Мать моряка

Большое с матерью украинского моряка, который находится в российском плену.

Невозможно предугадать будущее своего ребенка, когда впервые говоришь ему: "Привет, комочек!". Но именно в этот миг ты точно встречаешься с собственным будущим, в котором смнимешь последнюю рубаху, когда можно помочь и останешься без кожи, когда помочь не можешь. В этот миг ты смотришь в зеркало, которому предстоит отражать и тебя, и время, и смыслы, заложенные в этом неимоверной силы послании Вселенной.

Красивая во всех смыслах женщина с половины пятого ждала меня на Южном вокзале. Сначала мы ехали в метро, а потом, перед съемкой, долго гуляли по утреннему Киеву и говорили о ее детях, пишет журналист Инна Вердникова для zn.ua.

"Мальчик, и еще… мальчик", сказал бы герой известного фильма. В этот момент один из ее мальчишек сидел в СИЗО "Лефортово" вместе с двадцать тремя боевыми товарищами.

Без пяти минут лейтенант, выпускник Института Военно-Морских сил Национального университета "Одесская Морская Академия" Богдан Головаш, старший матрос катера "Бердянск", расстрелянного 23 ноября прошлого года российскими пограничниками.

Мальчик, который почти пять лет назад столкнулся с тем же российским катком в стенах Академии военно-морских сил им. Нахимова в Севастополе. Свой выбор он тогда сделал. Но, видимо, у Бога на Богдана есть какие-то особые планы. Раз на самом старте этому 22-летнему парню суждено проходить такие серьезные испытания.

Его мать Ярослава не мучается вопросом, почему это происходит именно с ее сыном и с их семьей. Но она пытается понять, зачем.

Как и нам, впрочем, стоит задуматься о том, зачем дано это глобальное испытание нашей стране. Что мы должны понять? Какие пласты смыслов распаковать, чтобы беда Матери пленного моряка или матери, пропавшего без вести на войне сына (читайте в статье Оксаны Онищенко "Я знаю, что мой сын жив, и я его вытащу") перестала быть нам чужой?

— Ярослава, когда вы остаетесь одна и пытаетесь как-то оценить происходящее с сыном, со всей вашей семьей, какие мысли приходят первыми?

— Иногда кажется, что это не со мной… Когда же приходит осознание того, что все правда, реакции бывают разные. Порой плачу. Иногда успокаиваю себя словами, что пройдет, надо пережить. Однако, думая о происходящем, стараюсь ставить себе вопрос: не за что, а для чего наша семья это проходит? Мой сын для чего это переживает? Ответа у меня пока нет. Но хочется верить, что когда-нибудь его найду.

— Как влияет эта ситуация на вашу семью? Как вы вообще ее строили, и все ли у вас получилось? Уже можно об этом говорить, потому что дети выросли и вступили на путь собственных непростых жизненных испытаний.

— Трудно об этом говорить… На самом деле мое отношение к детям однажды изменила моя подруга. Я очень часто их критиковала. И она вдруг сказала: "А для меня мои дети — самые лучшие". И что-то со мной тогда произошло. Теперь я знаю, что бы ни случилось, мои дети — самые лучшие. Я всегда буду их поддерживать, всегда буду с ними, какое бы решение они ни приняли. В какой-то момент я это сказала Богдану в 2014 году. Он был курсантом первого курса Академии военно-морских сил им. Нахимова, когда Крым оккупировала Россия. И он должен был принять решение — оставаться в Крыму или вернуться на материковую Украину.

— Получается, что новейшая история Украины обожгла вашу семью дважды. Сын советовался с вами, как поступить тогда?

— В 2013 году Богдан оканчивал военный лицей в Кременчуге. Большинство курсантов собирались продолжать учебу в сухопутных академиях Львова, Харькова или Одессы. Но сын принял решение поступать в Севастополе. Решил стать моряком. В июле был зачислен курсантом. Никто из нас тогда даже подумать не мог, что через полгода ему придется оттуда уехать. В марте 2014-го территория академии была блокирована. Обычно телефонов у курсантов не было, и всю серьезность ситуации мы осознали, когда он позвонил. Позже я узнала, что вместе с телефонами им выдали бронежилеты и оружие. Богдан рассказывал, что с ними постоянно разговаривают российские офицеры, предлагают остаться служить России, мотивируя это тем, что "в Украине вы уже предатели".

