Кто придет после Путина: голуби или ястребы?

Большое интервью Алины Витухновской.

Российская писательница и оппозиционный политик Алина Витухновская ответила на вопросы главреда альманаха «Острог» Дмитрия Алтуфьева.

- Алина, как Вы совмещаете жизнь и литературу в России?

- Жизнь и литературу вообще совместить невозможно в том смысле, как я понимаю литературу и процесс писания в принципе. У меня по этому поводу был текст, который так и назывался — «Текст через пытку». И не так давно был пост под названием «Писать — это не быть». Действительно, чтобы писать лично мне нужно находиться в состоянии очень глубокой концентрации, никак не соприкасаться с бытом, не отключаться на какие-либо посторонние вещи.

Это о писательстве вообще, о писательстве в глобальном смысле, о том писательстве, о котором я помышляла, когда только начала писать. Я очень хорошо чувствовала слово. Пожалуй, что ничего не чувствовала, кроме слова. Мне казалось, что я понимаю, как обращаться с ним. Я начала писать в том числе именно потому, что я хотела сделать слово своим орудием влияния. Если говорить о процессе писания, в моем изначальном понимании, то это процесс, который в некотором роде является несовместимым с жизнью.

В России принято воспевать культ страдания. Страдание сакрализовано и возведено в некие обязательные нормы существования. И русская, и советская литература сделала свое черное дело в сакрализации этого самого страдания. Внесло свою лепту.

Исключением был Чехов, который сказал ставшее уже классическим — «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Все же остальные рассуждают по принципу вынужденной, ложной дихотомии — либо то, либо это. Либо ум, либо красота и т.д.

Ежели говорить о писательстве в России — писать в России становится труднее, как и жить. Писать и жить стало дискомфортно, особенно на фоне дискомфортного быта. Мне кажется, что даже в детстве я жила как будто бы в прошлом веке. Это даже не двадцатый век. Он как-то переполз в 21-ый. Это что-то между 19-ым и 20-ым.

Принимая во внимание те книги, которые я читала и как медленно тянулось время в детстве, собственно, у меня не было каких-либо особых бытовых проблем, и я была очень метафизическим, экзистенциальным существом. И даже если они были, эти проблемы, то я их просто не видела, абсолютно не видела. А сейчас я вижу очень много, но не потому что я повзрослела, а потому что Россия стала чрезмерно исполнена этим бытом, нищетой и обреченностью. И даже если это не касается меня лично, то как писатель я чувствую эти флюиды, эту ментальную обреченность масс.

Это не называется «исписалась» или «нечего сказать», мне есть что сказать, но я не вижу в этом, скажем так, радикального смысла, того, который видела в детстве. И это очень сильно связано с политикой. Почему помимо писательства я занимаюсь политикой? Потому что обстановка, которая сейчас имеет место в России, проистекает из политической ситуации. Потому что все исходит из ситуации, которую создал собственно Путин и его правление. Эта обреченность, эта нищета непосредственно связаны с 20-летним правлением Путина, его милитаристской пропагандой и деятельностью.

Когда я только начинала писать, Россия была литературоцентричной страной. Я понимаю, что это не очень такая либеральная мысль, на самом деле, видимо, это все сказалось на мне. Мир, как и на закате советского проекта, не говоря уже о времени Горбачева и Ельцина, был куда более глобальным в хорошем смысле слова, нежели он стал сейчас. Мир для России, а не мир вообще. И когда ты писал, ты понимал, что ты обращаешься к миру вообще. Сейчас же ты понимаешь, что ты обращаешься к какой-то маленькой горстке сограждан, которая, в принципе, адекватна и так. И адекватна, собственно, без тебя, но у тебя нет возможности обращаться к массам. Здесь я совершенно абсолютно не похожа на классических интеллигентов и интеллектуалов, потому что в этих средах принято пренебрегать массами. Меня всегда стимулировали массы, я хотела овладеть сознанием масс и мне не столь интересна узко-интеллектуальная среда. Она интересна до тех пор, пока ты хочешь размять свои метафизические когти, когда ты хочешь размять свой мозг, когда ты хочешь отточить свои словесные возможности. Но дальше — что с этим делать? Что дальше? Я не хочу вариться в этом соку, у меня совершенно другие амбиции.

