Юрий Воронежцев: Работающая АЭС все равно выбрасывает радиоактивные вещества

Страна, пережившая Чернобыль, не должна у себя размещать АЭС.

Юрий Воронежцев - известный белорусский ученый, изобретатель, политик и общественный деятель. Недавно Юрий Иванович побывал в редакции «Брестской газеты».

«На набережной произошел феноменальный случай»

– Нашу беседу мы начнем, конечно же, с Бреста.

– Да, я вчера, вчера-позавчера походил по городу, обследовал набережную.

– И как вам набережная?

– Идея хорошая – продлить ее до крепости, как это было сто с лишним лет назад. Знаете, там со мной произошел вообще феноменальный случай. Там сделали дорожку вдоль Машерова, плиточка лежит, скамейки поставили. И вот, представляете, иду, никого нет. И сидит там одиноко мужичок моего возраста, из банки что-то попивает. Я уже прошел мимо него, и что-то у меня в голове торкнуло. Я оборачиваюсь – и он на меня смотрит. Оказалось, это мой одноклассник, которого я не видел ну лет 20.

– То есть вы вот так вот просто встретились, да?

– Это фантастика. Знаете, я человек верующий, но не религиозный. Я верю, что в мире существует некая предопределенность. Сколько живет сейчас на земле живет – 7 миллиардов? И программа каждого человека заложена кем-то. Это фантастический случай. Я приехал в Брест на три дня, я не собирался идти по этой аллее. Он не собирался там садиться пить пиво. Он хотел в другое место пойти. И мы встречаемся, представляете?

У меня было и еще пару таких случаев, которые подтверждают мою теорию.

– Вы в Бресте встретили одноклассника. А какую школу вы закончили?

– 11-ю в Южном.

– Это был 73-й год?

– Да-да-да, 73-й. Отец был военным переводчиком. Потом он пошел в БИСИ (сейчас Брестский технический университет – прим. ред.) преподавать немецкий язык и там работал довольно долго. Сеял разумное, доброе, вечное. Мясниковича (экс-премьер-министра Беларуси – прим. ред.) учил, кстати.

– И жили вы тоже в Южном?

– В Южном мы жили, по-моему, до 75-го. А потом маме дали квартиру на Коммунистической.

– А мама – врач у вас?

– Да. У партийных начальников была привычка врачей, шаферов, сантехников селить рядом с собой. Ей дали квартиру в доме, где Соколов (С 1977 года первый секретарь Брестского обкома КП БССР – прим. ред.) жил. Она проработала врачом, по-моему, до 76 лет. Поэтому сейчас уезжать отсюда не хочет.

«Прикладывал датчик к щитовидке, печени – и у многих даже зашкаливало»

– В 73-м году вы закончили школу и поехали учиться, так? И, как я понимаю, с тех пор в Бресте не жили?

– Нет, но, естественно, очень часто приезжал сюда к родителям. А еще, когда случился Чернобыль, я, в принципе, как-то понял, что произошло. К тому же, у жены подружка есть, у нее родители как раз где-то в Хойникском или в Брагинском районе жили. И она ей позвонила оттуда и говорит: «Скорые помощи тут, целая колонна, туда едут, что-то на станции произошло». Я сначала не понял – в Беларуси же нет атомных станций. Потом сообразил. Побежал в институт – я тогда работал в Гомеле в институте механики металлополимерных систем Академии наук БССР. Вскрыл комнату, достал ДП-5 (дозиметрический прибор – прим. ред.), начал мерять. Уже было значительное превышение мощности дозы.

– Именно в тот день, когда рванул Чернобыль?

– Да. Мне позвонил академик Владимир Алексеевич Белый и говорит: «Слушай, а ты мог бы заехать?» Он знал, что я немножко этим занимаюсь, т. е. у меня было уже два авторских свидетельства: по дозиметру гамма-излучения и способу определения поглощенной дозы.