В конце марта он позвонил ночью и сказал, что им поставили жесткое условие — определиться. Признаюсь, на тот момент мне было все равно, какую клятву и какому народу он даст. Лишь бы с ним ничего не случилось. Но сын сказал, что он уже принял присягу и второй раз это делать не будет. И положил трубку. Долго не было связи. А в шесть утра он позвонил, и мы ему сказали, что мы с ним. Какое бы решение он ни принял. Больше эту тему не обсуждали. Ждали их автобус уже в Одессе, где он и остался учиться дальше. Это было его и наше первое испытание.

— Богдан изменился после этих событий?

— Он это не демонстрировал внешне. Однако и сын, и мы поняли, что присяга — не пустой звук, а конкретные поступки конкретных людей.

— Как вы жили эти годы? До того момента, пока в вашу семью не попал второй снаряд, уже в буквальном смысле. Как трактовали происходящее со страной? Я знаю, что отец Богдана служил в АТО.

— Большинство людей остались жить в своей прошлой мирной жизни. Война их не касается. А нас касается. Поэтому мы не можем быть равнодушными к тому, что происходит в нашей стране. Я понимаю, что у нас мальчики. И что они оба военные. Но, знаете, я такая мама, что если сын скажет, что пойдет прыгать с парашютом, я не буду запрещать. Я буду прыгать вместе с ним.

— Воспитание мальчиков — особая история. Тем более двух сразу. Какие выводы сделали за 23 года?

— Мы с мужем были молодыми, как и все, совершали ошибки… Вероятно, если бы вернуться назад, я бы что-то изменила. Воспитывала бы детей, исходя уже из сегодняшнего опыта. Однако тогда они, наверное, не были бы такими, какими есть сейчас.

— В какой точке своей учебы находился Богдан на момент ноября прошлого года?

— Это была уже преддипломная практика. Он проходил ее на катере "Бердянск", чтобы потом стать командиром его экипажа.

А командир "Бердянска" Роман Мокряк должен был принять уже больший корабль. Богдан прослужил всего полторы недели. На практике они постоянно выходили в море, поэтому ничего особенного в выходе 23 ноября тоже не было. Он позвонил и предупредил, что уходят в море на несколько дней. И уже в понедельник он обещал выйти на связь. Моя интуиция молчала… Хотя, я спросила: "Вы на три дня выходите?" — "Может, и на дольше…".

— Как вы узнали о случившемся?

— Наверное, как и большинство родителей, — благодаря телевидению. Случайно совсем. Нас с мужем не было в городе, и мы не следили за новостями. А 25-го вечером вернулись. Я включила телевизор. Информация шла фоном, мы занялись какими-то домашними делами. Потом привлекла внимание фраза "Керченский пролив". Муж зашел в Интернет и буквально сразу мы услышали названия катеров, среди которых был и "Бердянск", а значит и… Богдан. Я очень волновалась и все время повторяла: "Почему никто не дает команду вернуться назад?..". Муж успокаивал. Потом он сказал, что уже дали команду, и они возвращаются. И буквально сразу же… их обстреляли. "Бердянск" обстреляли.

В панике позвонила моя мама. Но я ей сказала, что Богдана там нет. Почему-то была надежда, что день-два — и все закончится. Очень страшно было, когда называли количество раненых. Экипаж катера шесть человек. Это же не большой корабль. И когда говорили, что шесть раненых, то я понимала, что Богдан среди них. Целую ночь мы переключали телевизор с одного канала на другой. Когда появились списки, нам уже позвонил адвокат из Крыма. И до обеда 26 ноября мы уже подписали с ним договор. А вечером он нам позвонил, сказал, что находится рядом с Богданом и дал ему телефон.

— Что вам сказал сын?

