В общем, со стабильностью не вышло.
Государственные деятели наконец определили белорусский национальный бренд: диктатура. Пресс-секретарь Лукашенко так официально и заявила. А потом и ее начальник добавил на какой-то мутной совбезовской заседаловке: мол, если дать людям свободу мнений, то это вообще уже не диктатура получится, а какая-то демократия, не к ночи будь помянута. А никакой демократии быть не может, потому что бренд.
Некоторые мои коллеги даже обрадовались: ага, спалились ребята, не удержались, не выдержали тональности, напрочь позабыли терминологию. Вот только ничего нового не произошло. Все это уже было, и противно не от речей пресс-секретаря и ее хозяина, а от того, что в мире за четверть века изменилось все, кроме нашей страны.
Давным-давно, в девяностые, был у Лукашенко помощник по имени Сергей Посохов, из отставников. Любил он принарядиться в костюм с отливом и прошвырнуться по редакциям да поболтать с журналистами о текущем моменте. И вот в девяносто шестом году, сидя в редакции газеты «Имя», Посохов нам говорил: «И чего вы все взвыли насчет репрессий? Вы же профессионалы, должны понимать, что если бы не репрессии, то о Беларуси вообще никто в мире бы никогда не узнал! У нас же ни хрена нет. Что мы дали миру? «Песняры»? Вискули? Настойку «Беловежскую»? А теперь нас хоть идентифицировать в мире будут».
Хочу напомнить: на дворе стоял девяносто шестой год. Еще даже референдум, отменивший Конституцию, не прошел. В копилке репрессий были разве что арестованный за стихотворение «Убей президента» Славомир Адамович и разогнанный «Чернобыльский шлях», после которого в тюрьме оказались Вячеслав Сивчик и Юрий Ходыко. Не было еще ни массовых арестов, ни похищений, ни убийств, ни самоубийств. Были живы и Геннадий Карпенко, и Юрий Захаренко. Виктор Гончар вообще возглавлял Центризбирком, а его друг Анатолий Красовский спокойно издавал книги, не подозревая, что за эту дружбу придется заплатить жизнью. Яна Полякова тогда только окончила юрфак и наслаждалась бесконечной, казалось, юностью, не задумываясь о веревке. Да и Верховный Совет, хоть это сегодня и кажется странным, существовал в действительности.
Такие вот были времена. Сейчас бы сказали – относительно вегетарианские. А помощники Лукашенко вместе с боссом уже все решили: пусть Беларусь прославится как диктатура, потому что больше мы ничего придумать не можем.
И вот прошла четверть века. Эстонцы по Интернету голосуют, поляки постоянно зарплаты повышают и плату за лекарства для пожилых отменяют, россияне захватнические войны ведут, украинцы свои земли защищают – кому что ближе. А у нас все то же, что было тогда. Как будто компьютер завис. Не меняется картинка на мониторе. А эти все талдычат, что ни черта у нас нет, кроме репрессий, объявленных брендом.
Какие-то неуклюжие попытки, конечно, были. Например, сделать белорусским брендом стабильность. Не вышло – предприятия закрываются, гиганты промышленности не знают, куда девать продукцию и рабочих, пенсии отменяют с помощью нехитрых манипуляций вроде страхового стажа – в общем, со стабильностью не вышло.
Про IT-страну уже никто и не заикается, потому что само упоминание этого неуклюжего термина может вызвать только хохот: достаточно попытаться заказать через Интернет талон в поликлинику, чтобы миф развеялся, как дурной сон. Была даже безнадежная попытка сделать Дорофееву брендом Беларуси. Но тут уж чиновники сами испугались: это ж ее песни слушать придется – и быстро спустили идею в мусоропровод, а Дорофеевой заткнули рот мандатом, чтоб не пела. Ах да, еще Беларусь – страна тунеядцев, но это легко укладывается в бренд диктатуры.
Вот и все. 25 лет государственной пустоты и человеческих потерь. Все разрушено и ничего не создано. Только слово «бренд» выучили и начали им щеголять. А еще выучили созвучное слово «тренд». И вот что получилось в итоге. Бренд – диктатура, тренд – публичная демонстрация чиновниками собственного скудоумия. Чем скудоумнее, тем успешнее карьера. Чем больше репрессий, тем более узнаваем бренд.
Уж лучше бы Беларусь осталась страной «Песняров» и Вискулей.
Ирина Халип, специально для Charter97