Ученый-этнограф: Смоленск – город скорее белорусский

Белорусы делали Смоленскую губернию одной из самых европейских в Российской империи.

Сайт smalensk.org опубликовал фрагменты этнографического очерка М. Круковского «Белорусские уезды Смоленской губернии» (1898 г.):

«Четыре уезда Смоленской губернии: Смоленский, Краснинский, Ельнинский и Рославльский заселены исключительно белоруссами. Эти уезды расположены в юго-западной и западной части губернии и примыкают: с запада к Могилевской, с юга к Черниговской губ. Они составляют естественное продолжение Белорусского края, который ими и заканчивается, потому что северные уезды: Поречский, Духовщинский, Дорогобужский и северные уезды Калужской губернии – уже чисто великорусские. Но, несмотря на такое близкое соседство, несмотря на то, что весь этот угол перерезан пополам железной дорогой, население не утратило своих этнографический особенностей, и достаточно углубиться на расстояние 20 – 30 верст от великорусской границы, чтобы настичь совершенно нетронутые места, патриархальные нравы. По наружнему виду это тоже белорусы. Тот же красивый рост немного выше среднего, та же сухощавость, те же небольшие голубые глаза и светлые волосы. Вокруг рта лежит мягкая складка, так резко отличающаяся от грубой лисьей складки рта великороса и хитрой складки малороса. Если правильно распространенное здесь мнение, что смоленский белорус, это – «польская кость, окрепшая русским мясом», то надо сознаться, что это соединение дало здесь очень симпатичный вид. Смоленский белорус очень добродушен, мягок, приветлив. Если великорос некоторых медвежьих углов по отношению к незнакомому пришлому человеку, поучающему его жизни, говорит, что «надо бить его поленом», а хохол без дальних околичностей тащит его в кутузку, – там разберут, – то белорусы несравненно доверчивые и культурные. Объясняется это более близким воздействием запада, сравнительным [обилием] путей сообщения и тем, что Смоленская губерния – земская губерния. Благодаря двум настоящим обстоятельствам, смоленские белорусы значительно отличаются своей культурностью от белорусов Витебской, Могилевской и Минской губерний, в которых пути сообщения очень плохи, и которые не знали земской организации.

Таким образом, и самый Смоленск – город скорее белорусский: в толпе горожан всегда отличишь великоросса, хотя общая физиономия города и жителей более европейская, нежели в каком другом из наших губернских городов. Это единственный белорусский город, в котором сравнительно высока культурность, так сильно развиты общественная и просветительная [струнки], и наряду с этим так прочны этнографическия особенности.

Город очень красив, расположен на холмах по обеим сторонам Днепра. Улицы иногда поднимаются высоко в гору, так что приходится ехать на паре: иная езда немыслима; иногда же дома расположились в глубине оврага и оттуда же высоко вверх поднимается лесенка, ведущая на улицу. В особенности красива и оригинальна левая сторона города, на которой расположен древний кремль, окруженный грандиозной каменной стеной с бойницами. В этой части города поместились все административныя и общественныя учреждения, редакция местной газеты, публичная библиотека, городской сад. Здесь же находится памятник сражению под Смоленском 1812 г. Надпись на нем гласит о количестве убитых. Это – довольно неуклюжая, малоархитектурная, трехэтажная постройка, окруженная цепью. Таких памятников в России три: в Смоленске, под Красным и на Бородинском поле. Они совершенно одинаковы, только надпись свидетельствует о большем или меншем количестве убитых.

От самого Смоленска, едва вы проехали ворота под стеной, у которой был разстрелян Энгельгардт, и проехали широкую площадь, начинается большой тракт – Киевский. Правее идет другой такой же тракт – Краснинский, на Красный и Оршу. Это два громадных тракта идущих один на юг, другой на запад. Зовутся они «большаками». Они обсажены с обеих сторон березами и тянутся длинной широкой лентой, то взбегая на горы, то опускаясь. Плакучия березы, тоненькия веточки которых ажурными гирляндами свешиваются иной раз чуть ли не до низу и вековечные стволы часто полуобнаженныя, простирающие на дорогу одну-две ветки, точно молящия или проклинающия руки, наводят тоску и уныние. Кругом ровное место, лишь изредка попадаются перелески. Чем дальше, тем меньше [езды], только изредка встречаются грохочущия телега, мужик снимет шапку и поздоровается. Ночью большак сильно изменяется. Хотя деревья наводят жуткость, но сам он оживает. Откуда-то выползают и тянутся по большаку обозы, телеги, возы и отдельные пешеходы. Днем слишком жарко, овод кусает, а идут обозы иной раз издалека. Часто проезжают громадныя еврейския фуры «балаголы», с крытым верхом: там сидит иной раз 10-12 человек евреев. Под пятницу, когда евреи возвращаются домой за 70-100 верст, эти «балаголы» встречаются очень часто; из них раздается шумный говор, часто соперничающий с грохотом колес.

В Смоленской губернии много помещичьих земель, поэтому деревень по тракту встречается мало. А если где и попадаются они, то имеют казенный придорожный вид. В стороне от тракта деревни имеют более патриархальный вид. Они невелики, дворов 20-30 и расположены всегда довольно уютно и красивее. Они скорее напоминают литовския и польския деревни, хотя малороссия ближе. По обеим сторонам улицы тянется ряд низких хат, с маленькими окнами, с соломенной крышей. В сравнении с ними – контрастной представляется северная и северо-западная постройка, высокая, безвкусная, холодная, лишенная всякой поэзии. Там стоят громадныя, тяжелыя ворота, каждый дом – что крепость; здесь побогаче хозяин – делает себе ворота, но и то всегда легкия, более для скота, не богат – так ограничивается простой решеткой из жердей. Там на севере обособленность, скрытность, здесь – доверие. В других белорусских губерниях, и в особенности в Литве, часто совсем не бывает ворот, с улицы въезд прямо во двор; это несомненно признак того, что воровство в этих местах более редко. Хата почти всегда пятистенная из 10-12 венцов. Одна половина – для жилья, другая для крытых сеней, которые в тоже время служат складом всякой утвари. К хате пристраивается амбар, с широким навесом сверху, и помостом снизу, так что перед амбаром образуется крытое помещение для разного скарба и орудий. Здесь хранятся: косы, висят грабли, цепы, берестяныя котомки, в которых носят еду в поле и в дорогу, деревянныя ступы для ячменя, прялки, лапти, часто бочонки. Сверху навеса, на веревке висит большой горшок с [догтем], иной раз с лекарством из мухоморов. Сюда же всегда прислоняют сохи, плуги, детския коляски на деревянных колесах-катках, здесь часто производится сушка постелей. За амбаром следует конюшня, хлев или скотный двор, смотря по зажиточности хозяина. Часто все эти постройки занимают большой квадрат, словно целый мирок, у тех, что победнее все эти постройки часто сбиваются в одну кучу, а сверху на хату и на двор в самом хаотическом беспорядке набросана соломенная крыша. Конечно, такая куча построек мало гигиенична, потому что даже в самое жаркое лето не просыхает и мало проветривается.

Кроме маленькаго навеса перед амбаром всегда имеется во дворе большой навес, поветь, под которой хранятся телеги, сани, кирпич-сырец, иногда дрова. Перед хаткой, которая иной раз едва выглядывает на улицу двумя окнами, посажены деревья, – иногда – палисадик; рядом с хатой – садик и огород, обнесенныя плетнем из хвороста; в садике часто несколько ульев. В садике чисто и красиво, хотя никаких следов культуры, в виде дорожек, подчисток и пр. нет. Садик весь залит солнцем, несколько яблонь сгибаются под тяжестью осыпавших их яблок, несколько кустов смородины краснеются на зеленом фоне, высокая трава, в которой много медоносных растений, стоит словно сонная. Очевидно, это любимый уголок хозяина, его святая святых. Здесь он отводит душу, забывая о прозе жизни, здесь он удовлетворяет свой эстетический вкус, священнодействует. Пчелы трудолюбиво копошатся у ульев.

– А что, они не ужалят? – спросил я, решивший было [сделать] всего несколько шагов.

– Не надо гомонить (говорить), ни думать об этом, так никогда не тронет, сказал хозяин и храбро прошелся по всему садику от одного улья к другому.

Таким образом, здесь очень любят зелень, и это сейчас же бросается в глаза. Вся улица в зелени, и это придает ей симпатичный вид. Правда, тут же перед домами на улице громоздятся иной раз целыя возы хвороста, дров, валяются чурки, тут же часто сушится сено, на котором валяются дети; тем не менее весь этот беспорядок увеличивает впечатление трудолюбия и уютности. Рядом с избами на улице часто находятся амбарушки и навесы, в которых помещаются сани, солома и пр.; часто эти пристройки сделаны из хвороста. Из хвороста же плетут изгороди, не высокия, но [жатыя], причем хворост укладывают плашмя между кольев или ставят стоймя. Впрочем, изгороди делают и из жердей. Только литовской изгороди – меньше колышков, набитых в землю и соединенных жердью – встречающейся в соседней Витебской губ., здесь почти совсем не встречается.