- Где проходит граница между Вашим сознанием как культурного и политического субъекта и внешней среды, бытия?

- Эти границы на самом деле очень четкие, если мы находимся в мире идей, в мире метафизики и даже в мире радикальной идеологии. Границы я ощущаю очень четко. Есть некая субъектная идеалистическая истина, которая мне тождественна. Есть бытие, представляющее собой некий липкий, пластилиновый, сопротивляющийся конструкт, с которым ты пытаешься что-то делать, и он действует по какой-то своей страшной схеме, он живет по своей инерциальной матричной программе. И ты можешь на него воздействовать только локальным образом. И я очень четко отделяю два этих мира — идеалистический и реальный. Я очень четко понимаю, что те теории, которые есть у меня в голове и то, что можно сделать в реальной политике — это несколько разные вещи. В этом смысле я довольно прагматичный и рациональный человек.

Я человек без иллюзий, я человек не одержимый, в отличии от той обслуги, которую использовала власть. Например, от традиционалистов и национал-патриотов, которые свято верят во всякую свою идею, но верят они в нее не так, как верю я — несколько отстраненно, они в нее верят истово и буквально как шизоидные клинические сумасшедшие. То есть, они действительно хотят воплотить «идею», какой-нибудь прохановско-дугинский бред, который они проецируют на реальных людей, на реальную жизнь и никак не могут до сих пор понять, почему это не работает, либо работает деструктивно.

Безусловно, мне интересно то, что практично, мне не интересна «идея ради идеи», чтобы мусолить ее в своем узком кругу. Это все 19-ый, максимум начало 20-ого века. Идеи больше не работают, если они не подкреплены какими-то рациональными мотивациями. Идеи, в том числе, должны быть экономически обоснованы. Идеи путинской обслуги, идеи т.н. «русского мира» были изначально экономически деструктивны — и в этом, в общем-то, была их фатальная ошибка.

- Алина, Ваше краткое резюме политической ситуации в России.

- Такое впечатление, что мы попали в какой-то временной капкан, временную дыру, что я наблюдаю повторы одних и тех же сценариев. Даже в фейсбуке есть функция «год назад». Я вижу как то, что происходило год назад, начинает происходить и сейчас. Просто уже никто не помнит того, что было год назад. Все заслонилось так называемым белым информационным шумом. Мы живем в режиме «акция-реакция». Допустим, случается некое событие, далее на него идет некая реакция. Причем, она совершенно предсказуема и даже сами события уже не обязательно реальны, т.е. все это может быть фейком. И далее по кругу.

Поскольку мы не имеем в данный момент достаточное количество ярких и известных политических субъектов с собственной программой, с собственной концепцией, с собственной харизмой, то получается, что мы имеем политиков, чьи сценарии уже давно отыграны. И самое печальное, что они не допускают на свое поле конкурентов. Политическое поле зачищено и зачищено сознательно. Это было сделано еще на Болотной в 12-ом году, когда был слит протест. Политическое поле было зачищено и в том числе, посредством искусственной актуализации фигуры Навального, который является оптимизатором действующей системы власти. Он упрощает работу системы, сливая уже более ненужный ей, ее же собственный отработанный материал, заставляя этот маховик крутиться дальше. Более того, он сделался несменяемой иконой оппозиции. Я понимаю, что речь идет о финансовом, буквально о физическом выживании ряда лиц. Я понимаю, что многие совершенно искренне поддерживают все то, что происходит вот в этом якобы оппозиционном поле. Но фатальная ошибка так называемых системных либералов и современных демократов России вообще заключается в том, что они это поле зачистили. Да, они получат что-то сейчас для себя и своих друзей в смысле каких-то преференций, финансовых бонусов, но далее из этого ничего не последует, в этом нет никакой реальной политической перспективы. Политический смысл появляется тогда, когда появляется политический субъект с новой программой, которая рассчитана на данный конкретный момент времени. На то, что происходит сейчас, а не на какие-то благие времена, которых никогда не будет.

