Посол Франции в Беларуси: Советский Союз рухнул, как гнилой фрукт

Дипломат рассказал о наиболее сильных впечатлениях от августовского путча.

В рамках спецпроекта «СССР: как это было на самом деле» посол Франции в Беларуси Дидье Канесс рассказал «Салідарнасці», что больше всего его поразило в ленинградском магазине в середине 80-х, какое самое сильное впечатление осталось после августовского путча 1991 года, и можно ли назвать нынешнюю Беларусь советской.

«В МИДе Франции предупредили, что в СССР нет туалетной бумаги, и мы брали запасы на полгода»

— В советской телеверсии «Трех мушкетеров» Д’Артаньян пел: «Куда вас, сударь, к черту занесло? Неужто вам покой не по карману?» Как вы попали в СССР?

— Это было в последние годы застоя, в середине 80-х. Тогда существовал межправительственный договор об обмене студентами. Каждый год 30 студентов из Франции приезжали изучать русский язык в СССР, а советские соответственно ехали учить французский.

Мне повезло, я попал в число тех 30-ти, кто получил стипендию от МИДа Франции, и поехал на полгода учиться в Ленинградский университет.

— Какие были ожидания, и что оказалось самым сложным?

— Приключения начались еще в дороге. Мы ехали поездом до Москвы. При этом нам разрешалось взять с собой ограниченный багаж — 50 кг. Сложность заключалась в том, чтобы обеспечить себя вещами на полгода, включая зимнюю одежду.

В МИДе Франции нас предупредили, что в СССР страшный дефицит туалетной бумаги. То есть нужно было еще и взять с собой полугодовой запас. Помню, как мы с родителями попытались высчитать, сколько это? (смеется) И, как вы понимаете, туалетная бумага занимала очень большое пространство в нашем багаже.

Мы ехали два дня. Все 30 студентов в одном вагоне. Когда пересекли границу с Восточной Германией, нас заперли, чтобы мы не могли ходить по поезду, общаться с другими пассажирами.

Помню, как мы пересекали Берлинскую стену на рассвете. Поезд остановился так, что одновременно можно было рассмотреть стену и обе части Берлина. На западной стена упиралась в конец улицы — просто был город и стена. А на восточной стороне была проволока, потом нейтральная полоса, потом другая преграда с проволокой, солдаты, вышки.

В Западном Берлине горели огни, уже вовсю ездили машины. А на восточной части — темнота, практически никаких признаков жизни.

Второй запоминающийся момент в дороге — это пересечение границы с СССР. В Бресте вошли таможенники. Мы ожидали, что наш багаж будут очень тщательно разбирать, но они просмотрели его довольно быстро. Зато стали придираться к еде, которую мы брали в дорогу. Какая-то противная теточка вытащила скальпель из кармана и стала тыкать им в мой апельсин.

В общем, таможенники отобрали у нас все фрукты: бананы, апельсины, яблоки. Это единственное, что их интересовало.

— Хорошо еще на туалетную бумагу не покусились.

— О, за бумагу мы бы бились до последнего! И конечно, мы подозревали, что наши фрукты не уничтожили. Надеюсь, каких-то советских детей они осчастливили.

Так мы доехали до Москвы. А потом, через день-два, нашу группу из 10 студентов отправили в Ленинград.

«Нам быстро показали, как можно красиво жить»

— И какие были первые впечатления от «города революции»?

— Нас встретили на вокзале и на троллейбусе повезли в общежитие. Честно говоря, советский троллейбус совсем не был похож на парижский автобус. (улыбается) Мы через окна смотрели на город, и до нас постепенно доходило, что мы здесь будем жить полгода.

Наше общежитие было очень удобно расположено. Прямо на берегу Невы, напротив Эрмитажа. Вид просто шикарный. Чего не скажешь о самом общежитии. Для нас это был шок.

В комнату поселили втроем: я, еще один француз и советский студент. Это была стандартная практика, чтобы в комнате с иностранцами жил обязательно местный.

То, что мы увидели в общежитии, было просто ужасно. Все старое, грязное, бегали тараканы. Невозможно передать состояние кухни и туалета. Душ в подвале тоже был грязный, причем к нему всегда очередь. Я не мог раньше себе даже представить, что так могут жить люди! Но, что поделаешь, пришлось привыкать.

— Наверное, в этот момент пожалели, что выиграли стипендию МИДа?

— Помню, что мы все сразу же вышли из общежития…

— И заплакали?

— Нет, пошли гулять по городу. Погуляли, и немного отлегло.

— Вы были единственными иностранцами в общежитии?

— Были еще англичане, венгры, восточные немцы, американцы, японцы, вьетнамцы. Плюс студенты со всего Советского Союза. В плане общения было очень интересно.

Впервые в моей жизни еда стала проблемой. Простейшая вещь, на которую никогда не обращал внимание во Франции. Там заходишь в магазин и покупаешь все, а тут в магазинах пусто. Только базовые молочные продукты: молоко, кефир, ряженка, сливочное масло и сыр (конечно, одного вида). Проблема даже с овощами. Продавалась картошка, но она часто была гнилая, еще была капуста и морковка. Мясо ужасное, фруктов нет, только иногда появлялись яблоки.

Ах да, была еще вареная колбаса. Правда, советские люди шутили, что ее делают из туалетной бумаги. Поэтому, наверное, в СССР её не было (смеется).

— В Минске в те времена и такая колбаса была не всегда.

— Помню, однажды я зашел в магазин, и в мясном отделе на подносе лежало… вымя. Настоящее коровье вымя! Это было так противно. Для меня была загадка, как можно такое продавать, и главное, кто будет это покупать и есть?

Но мы быстро приспособились. Мы же французы.

— Это как же?

— Во-первых, спасало то, что у нас были деньги. Мы получали очень хорошую стипендию — 150 рублей в месяц. Тогда средняя зарплата в СССР была 120, а студенты получали до 60 рублей.

Естественно, и родители нас не отпустили с пустыми карманами — у всех был свой маленький капитал. Поэтому мы очень быстро наладили отношения с фарцовщиками. И те показали нам, как можно красиво жить в СССР.

Мы познакомились с людьми, которые научили нас делать покупки в магазинах с черного входа. Ходили на колхозный рынок, там продавались свежие овощи и фрукты.

Была, правда, еще одна проблема — это стирка белья. В Париже мы делали это в прачечных. А тут надо было стирать белье в больших тазах прямо в общежитии. Это было очень тяжело.

— А потом стоять в очереди за утюгом.

— Я, честно говоря, не очень помню, чтобы мы что-то утюжили. Может, только если подружки… Вообще подружки очень помогали нам приспособиться к стране.

«Мы знали, кто среди студентов был стукачом»

— И какие были ощущения от такой жизни? От того, что даже еду приходится покупать нелегально.

— Было забавно. Мы воспринимали это как приключения.

— А не было страха перед милицией, КГБ? Вообще чувствовали к себе внимание спецслужб?

— Страха не было. Советские студенты делились на две группы: те, кто с нами общался, и кто нет (не хотели либо боялись). Но большинство все же общались. И мы даже знали, кто в общежитии стукач. Если он проходил мимо, старались менять тему разговора или уходить.

Но это была школа жизни.

— Как проходила учеба?

— Уроков было очень мало. Всего 10 часов в неделю. То есть, по сути, полгода отпуск. Единственный предмет, где мы чему-то учились, и была хорошая преподавательница, — это грамматика. Фонетика была скучной, классическая литература тоже. А современная – это вообще что-то. Нам рассказывали об авторах, о которых мы никогда не слышали ни до этого, ни после.

Но самый бредовый курс – это страноведение, где нам рассказывали про СССР. Такая грубая советская пропаганда для простаков. Уже все много знали про СССР. И в университете во Франции изучали, и в библиотеках можно было почитать. Париж вообще очаг советской эмиграции, и мы общались с диссидентами. А все, что нам рассказывали на страноведении, настолько не совпадало с реальностью, что было просто смешно.

И мы прогуливали занятия. Кстати, остальные иностранные студенты нам очень завидовали, поскольку у них было намного больше уроков. А один из преподавателей сказал: «Вы, французы, самые недисциплинированные студенты. Специально для вас сделали такую облегченную программу, а вы еще и прогуливаете!»

Так что жили мы весело. Беспокоила только оторванность от всего мира. Единственные источники информации — советские газеты, радио, телевидение.

— Вы не слушали «Голос Америки»?

— Нет, у нас ни у кого не было приемника. Но время от времени мы ходили в генеральное консульство Франции, там можно было читать французские газеты.

А звонить домой – вообще целая авантюра. Надо было съездить на Главпочтамт — единственное место в Ленинграде, откуда звонили за границу. Там высидеть в очереди, потом заказать разговор на определенное количество минут. И ждать, пока тебя вызовут по громкоговорителю: «Номер 17 – будка номер 5». А если ты не расслышал, то все – пропустил свою очередь и начинай сначала. А расслышать по советскому громкоговорителю, да еще иностранцу… А иногда ты брал трубку, а тебе сообщали, что на другом конце никто не поднимает.

— Чем вы заполняли свое свободное время, которого, похоже, было много?

— Я очень часто ходил в кино, театр, на концерты. Но самое интересное — это общение с людьми. Я неожиданно для себя обнаружил, насколько режим в СССР оторван от народа. Большинство из тех, с кем мы общались, очень критически относились к власти, не верили в социализм.

До этого я наивно думал, что пропаганда отформатировала разум людей. Но это было не так. Люди свободно мыслили. Каждый видел в своей повседневной жизни разницу между тем, что говорили, и реальностью. Люди понимали, что страны, которую показывали по телевизору, не существовало.

Поэтому, когда несколько лет спустя Советский Союз рухнул, упал, как гнилой фрукт, и никто не защитил социализм, для меня это было понятно и не удивило.