И я взял этот ДП-5 и рванул в Брест через Минск. В столице у него в кабинете собрались членкоры, академики. И я этим примитивным военным ДП-5 мерял: прикладывал датчик к щитовидке, печени и вот на первом диапазоне у многих даже зашкаливало. Они испугались, начали таблетки глотать, йод капать. Я говорю: «Уже поздно». Потом поехал в Брест.

Мои родители поняли в чем дело. Я говорю: «Я не буду забирать сына. Пусть он у вас в Бресте остается». Ему тогда было три – три с половиной года. И вот он на два года в Бресте остался у моих родителей. Мы с женой очень часто ездили. В Бресте, я померял, тогда было абсолютно чисто. И не поленился, сходил померял там, где выезд из порта был. Там был повышенный фон, но не сильно, как рентген сейчас, допустимо.

«В самом Бресте вообще безопасно»

– А потом вы делали замеры в Бресте, по истечении какого-то времени?

– Да. В Бресте было все хорошо. Знаете, если б было плохо, я бы сына отправил еще дальше куда-то. А так он здесь два года прожил и до сих пор с большим удовольствием в Брест приезжает к бабушке.

– Через два года вы забрали его обратно в Гомель?

– Да.

– То есть там стало более безопасно?

– Если говорить о внешнем облучении, в самом городе было безопасно уже через несколько месяцев. То есть город отмыли, очистили. Все это пошло в Сож, потом в Днепр. И сейчас оно покоится в Киевском водохранилище, потихонечку там разлагается.

– Какие-то еще воздействия Чернобыльской катастрофы сейчас есть? Будь то Гомель, будь то Брест?

– В самом Бресте вообще безопасно. Если брать область, надо смотреть карту. В некоторых районах продукция сельского хозяйства даже грязнее, чем в Брагине из-за коэффициента перехода. Там почвы имеют такой состав, что коэффициент перехода выше, и растения высасывают интенсивнее. Поэтому если говорить о последствиях, то сейчас внешнее облучение получить очень сложно. Разве что в зоне отчуждения, куда туристы ездят поглазеть. Даже сейчас там можно схватить горячую частицу в легкие.

– Что такое горячая частица?

– Это частица со стронцием, с плутонием. Плутоний сейчас трансформируется в америций. Пыль, на которой сидят вот эти радионуклиды. Пыль поднялась, человек вдохнул – и все. Я говорю: «Что вы делаете? Ну если уже вам так приспичило, оденьте респираторы и ходите там». Что касается территории, то сейчас основная беда – это то, что наша госпропаганда и людская память, которая стирает все, привели к тому, что, вот мол, период полураспада прошел, уже второй пошел период полураспада цезия, стронция. Йод уже давно распался. То есть уже ничего страшного, и мы строим атомную станцию. Я говорю своим друзьям, знакомым, которые по грибы, ягоды ходят: вы сумасшедшие. В Гомельской области есть, может, 3-4 пятна, где можно собирать грибы.

– Остальная территория опасна?

– Остальная территория грязная в той или иной степени. Идите, вон, купите шампиньоны, они не многим хуже. То есть продукция, дары лесов – это первое. Второе – сельское население совершенно перестало проверять молоко, продукцию, которую они вырастили. «А мы вот правярали 20 гадоў таму, то было добра». Но тут коварство ведь в чем: сегодня ты проверил – чисто, а завтра, предположим, начался вегетативный период, когда растения всасывают, пошли дожди, и они всосали больше. И на этом же участке в следующем году уже грязное что-то произросло. То есть нужно проверять каждый год.

Ввод в сельскохозяйственный оборот грязных земель – это вообще, я считаю, преступление. Потому что пятнистость очень локальна. Вот они ввели 100 гектаров. Да, взяли там 4 пробы, в лучшем случае 5. Все относительно чистое получилось. Или 4 нормальные получились, а 5-я плохая. Они усреднили.

