что касается детского сада, то сегодня уже согласовывается проект нового объекта. Современного, на 240 мест, с бассейном. Конечно, мы уже в прошлом году хотели начать строительство, но не вышло. По плану мы должны начать в этом году и закончить в 2020-м. Сад будет.

С дорогами все сложнее. У нас действительно часть улиц нуждаются в ремонте. Улица Дзержинского, например, находится в ужасном состоянии. И мост нужно ремонтировать. Я поднимаю этот вопрос постоянно, но дороги чинятся за счет выделяемого бюджета, а он выделяется в первую очередь на объекты республиканского значения. Если бы мы каждый год делали по одной улице буквально, мне бы даже самой было как-то… Но все это требует очень больших финансовых вложений. К сожалению, к сожалению…

Журналисты выходят из исполкома с легким удивлением: редко чиновники признают существование проблем и стараются как минимум говорить откровенно. На остановке как раз набивается очередная маршрутка до Минска. В центре не работает вообще ничего. Ничего здесь не происходит и вечером. Если спросить у местных, кто здесь что-то делает, многие отвечают: отец Лех.

Лех

— Очень молодец! Один-единственный человек, который что-то для Ивенца делает. Человек от бога, вот действительно. Сейчас, говорят, бассейн хочет сделать. У нас же ничего нет: ни детских площадок, ничего, — а он старается», — сбивчиво объясняет лучайная пенсионерка.

В Беларуси поляк Лех живет уже 19 лет. Хотел поехать за границу — его сперва направили в Петербург, а затем перевели в белорусский Ивенец.

За эти годы он:

- открыл детское кафе почти без наценки;

- создал мини-зоопарк с козочкой, лошадкой, овечкой и птичками;

- организовал ежегодный музыкальный конкурс, на который обычно приезжает 400—500 человек;

- отремонтировал спортзал и учредил кружок по дзюдо и самбо;

- сделал репетиционную точку и занимается восстановлением актового зала;

- построил современные детскую и спортивную площадки;

- организовал кружок скаутов, с которыми ходит в лес;

- открыл пункт гуманитарной помощи;

- отрастил седую бороду.

Точнее всего Леха описали дети: они сделали плюшевого медведя и одели его в хабит (облачение монахов-францисканцев). Статный, широкоплечий, молчаливый. Когда журналисты просят рассказать о своих заслугах, он немного смущается. «Это же как бы не мое, это все костелу принадлежит. Я просто помогаю», — стесняется ксендз. В костеле признают: всем сделанным люди обязаны в первую очередь ему.

Посреди дня встретить людей можно разве что здесь, на территории костела. Вероятно, большинство из них не имеют никакого отношения к религии, но ворота открыты для всех.

— Кафе работает практически в ноль, но цели заработать у нас не стояло. Просто в городе не было места, куда можно деткам сходить. Сейчас и подростки, и родители с маленькими приходят мороженого поесть. Конечно, если бы мы алкоголь продавали, тут бы все забито было, но алкоголь люди и без нас найдут, — улыбается отец Лех, показывая прикостельный двор.

Он скользит по льду в сандалиях, здоровается с овечкой, которая вчера подвернула копытце, молится в каплице — «источнике всего, что делается, всего добра». Журналисты идут к капитальной двухэтажке, где находится бо́льшая часть всех его «проектов». Ее построили в советскую эпоху — в те противоречивые времена костел перепрофилировали в завод. «Подарок коммунизма», — улыбается ксендз, намекая на символичность произошедшего.

Лех показывает музыкальную студию и знакомит с тренером по самбо — двукратным чемпионом Союза и призером многих международных соревнований. Журналисты спрашивают о городских проблемах, но в ответ ничего не ждут: такие люди обычно не любят говорить о трудностях.

— Говорят, в Ивенце только вы чем-то полезным занимаетесь.

— Стараемся, стараемся. Я же здесь уже 19 лет.

— Неудобный вопрос священнослужителю, но все же: откуда деньги на все это? Вряд ли у вас богатый приход.

— Нет, не богатый. Есть люди, которые готовы помогать, их надо только найти. Мы ищем, с кем-то договариваемся, стараемся все время что-то предпринимать, организовывать.

— Нам говорили, что прибыли это почти не приносит. Какую цель вы перед собой ставите? Пытаетесь привести людей в костел или просто помочь городку?

— Вера рождает культуру. Так мы стараемся помогать людям. Если ничего не делать, то и радости в жизни нет.

Отец Лех провожает журналистов и возвращается в костел. Сегодня у него еще много дел. Город тем временем уже опустел: все маршрутки умчались в Минск, проклиная здешние дороги. Те, кто не уехал, остались в своих домах ждать помощи. Может, новая голова на фабрике что-то придумает? Или район денег подкинет? А вдруг кто-то сверху кинет в лужу камень — и за кругами покажутся новые дороги, заводы и фабрики? Хотя обещаний, кажется, никто уже и не дает — предлагают учиться ничего от вселенной не ждать. Вот только мы так пока не умеем.