Где-нибудь в стороне от жилых построек стоит на земле хлебный амбар, а посреди деревни, часто на перекрестке под небольшим навесом хранится так называемый на официальном языке «пожарный обоз». Он, впрочем, встречается далеко не везде, а если где и встречается, то в глубоко юмористическом виде. Состоит этот «пожарный обоз» из передка телеги с оглоблями. Оглобли, чтоб не лежали на земле, опираются на специальную перекладину. Колеса деревянныя, без шин, потрескались в 2-х – 3-х местах, иногда одни спицы торчат: хороших колес жаль на такое малоупотребительное дело. На верху, на оглоблях лежит рассохшаяся бочка, которая, по предписанию местных властей и по отчету их всегда должна быть наполнена водой и готова к делу. Таков весь «пожарный обоз», служащий неистощимым предметом для шуток крестьян.

Деревня, если она стоит на проселочной дороге, почти всегда заканчивается воротами [широко раскрытыми]. [Затем] параллельно деревенской улице тянется ряд гумен, справа – бани. Гумно издали имеет красивый и оригинальный вид, благодаря тому, что строится оно своеобразным способом, далеко не так, как в других местах. Громадная постройка образует всегда пятиугольник; передняя сторона состоит, собственно, из двух стен, между которыми находятся ворота; эти две стены идут не прямо навстречу друг другу, а несколько наискось, в сторону, т.е. не под прямым, а под тупым углом от боковой стены. Промежуток между ними образует ворота, всегда высоко поднятыя, выше стен. Таким образом все гумно состоит из пяти наружных стен и шестой стены в виде ворот. Эта типическая особенность в других местах почти не встречается. Сверху на это громадное здание наброшена 4-х-сторонная крыша. Обширная, приземистая, хлебная постройка. Внутри, отдельным срубом помещается рей, образуя постройку в постройке, примыкающую к углу между двух стен.

Начиная от гумна до самой хаты, тянется полоса конопли. Конопля засевается здесь в большом количестве, это единственная, но верная статья для уплаты податей. Коноплю засевает каждый хозяин, она растет у каждой хаты, в каждом огороде. По вечерам по дороге стоит непроходимый запах конопли, это «пахнут денежки». Но конопли засевается немного, насколько лишь нужно для податей, – остальное хлеб; благодаря этому нет больших денег на руках, нет разорения и острой нужды, как в иных губерниях, где почти вся земля засевается льном.

По другую сторону деревни, как мы уже сказали, расположены бани. Часто они разбросаны в беспорядке по берегу речки или ручья, ближе к воде. Баня – тоже этнографическая особенность. В ней нет предбанника, но есть под одной с ней крышей навес. Тут раздеваются и одеваются. Здесь же валяются целыя кучи конопляного омялья-кострины, которая на зиму укладывается меж столбов, вроде стены, поддерживающих навес и таким образом получается накрытый предбанник.

Часто баня ютится где-нибудь за курганом, который защищает ее от ветра. Таких курганов здесь очень много, но происхождения они новейшаго, покр. мере большинство их. Названия этих курганов напр.: «курган девяти генералов» прямо указывает на 1812 г. Некоторые из курганов обращены под кладбища. Обыкновенно они обсажены плакучими березами и стоят где-нибудь в поле, невдалеке от деревни. Небывалого зрителя вид этого кладбища может поразить. Это не тот мирок, куда тянет крестьянина, который хочет вспомнить о потерянном, в грустную минуту отдать дань поэзии, это не тот зеленый уголок, усеянный бугорками, над которыми на фоне зеленых кустов печально стоит крест, нет, это город мертвых. Над каждой могилой стоит деревянный сруб, возле – низкий крест. Сверху креста на его плечи часто спускаются две дощечки, – это для защиты от погоды; но какое практическое значение имеет сруб? Никакого. Значение его символическое. Вид этого сруба, т.е. дома сам собой говорит об обитаемости, иначе – для его же и дома, если не жить в них: значит этими срубами выражается идея обитаемости, идея жизни умершаго. Обычай, имеющий за собой глубокую древность.