В свое время мы сканировали эти площади. На переделанной «Ниве» стоял радиометр Канберра, который непрерывно снимал фон. Так пятнистость была буквально 10 метров: 10 метров – чисто, через 10 метров – грязно. Поэтому говорить о том, что эти 100 гектаров чистые – это просто безумие. Если хоть одна проба там грязная – земледелием заниматься нельзя.

Сельские жители потребляют в большой степени загрязненную продукцию. А еще они отдают то, что вырастили, родственникам в города. Идет накопление. Внутреннее облучение – вот это сейчас опасно. Посмотрите официальную статистику по онкозаболеваниям. Меня это волнует, потому что я уже 9 лет сам лечусь. То успешно, то не очень. А заболеваемость сельских жителей на 10, а то и 15% выше, чем городских. При том, согласитесь, что городские жители обследуются лучше и чаще, чем сельские.

– У вас онкология – это последствия того, что вы тогда ездили в эту зону и замеры делали?

– Да. Онкология предопределяется чем? Это генетика, это внешние какие-то воздействия, ну и стрессовые ситуации. У меня с генетикой все нормально. С сердечно-сосудистыми по мужской линии было не очень хорошо. Папа от второго инфаркта умер в 67, я считаю, рано. А онкологии не было. То есть это внешние воздействия.

Я и публикации делал на эту тему. Официально связь Чернобыля признается только с резким всплеском рака щитовидной железы. Вся остальная онкология, как говорят, это мировой тренд. Но посмотрите статистику. Это что, случайно, что в Гомельской области на 100 тысяч населения заболеваемость выше и вновь заболевших больше? Сейчас, правда, выравнивается уже, т. к. народ разъезжается. А те, кто сильнее всего пострадали, они уже поумирали.

«Работающая АЭС все равно выбрасывает радиоактивные вещества»

– Насколько я знаю, вы активный противник строительства атомной станции в Беларуси.

– Да.

– Почему? Это связано с тем, что вы в этой сфере много знаете и видите опасности? Или еще какие-то причины есть?

– Ну, во-первых, личный удар в 86-м году, когда наша семья разъединилась на достаточно длительное время из-за этого. И я видел, как люди уезжают, продают свои квартиры за бесценок. Уезжают далеко, в Россию. Знаменитая теннисистка Шарапова родилась в России, но ее родители – гомельчане. И мы знаем об этом, потому что она Шарапова. А сколько семей, которые уехали, но мы их не знаем. И это активные люди, далеко не последние.

Для Гомеля, я считаю, трагедия, что уехали почти все евреи – их там было порядка 20 процентов. Это были в основном интеллигенция либо квалифицированные рабочие. По своим программам они ухали кто в Штаты, кто в Израиль. Это удар по интеллектуальному уровню города.

– То есть вы видите не только прямую опасность в строительстве этой станции?

– Страна, пережившая катастрофу, не должна у себя размещать что-то подобное вообще.

Пускай даже шанс повторения – один на миллион. Это с моральной точки зрения нельзя. Если брать экологию, то нормально работающая атомная станция все равно выбрасывает радиоактивные вещества. Когда самолет недалеко от атомной станции пролетает, на его радарах видно, что воздух ионизируется. И тот же тритий (радиоактивный изотоп водорода – прим. ред.) выбрасывается, он не фильтруется ничем.

Потом, как ты ни крути, всегда есть жидкие отходы. Сухие вещества тоже куда-то надо захоранивать. Куда – никто не знает. Контракта на то, что этим будут заниматься россияне, нет. Мало того, в России сейчас идет серьезная борьба за то, чтобы не принимать отходы из других стран. Они не знают, куда свои девать. Наверно, больше половины всех ядерных отходов в мире сейчас в России. Начиная с подводных лодок, кончая атомными реакторами военного назначения.

Что касается экономики – ну, это вообще. Мы взяли кредит на 10 млрд, и его надо будет отбить. Как его отбить, когда у нас, как выяснилось, никто не собирается покупать эту электроэнергию?

– То есть, наша будущая электроэнергия, которую произведет АