Как два «миротворца» войну начинали

Не всякая победоносная война приносит пользу и славу победителю.

Обычно говорят, какую страну потеряли, сетуя на исчезновение с политической карты мира СССР. Который победил фашизм, а жители оставленного им геополитического пространства с каждым новым годом с нарастающим неистовством празднуют день победы.

День победы страны, которой давно уже нет.

Мистика какая-то! Притом, что «повторение прошлого» никому никогда не удавалось. И сейчас, если повторение начнется, то с другими участниками, поскольку нет больше ни нацистской Германии, ни СССР. Поскольку США и Британия были союзниками СССР, а в нынешней ситуации вряд ли они поддержат Россию. В условиях, когда гибридная война России с Украиной не исключает трансформации ее в войну горячую. То есть противники уже другие, их солдаты уничтожают друг друга за свою победу над врагом.

Что говорить, если прежняя общая для советского народа победа разобрана по независимым ныне государствам и прежнего народа, собственно, больше нет. Его и не было? Если так, то и не будет! Вот, белорусский лидер в подчеркнул 9 мая, что блестящее российское ноу-хау «Бессмертный полк» повторяется в Беларуси в виде акции «Беларусь помнит», но реализована она значительно раньше. То есть, есть своя и не хуже. А ведь на самом деле в этом что-то есть. Например, в каждой армии генералы и солдаты разное ожидали от победы и разное получали в награду. Это относится и к разным странам и народам.

Гитлер предъявил ультиматум

После «аншлюса» Австрии, захвата Чехословакии и оккупации литовской автономной области Клайпеда, Гитлер предъявил Польше ультиматум. Он потребовал немедленного присоединения к третьему Рейха Гданьска и проведения на Гданьском Поморье референдума, в котором не должно было участвовать польское население. Обвинение польской стороны в нападении на радиостанцию в Глейвице должно было всего лишь несколько «осовременить» доказательную базу Гитлера, стремившегося представить Польшу в виде распоясавшегося наглеца, который бросает вызов теряющей сдержанность Германии, надеясь остаться безнаказанным благодаря помощи своих западных союзников.

Польша не могла не воевать, хотя надежды на победу в этой кампании у нее не было.

Вдобавок Польша имела общую границу с СССР, который, как «отечество всех угнетенных», всегда ждал удобного момента для результативного военного и политического применения своей армии на ее территории. Чтобы военные меньше задумывались над смыслом затеянного, им накануне 17 сентября 1939 года доходчиво объяснили, что проживающие на территории Польши украинцы и белорусы уже восстали против помещиков и капиталистов. Помогая им, Красная армия выступает в роли освободительницы и тем самым уничтожает панскую Польшу, подметая место для советской власти.

Все беды от соседа

Общую границу Финляндия имела с СССР и потому в сложившихся условиях она должна была стать советской.

«Зимняя война», собственно, советская агрессия против Финляндии началась 30 ноября 1939 года, а закончилась подписанием Московского мирного договора 12 марта 1940 года. Сталин на время отложил окончательное решение судьбы этой страны, как считают многие исследователи, по причинам внешнего характера. Активность западных союзников могла завершиться оккупацией Норвегии, и СССР в этом случае вполне мог стать противником своих будущих союзников — Англии и Франции. А это могло принципиально изменить ситуацию не в его пользу в будущем, когда придет его черед выступить в качестве главного игрока на основном театре военных действий Второй мировой войны.

Война, которую готовился вести СССР, могла быть какой угодно, революционной, освободительной, безусловно, Великой, но в итоге была названа Отечественной.

Стратегические обстоятельства могли изменяться. Но в мелочах СССР остался верен себе. Например, отказался приостановить наступление Красной армии хотя бы на период ведения переговоров с финнами о перемирии. По мнению советских руководителей, силовое давление должно было сделать финнов более сговорчивыми. Хотя финны на самом деле уже фактически потеряли все, что могли потерять, а активизация войны умножала и без того большие потери советских войск.