— Голос, который я услышала… Это был другой голос. "Мама, говорим только по-русски, иначе не разрешат. У меня все хорошо. Небольшая контузия и вывих плеча, но все уже нормально". И отключился. 30 секунд… С того момента никакого общения с сыном у нас не было. Информацию мы получали от волонтеров, от неравнодушных людей. Ребят очень поддерживали татары. И уже ночью самолетами их отправили в Москву.

— В этот момент ваша жизнь кардинально изменилась. Как вы справлялись, Ярослава?

— В первую неделю я все внутренне отрицала. Мне так было легче. Хотя умом понимала, что это реальность, что с ней нужно что-то делать… Сначала это были только новости, потом нам начали звонить руководители института, штаба ВМС…То есть нас каждый день информировали, что делается для того, чтобы вернуть наших детей домой. Я не могу сказать, что нас оставили один на один с бедой.

— Как вы общались с адвокатами? Насколько тесно поддерживаете связь с родителями других моряков?

— После того как ребят перевели в Москву, где-то две недели формировалась новая адвокатская группа. Мы все надеялись, что все закончится до католического Рождества, потом до Нового года, нашего Рождества… до его дня рождения 18 января. Но чуда не произошло. Мы начали объединяться с родителями. Я позвонила маме еще одного курсанта, Влада Костышина, который тоже проходил практику на катере "Никополь". Остальные ребята все уже служили и были сплоченными экипажами, знали семьи друг друга. Мы стали налаживать контакты с семьями моряков, с волонтерами, со всеми, кто владел какой-то информацией и мог чем-то помочь. Передать письмо хотя бы… Я знаю, что когда ребят повезли в Москву, татары поехали за ними машинами, чтобы передать им одежду.

— Вы тогда что-то новое поняли о людях?

— О том, что много хороших людей, я и так знала. Но в нашей ситуации я поняла еще и то, что чужого горя не бывает. И очень поразила поддержка именно крымских татар… Хотя я не могу сказать, что украинцы равнодушны. Нет… Поддерживали все. И если бы этой поддержки не было, то выдержать было бы очень трудно. Я не только о материальной поддержке говорю. 10 января нас всех собрали. Была наша омбудсмен Людмила Денисова, Мустафа Джемилев, представители штаба… Это важно, что с нами говорили. Нам объясняли, что мы должны делать, чтобы вести себя в этой ситуации правильно. Что нельзя соглашаться ни на какие условия, потому что наши дети, мужья, братья ни в чем не виноваты. Здесь же нам сообщили, что 15 января в Москве будут суды, и мы с родителями и родственниками сразу решили, что поедем в Москву. Было страшно, но я знала, что все равно поеду.

— Чего вы боялись?

— Мы все понимаем, какая ситуация сложилась между Россией и Украиной. Мы не знали, какое к нам там будет отношение. Мы боялись провокаций. Мы не хотели сделать хуже для ребят. Поэтому договорились ехать всем вместе. Консульство Украины в Москве сразу пообещало нам всяческую поддержку. В итоге так все и было. Нас встретили, мы проживали в посольстве. Нашу группу постоянно сопровождала служба безопасности посольства. У нас были встречи с представителями разных стран. Мы рассказывали дипломатам нашу ситуацию. Потому что хоть и прошло с момента ареста почти два месяца, но, как выяснилось, в мире недоставало информации о происходящем с моряками. Мы просили поддержки. И такая поддержка была оказана.

Куратор адвокатской группы Николай Полозов нас сразу предупредил, что, возможно, нас даже не пустят в зал суда. И мы сможем увидеть своих детей только тогда, когда их будут вести по коридору в зал заседаний. Но мы и на это были согласны. Ребята не знали, что мы приедем. В тот день было очень много прессы. Мы стояли в углу возле зала суда. Сказали, что ведут ребят. Четверка, в которой был Богдан, шла первой. Я очень боялась увидеть его в наручниках… Он шел, опустив голову. Когда он поравнялся со мной, я его позвала… Он не ожидал. Потом, когда мы зашли в зал суда, ребята уже смеялись. Они не показывали, как на самом деле себя чувствуют. Спрашивали через адвокатов, зачем мы приехали. Но потом консулы нам сказали, что это для них было очень важно. Потому, что на них морально давили, поясняя, что Украина их считает предателями.