- Как лидер партии «Республиканская Альтернатива», Вы выказывали (и выказываете?) президентские амбиции. Допустим, Вы стали президентом РФ. Как Вы представляете себе внутреннюю политику прекрасной России будущего? Что делать, если нац. республики захотят суверенитета? Что делать с регионалистами, продолжать ли вытаптывать их? Что делать с Москвой, вызывающей в России уже не глухое раздражение, а открытую ненависть?

- Я представляю себе внутреннюю политику как сбалансированную и прозрачную систему отношений федерального центра с регионами, прежде всего в экономическом плане. Ибо настоящий суверенитет — это прежде всего экономическая самостоятельность. Если национальные республики захотят территориального суверенитета, то этот вопрос должен как минимум начать обсуждаться в парламентах и в обществе, прежде чем будет озвучен как политическое требование. Вытаптывать регионалистов мы не собираемся. Мы готовы к культурному и тонкому диалогу с ними. Наша идея введения повсеместного БОД приведет к экономической децентрализации и конфликт между центром и регионами будет постепенно исчерпан.

- Что Вы будете делать с населением — деэтнизированной массой ватных совков? Как реагировать на возможный ватный бунт и как Вы вообще оцениваете его возможность? Перестраиваема ли Россия как целое?

- Когда-то я давала интервью по поводу ватного бунта, там я говорю на эту тему подробно. Что я думаю об этом сейчас? Перспективы так называемого ватного бунта есть, но они минимальны. Это если исходить из рациональных соображений, но мы живем в иррациональной стране, в инерциальной среде, где население абсолютно не имеет политической субъектности. Теоретически — да, бунт возможен, но практически возможность этого бунта стремится к нулю. Если протест не имеет политической подоплеки, рациональных политических оснований, если он происходит только на фоне обострения голода или нищеты в 21-ом веке, я думаю, такое просто не сработает. В лучшем случае это будет одноразовая акция, которая будет быстро погашена.

- Кто придет после Путина: голуби или ястребы?

- Я надеюсь, — придут коты, имеющие свойства и тех, и других. Кот как политический субъект сочетает в себе оптимальные свойства мягкости и жесткости, необходимые в современном мире. Коты появляются внезапно и ниоткуда. Также я хотела бы отметить, что есть опасность появления так называемых ястребов, поскольку, как я говорила выше, население стало куда более регрессивным, более реакционным, чем сама власть. Что люди в массе своей ждут, на самом деле, не оттепели, а «более сильного Путина». Может, на выборы надо было выходить не с моей ультралиберальной программой, а с «самодержавием, православием, народностью». Это, конечно, такая ирония, чтобы вы поняли, что я имею в виду, говоря о регрессивности и реакционности населения.

- Сфера политического для Вас является органичным продолжением Вашей писательской деятельности?

- Органичным и неизбежным, потому что, как я уже говорила, то, что производится внутри России, остается, в принципе, только в России. Россия стерта ластиком с карты мира — с реальной карты мира и с метафизической, и с экзистенциальной, и с культурной. Русская литература не сильно интересует людей на Западе. Скажу крамольное, что мир прекрасно бы прожил без русской литературы и прекрасно живет без русской литературы. И, к сожалению, при путинской политике эта тенденция будет только усугубляться. Русских уже давно начали бояться, обходить стороной. И той приязни, которая была в 90-х и тех культурных контактов, которые были, их больше нет.

Есть ряд авторов, которые заняли свою нишу и свое место, например, Владимир Сорокин или Виктор Ерофеев, но они вошли в культурное европейское пространство до того, как возник ватный занавес. Более молодым и неизвестным авторам становится все труднее пробиваться. Мне не интересно находиться только в этом пространстве, потому что любое закрытое пространство, как известно, обречено на деградацию.