К началу марта 1940 года преимущество Красной армии на Карельском перешейке стало подавляющим: по личному составу соотношение составило 6,5 к 1, по артиллерии — 14 к 1, по авиации — 20 к 1. Кроме того, у Красной армии были накоплены практически неисчерпаемые резервы, созданные в ближнем тылу, которые можно было в любой момент бросить на усиление задействованной в боевых действиях группировки. В резерве у финнов оставались последние 14 батальонов плохо обученных резервистов. В такой обстановке 8 марта в Москве начались мирные переговоры, завершившиеся в ночь с 12 на 13 марта подписанием мирного договора, в соответствии с которым боевые действия прекращались 13 марта в 12 часов дня.

Тем не менее, поздним вечером 12 марта части 7-й и 95-й стрелковых дивизий 7-й армии получили приказ взять Выборг штурмом. Никакой видимой политической, тем более, военной необходимости в этом не было. Не только красные генералы знали, что часом позже, часом раньше мир будет заключен и по его условиям город, уже практически разрушенный авиацией и артиллерией, станет таким же советским городом как Ленинград или Белосток. Тем не менее, утром 13 марта после артиллерийской подготовки на Выборг, уже советский с формально-юридической точки зрения, было начато наступление. До 12 часов, когда по финскому радио выступил министр иностранных дел Финляндии В. Таннер и сообщил гражданам о подписании мирного договора, полностью «овладеть» им не удалось. Но и обороняющие, и атакующие понесли совершенно напрасные жертвы, пострадали мирные горожане, был нанесен ущерб городским объектам и инфраструктуре.

И в этой совершенно необязательной ситуации поведение финнов выглядело вполне достойным. В 15 часов 30 минут войска выборгского гарнизона спустили государственные флаги с крепостной башни и здания вокзала и организованно покинули город.

Возможно, что красные военачальники при этом думали не столько о финнах и злосчастном Выборге, сколько о том, каких объяснений по поводу столь невнятной победы от них потребует Сталин при грядущем разборе итогов кампании. Ведь об этом они постоянно думали. О настроении простых бойцов и командиров позволяют судить результаты «панельных исследований» общественного мнения, которые постоянно проводились «социологами» из НКВД. По поводу «решающего штурма» Выборга высказывались совершенно адекватные и уничижительные для командования оценки, которые содержались в письмах советских бойцов: «… штурм Выборга — это демонстрация желания наших генералов принести лишние жертвы».

И разброс мнений в пределах здравого смысла, которым многие руководствовались, оценивая увиденное и пережитое, несмотря на пропагандистскую трескотню:

— сколько людей погибло, а нам дадут только болота. Ведь все страны будут над нами смеяться, потому что мы даже маленькое государство и то не смогли победить;

— хорошо, что заключили мирный договор с Финляндией, а то бы белофинны угробили половину Красной армии;

— вся война с Финляндией свелась к тому, что СССР присоединил кусок земли и понес сотни тысяч жертв.

Предварительную официальную оценку финской кампании и политическому «текущему моменту» в своем выступлении на сессии ВС СССР 29 марта 1940 года дал Молотов. Оценка эта очень оригинальная, сохранившая актуальность и для современного «текущего момента», сводится к следующему. Германия, по словам Молотова, еще в конце прошлого года определенно продемонстрировала стремление к миру, которое было отклонено правительствами Англии и Франции. Эти государства «под предлогом (!) выполнения своих обязательств перед Польшей» объявили войну Германии. Из этого, по словам Молотова, ясно видно, насколько их интересы далеки от интересов расчлененных Польши или Чехословакии. И это будто бы видно из того, что правительства Англии и Франции провозгласили своими целями разгром и расчленение Германии.

Поскольку СССР не захотел пособничать им в этой империалистической «расчлененке», то их враждебность в отношении Советского Союза еще более усилилась. И это, как пояснил Вячеслав Михайлович, наглядно свидетельствует, насколько глубоки классовые корни враждебной политики империалистов против социалистического государства.

Новые, хорошие отношения

То есть два «социалистических отечества» (Германия ведь тоже была социалистическим, точнее, национал-социалистическим государством) попали в кольцо империалистических поджигателей войны, но, проявляя подлинное миролюбие, они продолжают вести успешную борьбу за сохранение мира в Европе.