— Дежавю какое-то…

— Да. Потому что первый вопрос, который прозвучал в зале, когда мы зашли, был: "А это правда, что нас уже уволили?" И мы все кричали, что это неправда, что вас помнят... Тогда не ко всем ребятам приехали родители. Но мы разделились таким образом, чтобы поддержать всех. Ребята нас не знали, поэтому мы называли их имя и кто мы. Тогда уже они улыбались, понимая, что мы — свои. Вот так мы их поддерживали. Но в тот же день после обеда в Интернете появилась информация, что мы странные родственники. Что мы не плакали в зале суда. "Никто не плачет. Плакать будем дома", — сказала нам перед судом сестра Андрея Шевченко. И мы держались.

— Какая была атмосфера в суде?

— Ребят пришли поддержать российские волонтеры. Они были в вышиванках, и даже выкрикивали "Слава Украине!" А мы им молча аплодировали. И уже вечером один из охранников спросил: "Что это значит, что вы кричите и аплодируете? У нас такого нет. Мы вас никогда не поймем".

— Вы разделяете для себя российское государство и народ?

— В одном из писем, тех немногочисленных, которые мы получили от Богдана, он написал, что получил много писем поддержки из разных стран. И его удивило, что в России много людей, которые их поддерживают. Поэтому неприязни к русскому народу у меня нет. Мы познакомились с прекрасными людьми, коренными россиянами, москвичами. После первой нашей поездки мы теперь постоянно общаемся. Они пишут нашим ребятам письма и передают сладости. Чтобы как-то поднять настроение. Виктория Иевлева, Вера Федорова, Людмила Мельник… Женщины пришли в суд и принесли деньги, собранные для ребят. Во время последней поездки мы познакомились еще с Костей Котовым. В прошлый раз он стоял в одиночных пикетах. А в этот раз мы заехали в Лефортовское СИЗО, когда он передавал ребятам передачи. Потом все два дня Костя был с нами. Я у него спросила: "Вы работаете где-то?" "Да, работаю. Но я взял отпуск за свой счет. Кому-то же нужно это делать", — ответил мне этот настоящий человек. Поэтому ребят наших там простые люди не оставляют. За что им моя большая благодарность. Да, и не только моя.

— Ярослава, вы сейчас говорите важные слова. Которые дают надежду на человека как такового. Какая бы система ни пыталась его сломать. Возможно, это один из ответов на тот самый трудный вопрос, зачем вы проходите это испытание.

— Я говорю то, что чувствую, Инна. Потому, что впереди еще длинная дорога. И по ней надо как-то идти. Суд 17 апреля снова на два месяца продлил ребятам срок содержания под стражей. В этот раз нас поехало вдвое больше, чем в январе. Поездку нашу поддержали Министерство обороны и Министерство иностранных дел. О нас заботились. Очень.

— В чем конкретно выражается государственная забота? Помимо организации и оплаты поездок на суды.

— Богдан и Влад — еще курсанты, и не получали зарплату. Но все остальные семьи, лишившиеся кормильцев, получают положенное законом денежное содержание в полном объеме. Государство помогает родителям моряков, которые живут в селах или одиноки и нуждаются в материальной поддержке. Некоторые семьи получили ордера на служебное жилье. По всей Украине появляются билборды с фотографиями наших ребят и словами поддержки. Это большая работа местных и областных администраций. Государство также помогает с поездками родственников за рубеж на разные мероприятия, где они рассказывают о ситуации.

Ну, и самое основное — государство полностью оплачивает работу адвокатов. В любое время мы можем обратиться с вопросами и получить необходимые ответы. У меня была экстраординарная ситуация, когда я не могла связаться со своим адвокатом, и мне пришлось в полночь звонить координатору всей группы Николаю Полозову. Через час меня набрала адвокат. То есть я хочу сказать, что юристы, которые вошли в группу, отдаются своей работе полностью. И это исключительно российские и крымские специалисты. Николай Полозов говорит, что это первый случай в юридической практике России, когда создана целая группа из 30 юристов, придерживающихся единой линии защиты. Когда никто не выезжает за счет другого. Синхронное заявление всех без исключения моряков о признании себя военнопленными — это был первый и показательный результат работы этой группы.