— И 18-миллионный отряд членов КПСС не вышел протестовать против запрета компартии…

— Так ведь и все студенты были членами комсомола. Но это не имело никакого значения.

— С какими ощущениями возвращались домой во Францию?

— Было очень грустно уезжать. У нас осталось здесь много друзей. Ведь тут было очень весело: культурная жизнь, артисты, музыканты. «Митьки» с постоянными пьянками, всякие неформалы... Мы участвовали в их тусовках, веселились.

— Родители узнали сына по возвращению?

— Я приехал абсолютно заросший. С бородой и торчащими во все стороны волосами. В советских парикмахерских стригли не очень хорошо. Поэтому первым делом родители отправили меня стричься.

«Самое сильное воспоминание о путче — это подвиг одного старика»

— И вот спустя несколько лет вы снова вернулись в Советский Союз.

— Я вернулся, чтобы пройти альтернативную военную службу. Во Франции была возможность вместо того, чтобы служить в армии, проходить альтернативную службу. Преимущество в том, что она дала возможность приобрести первый рабочий опыт. На работу распределяли по специальности. Поскольку моя специализация была связана с русским языком, меня направили переводчиком в политическую секцию посольства.

Это было в конце 80-х, а потом я остался работать по контракту. Тут застал и августовский путч 1991 года, и развал Советского Союза.

— Что вы помните о 19 августа 1991 года?

— Меня разбудил звонок жандарма из посольства, который сообщил, что в СССР переворот. Я не поверил. Тогда он сказал включить телевизор. По телевизору звучала какая-то классическая музыка, и была фраза о ГКЧП.

Побежал в посольство, стал разбираться. В 10 утра послышался невероятный грохот, затряслись стены. Это проезжала колонна танков в направлении Кремля.

Во время обеда я вышел на Манежную площадь посмотреть, что происходит. На улицах были танки, солдаты, но одновременно люди шли по своим делам, будто ничего не случилось. Вот так спокойно мимо танков проходили с сумками, заходили в магазины. Может, вид у прохожих был немного подавленный, но в целом все как обычно. Я подумал: они же не будут реагировать, не будут сопротивляться!

И вдруг произошел один удивительный момент. В направлении Тверской ехала колонна танков, но как только они приблизились к перекрестку, на мостовую вышел старичок. Обычный такой, в белой майке, с авоськой.

Он стал прямо перед приближающейся колонной. И замер. Так и стоял по стойке «смирно». С авоськой.

А танки все приближались. Пешеходы остолбенели. Я помню, как мне стало страшно. Я уже представлял, как танк будет давить старичка на моих глазах.

И тут, в последнюю секунду, танк резко остановился. А этот старичок даже не моргнул. Все были в ступоре.

Но после случилось что-то невероятное. Этот подвиг как будто наэлектризовал толпу. И люди стали карабкаться на танки, окружили их. А старичок пошел дальше и растворился в толпе.

Я до сих пор спрашиваю себя: как он мог решиться на такое, что пережил, чтобы совершить этот подвиг? Для меня это самое впечатляющее воспоминание опутче.

— Вы видели путчистов?

— После обеда была пресс-конференция в МИДе. Я сидел довольно близко к трибуне. В центре располагался глава ГКПЧ Геннадий Янаев. Он был простужен и постоянно высмаркивался. И каждый раз, когда Янаев подносил платок к носу, я видел, как сильно у него тряслась рука. Голос тоже дрожал.

Думаю, они сами были сильно напуганы от того, что сотворили. И чувствовалось, что у них не хватит решительности. Они вели себя, словно дети, которые нашкодили и не знают, как выйти из положения.

Потом уже был Белый дом. Восстание людей против ГКЧПистов. Я также попал на пресс-конференцию после возвращения Михаила Горбачева. Когда он вошел на трибуну, все встали, и была бесконечная овация.

— Спустя несколько месяцев СССР прекратил свое существование. На ваш взгляд, это было неизбежно? И кто в этом виноват?

— СССР развалился сам. Развалился, потому что изжил себя. Он был экономически неэффективен, не мог гарантировать благосостояния своим гражданам. И граждане уже не верили в Советский Союз. Поэтому никто даже не вышел на улицу, чтобы защитить эту страну.

— Сейчас многие говорят, что Беларусь по-прежнему осталось советской. Когда вы сюда приехали, у вас не было ощущения дежавю?

— Нет, абсолютно. Конечно, определенное наследие советского прошлого здесь есть. Все эти государственные фермы, неприватизированная собственность, экономика, которая регулируется административным ресурсом. Факт, что в стране не закончен переход к рыночной экономике.

Но у современной Беларуси очень мало общего с Советским Союзом. Есть некоторые маркеры. Как тот же Ленин на площади или названия улиц. Но это все больше фольклор. Белорусы могут свободно путешествовать, живут в обществе потребления, их уровень жизни гораздо выше, чем в советское время.