Пройдет несколько лет, и в послевоенных учебниках дети смогут прочесть, что это именно западные державы недостаточно противодействовали агрессивному курсу гитлеровской Германии, бросили Польшу на произвол судьбы, и сами вели «странную войну», стараясь демонстрацией вялого сопротивления оживить интерес Гитлера к жизненному пространству на Востоке. Само собой детям внушалась мысль о неизбывной агрессивности, присущей мировому империализму.

По причине все той же глубокой классовой ненависти к СССР, оплоту трудящихся и последовательному борцу за мир во всем мире.

Положа руку на сердце, за что Англии и Франции можно было любить СССР? Странною любовью, которой у нас еще любят СССР?

Не за то ли, что взаимовыгодное расчленение Европы, как продолжил т. Молотов, укрепило дружбу между СССР и Германией: «Новые. Хорошие советско-германские отношения были проверены на опыте в связи с событиями в бывшей Польше и достаточно показали свою прочность».

Не всякая победоносная война приносит пользу и славу победителю. Московский мирный договор 12 марта 1940 года, подписание которого завершило агрессию Советского Союза против Финляндии, оказался для нее не только унизительным, но и неимоверно тяжелым по характеру и масштабам зафиксированных в нем обязательных для исполнения претензий нападавшей стороны. Именно этот договор, придерживайся Советское правительство прежней фразеологии, можно было бы назвать и несправедливым, и грабительским, и аннексионистским.

Впрочем, не только по романтическим критериям раннего большевизма, но и по всем канонам международного права. У Финляндии в результате неспровоцированной агрессии насильственным путем были отчуждены обширные территории, отстоящие на сотни и даже тысячи километров от Ленинграда, на необходимость укрепления обороноспособности впоследствии указывалось как на главную причину, «вынудившую» Сталина пойти с войной на заведомо слабого, но строптивого соседа.

Строптивого или гордого? От ответа на этот вопрос многое зависит.

СССР «пришлось нападать» (вот еще напасть с этими финнами!), хотя всем было предельно ясно, что Финляндия не подстрекала, не угрожала и не могла угрожать СССР по причине колоссального неравенства всех ресурсных потенциалов. Например, Красная армия на момент начала боевых действий по своей численности превосходила все мужское население страны. Все, включая младенцев и глубоких стариков.

Пропасть не одолевают двумя прыжками. Маршал Маннергейм считал, что причины, по которым СССР, хотя бы временно, решил отказаться от своих первоначальных планов носили, прежде всего, военный характер. На это, по его мнению, указывала «диспропорция между огромным вкладом и ничтожным результатом». По его словам, серьезной проблемой для советского командования стало уже само сосредоточение большого количества войск на финском театре военных действий. Поскольку римейк немецкого блиц-крига против Польши у советских военных в Финляндии не получился, то привлеченная для этих целей группировка войск, кстати, постоянно увеличивающаяся, потребовала слишком большого напряжения ресурсной базы огромной страны, прежде всего, его транспортной системы, перегруженной военными перевозками. Поэтому, например, очень часто танки не имели горючего, применялись как неподвижные оборонительные точки и в конечном итоге становились финскими трофеями.

И это, отметим, в мирное время, когда страна, уже несколько лет кряду лихорадочно готовящаяся к войне, проводила всего лишь локальную кампанию, разогревала мускулы перед грядущими и решающими сражениями.

В дополнение к военным, по мнению маршала, возникла целая серия политических осложнений. Наиболее важным из них стала угроза вмешательства западных стран, что могло разрушить отношения СССР с Францией и Англией. Кремлю было невыгодно и то, что у него на севере руки оказались связанными именно в тот момент, когда перед страной встали новые задачи, предусмотренные советско-германским пактом: оккупация Бессарабии и большевизация прибалтийских стран. С самого начала января 1940 года руководство Советского Союза ожидало начала нападения Германии на Западную Европу, что дало бы ему возможность продолжить свою экспансионистскую политику. Если бы финская война и была продолжена, то следовало бы опасаться, что такие планы, направленные против Германии и западных стран, требующие кроме всего прочего тщательной подготовки и выбора подходящего момента времени, подверглись бы риску или были бы задержаны и вызвали бы новые, непредвиденные осложнения.