Точно так же где-нибудь в поле, невдалеке от дороги часто попадаются так называемые «каплицы», т.е. часовни. Самое слово «каплица» указывает на то, что эти часовни стоят здесь со времен польскаго господства и некоторые несомненно насчитывают не менее 400 – 500 лет. Каплица построена из кирпича или камня, выкрашена белой краской. Наверху и до сих пор стоит католический крест. Кругом растет всегда несколько деревьев, преимущественно лип. Ветхая дверь каплицы иногда не запирается на замок, об этом заботиться некому. Часто каплица стоит на крестьянской земле, и тогда она открыта для всех, иногда на помещичьей и тогда, если помещик католик, что впрочем редко случается, – тогда каплица закрывается. В каплице два окошечка: справа и слева; впереди иконостас грубой работы: распятие (католическаго письма) нечто вроде алтарика, а по сторонам и сверху разныя украшения и символическия изображения, смысла которых понять очень трудно. По обоим сторонам иконостаса, у окон двери, идут двухэтажныя полати, причем верхний этаж часто на одной линии с верхним полом печи. От полатей вдоль обеих стен идут лавки, в переднем углу почерневшая божница. В углу против печки находится всякий домашний скарб и посуда; но если семья велика, то часть в этом углу, т.е. сразу же налево от входных дверей стоит постель, а у постели висит люлька. Такое расположение, конечно, самое негигиеничное, так как здесь нестерпимо жарко от печи и холодно от дверей. Так как вся хата не велика, то постель и люлька часто находятся на расстоянии не более одной сажени от печи и дверей. Однажды дождь загнал меня в хату. Сюда порядочно набилось народу. Крупный дождь совершенно заливал два маленьких оконца, сквозь потоки его ничего не было видно. По временам молния освещала всю внутренность хаты и в такия мгновения можно было видеть все темныя углы хаты, всю ея черноту. Сквозь потолок во многих местах энергично закапала вода; по стенкам печки ручьями потекла вода, в хате становилось мокро и неуютно. Я вышел в сени и выглянул во двор. В углу двора стояли лошади, печально понурив головы. Под стрехой стоял сам хозяин, с длинной и широкой бородой, с несколько суровым, угрюмым лицом; рядом стоял мальчик подросток с таким же отпечатком угрюмости на лице. Оба они, заложив руки за спину и прислонясь спиной к хате, выставляли из-за стрехи на дождь свои грязныя ноги, желая, очевидно, использовать дождь возможно продуктивнее. Кругом стояли лужи воды.

Проехав верст семьдесят по Краснинскому тракту, вы подъезжаете к Красному. Это тракт, по которому двигались французы в 1812 г. Под Красным произошло грандиозное сражение. Не доезжая двух верст до Красного, у самого тракта стоит памятник, обросший мелким кустарником. Кругом ровная, почти пустынная местность. Самый город не представляет ничего особеннаго: это глухой уголок, далеко заброшенный от центров. Общаго вида города – никакого. Он стоит на ровном месте и благодаря своим широким улицам, выстроенным словно по ранжиру домам, очень напоминает военный поселок. В городе до 3-х тыс. жителей, до полуторы десятка каменных домов и ни одного извощика. Но тем не менее, Красный далеко не последний из городов по своей общественной деятельности и местная интеллигенция давно известна своим заботливым отношением к делу народного образования. На широкой городской площади стоит громадное здание; это «Народный театр». Он создан благодаря усилиям местной интеллигенции; таких театров у нас не только в уездных, но и в губернских городах очень мало, всего два-три да и обчелся. Внутри театра – громадный зрительный зал, который по величине может поспорить с залами некоторых петербургских частных сцен. В этом же зале происходят публичныя народныя чтения. Рядом – библиотека с одной стороны, с другой – народная чайная. Выходя отсюда вы чувствуете какое-то нравственное удовлетворение; вы убеждаетесь, что горсть интеллигентов, если они искренно верят в свое дело и также искренно желают ему служить, единодушными усилиями могут поставить это дело на твердую почву и вывести народный театр из того игрушечного, неустойчивого состояния, в котором он теперь во многих местах находится.

День был праздничный, был какой-то местный праздник, народу на улицах было более обыкнавеннаго; но в обыкновенные дни город, очевидно, довольно таки пуст. Я пошел бродить по улицам. Костюмы местных мещан просто поражали меня своей оригинальностью. В особенности курьезны длинные халаты – мантилье из ситца, носимые вроде пальто: их носят женщины. Но на главной улице меня поразило необыкновенное зрелище. Вдоль всей панели, если можно назвать панелью помост из каменьев и еще чего-то, чего и не разберешь, – на протяжении всего ряда лавок сидели рядышком крестьянки, пришедшия на ярмарку из соседних деревень и из Могилевской губернии, и ожидавшия обедни. Они сидели чинно, не шевелясь, словно статуи. Все они были одеты в красные цвета, в узорчатые ситцы, а на головах их были намотаны громаднейшие повойники – чамлы, тоже из красного ситца и кумача. Загорелыя или смуглыя, старыя, но прямыя и крепкия, они словно выжидали какого-то религиознаго обряда, процессии, торжества. От этой картины так и било востоком, очарование было полное. И когда ударил колокол и все эти старухи, собрав свои пожитки, вскочили и торопливой толпой повалили в церковь, когда площадь почти опустела, это очарование еще продолжалось и картина востока долго стояла перед моими глазами, в моем воображении словно живая».