Такое впечатление, что, когда я пишу для России, я пишу в никуда. Я намеренно утрирую, чтобы донести эту простую мысль — что политика и литература связаны. Пожалуй, мера моего литературного тщеславия в России почти исчерпана. Я хотела бы издаваться не только здесь, но и на Западе. Я не считаю зазорным об этом говорить. Это моя цель быть переведенной там, потому что остаться в мире, быть запечатленной в мире, войти в историю, находясь вот в этой нашей путинской России, сейчас это просто невозможно. Кто имеет какие-то иллюзии по этому поводу — это не более чем иллюзии и даже такая поднявшаяся локально во время путинской власти обслуга, как какой-нибудь Прилепин, которого, кстати, пока переводят — он ровно также исчезнет в небытие, как исчезли все советские писатели. Кто там знает на Западе какого-нибудь Фадеева? Лишь те, кто тщательно изучает советскую историю. Но всех остальных, эти тонны совписателей - не знает никто. Такая же судьба ждет и всю обслугу прилепинско-шаргуновского разлива. Я не хочу себе такой судьбы, я хочу остаться в истории.

- В 3-4 четверти ХХ века произошли важные перемены в человеческой жизни. Завершение экстенсивной индустриализации, крушение массового общества, резкий рост сферы услуг и снижение остроты и ожесточенности конфликтов внутри общества — все это привело к тому, что политика стала предполагать не столько мобилизацию масс и политическую организацию, сколько умение манипулировать дискурсами и смыслами. На наш взгляд, партийной политики в РФ не существует, есть лишь симулякр. Партии не имеют опоры на социальные группы и страты, они не представляют их и если убрать имитации, то в России царит однопартийная система. Вы как лидер партии садитесь играть с шулерами на поле шулеров в карты шулеров по правилам шулеров — не слишком ли мазохично? Здесь нет ни малейшего шанса. У Вас талант слова, алый рот, быстрый ум, острый стих — не лучше ли использовать все это не в бесплодной выборной гонке, а в работе с дискурсами и смыслами?

- Давайте напрямую совершенно честно — мое участие в выборах было своего рода авантюрой. Понятно, что не имея ресурса (а чтобы пойти на выборы нужно немало средств), не имея договоренностей внутри (как вы видели, впоследствии в выборах участвовала только шайка соглашателей, нанятая кремлем), невозможно в принципе участвовать в выборном процессе. Не имея договоренностей - даже локально, чтобы просто где-то мелькнуть. Повторюсь, это участие было довольно опасной авантюрой.

Что я хотела? Я хотела заявить о наших целях, я хотела заявить о нашем присутствии. Я хотела заявить либеральную программу. Причем, радикально-либеральную программу, которая была абсолютно такой трешево-непроходной, о чем теперь уже можно говорить. Конечно, учитывая факт регрессивности населения — она не могла быть поддержана. Но моей целью было то, чтобы она прозвучала. И когда мы задумали баллотироваться, мы не знали, как будет развиваться ситуация. Но мы все же пробили информационную блокаду, несмотря на то, как я полагала, что никто не хотел, чтобы мое имя где-то прозвучало, но оно прозвучало, и дальше произошло то, что произошло, о чем мы писали в наших постах и что, собственно, всем известно. На эту тему мной написана книга «Русская политика», сейчас я как раз ищу издателя для нее.

Наша программа, ряд ее ключевых моментов и рассуждений, даже какие-то фразы из статей (и, кстати, по этому поводу специально проводилась аналитическая работа) — была фактически украдена Собчак и интерпретирована в ином ключе. И «женщина-политик» в лице Собчак появилась именно после того, как мы заявили о своем участии, которое они не смогли проигнорировать.

О чем это говорит — о том, что кремль боится конкурентов, о том, что кремль не выносит чужого дискурса, о том, что у него нет ничего своего. Иначе бы они не украли у меня столь простейшие вещи, имея в своем распоряжении таких политтехнологов как Станислав Белковский и других, работавших за большие деньги. Ну зачем приходить к нам и что-то воровать? Да потому что у них нет ничего своего.

Мы своей цели добились, мы заявили о себе ровно настолько, насколько это было возможно. Хотелось бы, конечно же, большего. Что я собираюсь делать на следующих выборах, я пока даже не готова озвучить, потому что ситуация в каждый дискретный момент времени развивается непредсказуемо. И никто не знает еще, что будет в двадцать четвертом году.

Я понимаю позицию такого неприступного интеллектуала-и-идеалиста. Ну, собственно приблизительно, вот такая же позиция, например, у Александра Сотника, да и у вас, но это не про меня. Если вы занимаетесь политикой, вы не можете быть «кристально чистым» в том смысле, в котором вас хотят видеть люди, влюбленные в портреты борцов с режимом, романтики. Это невозможно, вы в любом случае каким-то образом становитесь вовлеченным в процесс, вы делаетесь «запятнанным» в чьих-то глазах, в каком-то роде вы идете на компромисс, на который не хотели бы идти, но это и есть реальная политика. Наверное, здесь есть некоторое противоречие между моими представлениями о себе и между моими политическими движениями, но это противоречие, в принципе, я уже поясняла не раз. Да, оно действительно есть и мне указывают на него, как на некий порок, мол здесь что-то не то. Но людям придется принять то, что возможны разные уровни существования субъекта и искать в них какую-то «вселенскую гармонию» — это утопия. Есть разные ситуации, в которых ты вынужден действовать по-разному. Есть разные области, как перечисленная мной метафизика, политика и литература. И ты в них обязан, ты вынужден не только действовать по-разному, но и должен говорить в них на разных языках и периодически изрекать, как кому-то кажется, взаимоисключающие идеи. И это никак не смущает лично меня, это не нарушает целостность моей натуры. На данном ресурсе я считаю возможным объяснить такое, но я прекрасно понимаю, что массы этого не поймут, поэтому я не собираюсь идти к массам со сложными текстами, я не собираюсь идти в массы со своими сложными стихотворными или прозаическими произведениями. Я хочу идти к массам с понятной политической программой.

- Вы очень искренне и эмоционально пишете о советском человеке, советском интеллигенте и прочем советском негативном наследии. Считаете ли Вы советский период России неким катастрофическим экспериментом, слабо или случайно связанным с предыдущей историей страны, или напротив — что советский период был вполне логичной фазой перехода из монархии в модерн, русским модерном после русской революции?

20-ый век — это век разрушительных и жестоких войн, потрясших человечество, в том числе и Россию. Это также век мощнейшей волны индустриализации, переформатировавшей целые континенты. Что касается связности исторического континуума, то я полагаю, что между 19-ым и 20-ым веком зияет огромная черная трещина. То есть, проще говоря, переход от царизма к советскому строю был скорее неожиданностью, чем закономерностью, был результатом проявления воли очень ограниченного числа людей.

- Как Вы относитесь к половому хейтерству? Радикальный феминизм, Мужское Государство, имеющее уже сотни тысяч сторонников — как далеко, на Ваш взгляд, может зайти это отчуждение, чем оно вызвано? Могут ли в ареале западной цивилизации секс-куклы в большой степени заменить женщин, повлияв на их место и роль в обществе в недалеком будущем?

- К половому хейтерству я отношусь крайне негативно, ибо любая вражда деструктивна, а деструкция, в свою очередь, ничего не несет прогрессу. Мы видим, как радикальный феминизм уже пытается имитировать политику, быть политическим движением, но политика — это всегда (!) договороспособность. Однако, забегая вперед, хочу сказать, что я готова поддерживать феминистские группы, способные к конструктивному диалогу, особенно если речь идет о занятии женщинами высших руководящих постов в государстве, увеличении их зарплат и пр., всего того, что связано с карьерным ростом и экономикой.

Отчуждение — в принципе — очень естественный и позитивный процесс, если речь идет о субъекте. Когда же отчуждение проявляется в форме истеричной манифестации о принадлежности человека к какой-либо группе, мы имеем дело не с отчуждением, а с массовым неврозом, связанным с так называемой потерей идентичности. Секс-куклы могут заменить как женщин, так и мужчин, но это лишь сексуальная сфера, которая, в свою очередь, становится все менее значимой для современного человека.

- Каково Ваше мнение о пострусском дискурсе и иных темах основания «Острог»? Что мешает и что могло бы помочь продвижению наших идей?