Выводы Маннергейма: продолжение войны с Финляндией задержало бы большевизацию прибалтийских стран на 6 месяцев, а Румыния получила время на пополнение вооружений. В международном плане важнейшим следствием Зимней войны явилось снижение авторитета советских вооруженных сил. Безусловно, будь Красная армия в этой войне более успешной, Гитлеру было бы сложно утвердиться в мнении, что СССР является колоссом на глиняных ногах.

Вообще, многие политические лидеры испытывали чувство неловкости по поводу своего отношения к советской агрессии. В первую очередь английский премьер Чемберлен, президент Франции Даладье. Вполне комфортно чувствовал себя Гитлер, оставшийся в стороне и, тем не менее, получивший потенциального союзника в лице Финляндии, имеющего принципы и умеющего воевать. Сталин не мог быть вполне удовлетворенным, но чувство панического разочарования своими действиями вполне могли испытать его военачальники, выдвинувшиеся на свои посты в результате недавнего избиения прежних кадров.

Кроме Сталина и Гитлера к войне никто не готовился

Куда более надежной выглядела позиция Черчилля, который уже стал набирать политический вес и моральный авторитет в качестве лидера антигитлеровских сил. И вот что сказал Черчилль: «Финляндия в одиночку — находясь в смертельной опасности, но сохраняя свое величие — демонстрирует, на что способны свободные люди. Услуга, оказанная Финляндии всему человечеству, неоценима… Мы не можем сказать, какой окажется судьба Финляндии, но нет ничего более прискорбного для всего цивилизованного мира, чем то, что этот прекрасный северный народ в конце концов должен погибнуть или, в результате ужасной несправедливости, попасть в рабскую зависимость, худшую, чем сама смерть».

Да, недаром Черчилль стал нобелевским лауреатом в области литературы.

Интересная деталь, которая доказывает, что никто (почти никто) в то время к войне не готовился. Например, за несколько недель до начала военных действий, руководство Финляндии не считало военное столкновение с СССР неизбежным и критически относилось к предложениям Маннергейма по выделению средств на оборону. Не желая в таких условиях «нести ответственность за развал обороны» маршал заявил о желании уйти в отставку, против которой президент не имел принципиальных возражений. Еще 27 ноября в письме на его имя маршал утверждал: «На тот случай, если война с нашим восточным соседом окажется неизбежной… следует закупить все необходимое для укрепления обороны. Следует дать полную свободу закупкам военного ведомства, отказавшись от других нужд и точек зрения».

Одна из «других точек зрения» заключалась в том, что в правительстве считали, что Маннергейм в связи с преклонным возрастом потерял чувство реальности и потому должен быть заменен. Но профессионализм маршала оказался более зрелым, а чутье более острым, нежели у его молодых критиков. Президент с благодарностью принял заявление старого вояки и попросил его занять пост главнокомандующего.

Всего лишь эпизод, всего лишь одна, пускай и критическая ситуация, потребовавшая решительных действий от разных людей и политических институтов. Но как много она говорит нам, приученным к мысли о том, что СССР в течение, по крайней мере, второй половины 30-х годов готовился к участию в очень большей войне, но оказался к ней неподготовленным, «недовооруженным». Что не хватило ему для этого двух, минимум одного года. Нас приучили к мысли, что все чувствовали приближение войны, что знали, кто нападет, знали даже, когда нападет, и тем не менее начало этой войны попросту проспали. А тут страна к войне практически не готовилась и урезала «другие нужды», отказалась «от других точек зрения» только тогда, когда бомбы упали на ее города и села.

О том, что никто панически не бежал перед навалившейся Красной армадой, свидетельствует весь ход боевых действий, документально подтвержденный заинтересованными участниками с обеих сторон. И эти свидетельства не расходятся с мемуарами финского главнокомандующего, на самом деле державшего в своих руках все нити вооруженного сопротивления оккупантам.

Константин Скуратович, «Белрынок»