— Как вы сами объясняете случившееся 25 ноября в Керченском проливе? Насколько весомой, на ваш взгляд, является позиция Украины, отрицающей какие-либо провокации со своей стороны (на чем настаивает Россия) и опирающейся на нарушение Россией договора о сотрудничестве в использовании Азовского моря и Керченского пролива, заключенного двумя сторонами в 2003 году?

— Адвокаты не обсуждают с нами дело по сути. А мы не юристы. Но, безусловно, смотрим программы, читаем статьи, пытаясь разобраться в ситуации. Ведь дело даже не в том, наш Крым или нет. Конфликт произошел в международных нейтральных водах. Был приказ украинского командования проследовать из точки А в точку Б. Капитан нашего катера Роман Мокряк четко заявил на суде: "Я — капитан корабля, и я ни с кем не обсуждаю, как мне командовать своим экипажем. Они просто выполняют мои приказы". И когда наши катера не получили разрешения россиян идти дальше, они сделали разворот. Однако их расстреляли в спину. Прицельно, в рубку, где находился экипаж.

— Тем не менее Николай Полозов в своих заявлениях делает ставку на политический акцент дела и помощь Запада.

— Безусловно, мы понимаем, что, сколько бы ни работали, сколько бы ни старались адвокаты, решить судьбу наших ребят может только политическая воля российской власти.

— У вас нет обиды на Украину? Можно ли было избежать этой ситуации?

— Возможно, мы много чего не знаем. Но это в любом случае вопрос не к нам, не к морякам, а к командованию ВМС. И, может быть, я сейчас скажу для кого-то ужасные вещи, но никакой обиды у меня все равно нет. Когда мой сын в 15 лет стал курсантом военного лицея, я понимала, что это — риски. Когда он решил стать морским офицером, я поняла, что это — еще большие риски. Я — мать военного.

— Как прошла последняя поездка?

— Мы снова встречались с послами, с прессой. Собственно на суд был отведен один день. Суды в этот раз прошли намного быстрее. Уже были переводчики. И еще мне показалось, что в этот раз и сами судебные приставы, и работники ФСБ, которые сопровождали ребят, лучше относились к нам. Потому что в прошлый раз, не успеешь протянуть руку, ее сразу отбивали… А в этот раз… мы перегладили всех ребят. Каждого, кто проходил по коридору. Большинству родителей удалось обнять и поцеловать своих детей. Я прямо в зале суда подошла к клетке, за которой был Богдан. Никто мне не сделал замечания, я его обняла и поцеловала. То есть к нам и к нашим чувствам отнеслись с уважением. Судья улыбалась, ребята — тоже… Это было очень похоже на некую дружескую обстановку, если бы не причина, по которой мы все там собрались.

— А обратная связь как?

— К ним плохо доходят письма от семей, но легче пропускают письма от детей, из-за границы. Консулы и адвокаты, которые приходят к ним, на сегодня — единственные каналы связи. Мы пишем письма, фотографируем их и отправляем консулам. А они уже дают прочитать их ребятам. Письма проходят цензуру. И если мы отправляем их почтой, то в основном говорим о чем-то отвлеченном. Недавно я получила по почте два письма от Богдана, которые он написал еще в феврале. Но это можно считать, что быстро. Одно письмо адресовано нам с отцом, а второе — брату. Он как раз и писал о поддержке россиян. И я удивлена, что оно прошло цензуру. Я не знаю, от чего это зависит. Возможно, от настроения человека, который его проверял. От того, какая у него душа.

— По вашим ощущениям, на какой стадии сейчас находится ситуация? Чего и насколько быстро вы ожидаете?

— Конечно, мы надеемся, что все это скоро закончится, ведь уже очень много сделано. Тема пленных моряков постоянно находится в информационном пространстве. Хотя адвокаты говорят, что такое дело может длиться год-полтора…

— Ярослава, в вас ощущается большая сила. На что вы опираетесь, когда боль становится невыносимо острой? Вы работаете с психологом?

— Я просто стараюсь держать себя в руках. Когда я в прошлый раз была на суде, адвокат мне передала слова Богдана, что не надо мне было разрешать ехать. Он не хотел, чтобы я там плакала и расстраивалась. Тогда я написала небольшую записку и попросила ее передать сыну: "У сильного мужчины не может быть слабая мама. Я справлюсь".

— Но все равно — есть место, где вы слабая?

— Есть место, где я могу ничего не объяснять, потому что меня понимают с одной фразы. Мы создали группу родственников в Вайбере. Знаете, мы никогда не думали, что в век Интернета будем так радоваться простым бумажным письмам. И не только от своего ребенка. Кто бы из родственников ребят ни получил письмо оттуда, для нас всех это большая радость. Все пишут, поздравляют. Ну, и когда совсем накрывает, то я могу вылить туда все свои эмоции. А потом… попросить прощения за свою минутную слабость. Но все понимают… и пишут свое. Так и держимся. Друг за друга. Это как визит к психологу.

— А муж?

— Муж ушел с головой в работу. Чтобы как-то с этим справляться. Он всегда очень не любит, когда я смотрю сериалы. А недавно сказал: "Я тебя прошу, посмотри какой-нибудь дурацкий сериал, только не смотри новости". Конечно, мы все время возвращаемся к этой теме, пытаемся найти ответы на какие-то вопросы. Но, наверное, эти ответы есть только у ребят. Они вернутся и все расскажут. Богдан сказал, что капитан посоветовал ему писать дневник. Чтобы он фиксировал все, что с ним происходит. И он пишет. Брат ему сказал: "Ты пиши, а мы потом издадим книгу твоих воспоминаний".

— А у него есть способность писать?

— Наши дети всегда много читали. И всегда потом дискутировали насчет прочитанного. То есть они не просто читали, а анализировали. Я думаю, он сможет изложить свои мысли. Вчерашнее письмо, написанное Руслану, я тоже прочитала. И, может быть, для кого-то это будет дико, но Богдан пишет брату о чудесной библиотеке и о большом выборе книг. "Ты не поверишь, я перечитал уже всех русских классиков. У меня столько мыслей по этому поводу, и я так хочу побыстрее вернуться домой, чтобы с тобой все это обсудить".

— Да, у вас действительно самые лучшие сыновья, Ярослава. Вы верите в Бога?

— До всех этих событий я ходила в церковь только на Пасху. Освятить пасочку. А сейчас хожу часто. Я точно еще мало понимаю, как на этом уровне все работает. Но я там нашла поддержку. Так получилось, что на территории лицея, где учился Богдан, находится храм. И его настоятель всегда благословлял ребят. Поэтому я пошла именно туда. Отец Константин помнит Богдана. И мне там хорошо и спокойно на душе.

В своем первом письме, а оно было самое большое, Богдан написал: "Мама, нужно принять все, что случилось, как неотъемлемую часть биографии. Но главное, что я остался жив. А значит, все еще можно в этой жизни изменить". То есть я сейчас как никогда понимаю, что пока человек жив, все в его руках.

— О чем вы сейчас жалеете больше всего?

— Жалею о том, что мало внимания уделяла детям. Могла больше. Жалею, что некоторые традиции нашей семьи появились только сейчас. Если бы я знала, что так будет, я бы начала их раньше. Жалею о том, что не могу, как раньше в детстве, помочь решить его проблемы. Еще жалею время сына, которое сейчас забирают из его жизни.

— Чего боитесь?

— Я боюсь, чтобы мои дети не разочаровались в пути, который они выбрали. Я — учитель, и очень часто некоторые уже взрослые ученики говорят мне: "Вы нас учили в школе одному, а в жизни все совсем по-другому". И ведь это о стране тоже.