- Пострусский дискурс — это закономерное явление, следующее из национализма, затем национал-скептицизма и национал-нигилизма. Явление очень любопытное с исторической и интеллектуальной точек зрения. А продвижению идей всегда помогает поиск мировоззренческих союзников.

- В ряду серьезнейших социальных проблем, стоящих в России, есть такие, о которых вообще не принято говорить. Одна из таких — проблема старческого убожества и маразма. Так случилось, что в русской системе социального обеспечения дома престарелых являются не решением проблем стариков и молодых, а также проблемой, ибо русская культура сделала их смесью хосписа и богадельни. Паллиативным решением проблемы стариков родичами стало отселение их в небольшие дешевые квартиры в панельках, что привело к нарастанию иных проблем. Старики бывают неадекватно агрессивны, старухи забивают квартиры вонючим хламом с помоек, разводя крыс, тараканов, антисанитарию, вонь. Маразматики не следят за газовой плитой и колонкой и чаще других становятся причиной пожаров, взрывов газа в подъездах и обрушения целых домов. Люди гибнут, калечатся, страдают от жизни с помоечными соседями и так далее, все это ухудшает жизнь миллионов человек. Есть ли у Вас мысли о том, как решить эту проблему?

Я оговорюсь сразу — вопрос некорректный. Мы не должны наделять негативными свойствами ни одну из социальных и возрастных групп. Я опять вернусь к вопросу БОД. После его введения проблемы между молодыми и стариками значительно уменьшатся, потому что каждый сможет решать свои проблемы относительно самостоятельно. Решать проблему пожилых и стариков необходимо через системную государственную поддержку медицины, но это тема для отдельного разговора.

- Не кажется ли Вам, что чрезмерная публичная зацикленность публичного деятеля на себе может принести ему вред, ибо мешает многим воспринимать такого актора всерьез?

- Я поняла, в чей огород камушек. Вы читаете мои записки ВК — а это помесь дневника, текстов для книг, архивов и прочего. Я использую ВК, в том числе для архивации текстов и не рассматриваю его как серьезный и репрезентативный политический ресурс. В моем ФБ — фактически только политические заметки, так что все это вопрос контекста.

- Если в ХХ в людей вела идеология, то в ХХI это делает идентичность — Вы согласны? Если сегодня к Вам придут переписчики с анкетами, что Вы напишете в графах Национальность/Групповая идентичность?

21-ый век — это век субъектной идентичности. Вкратце это означает позиционирование себя как субъекта, находящегося в равной категории с окружающей реальностью, бытием. Прежние виды идентичности себя исчерпали, потому что фактически приписывали человека как объект к какой-либо категории, как то — профессиональной (классовой), религиозной, идеологической, родоплеменной и пр.

Если ко мне придут переписчики с анкетами и с заготовленными в прошлом веке ответами (графами), я просто не пущу их на порог.

- В океане дискурсов Алина Витухновская — это такой айсберг, равноудаленный от каких-то островов и континентов, одиноко дрейфующий по Вашей воле. Скажите, Ваша отдельность вызвана нежеланием/неспособностью блокироваться с кем-то и работать в команде или другими причинами? Вы никогда не думали покинуть башню из слоновой кости и начать совместный проект, например, с альманахом Острог?

Моя отдельность носит вынужденный характер и связана с тем, о чем я уже говорила выше, а именно о том, что оппозиционное политическое поле зачищено. Данное интервью уже можно считать сотрудничеством, но оно не политическое, а интеллектуальное, потому что я все-таки вижу вас как группу интеллектуалов, а не политическую силу, ибо политическая сила не может представлять себя посредством отчасти мизантропического, чрезмерно критического дискурса.

А «пострусскость» — это конечно же дискурс критический. Вы не льстите массам, вы критикуете массы, вы скептически настроены к массам, а это не имеет политических перспектив. Это имеет только литературно-интеллектуальные перспективы. Вы обретете политические перспективы, если все-таки выйдете за рамки предложенного Вами дискурса. Хотя, повторюсь, что сам по себе он очень и очень интересен.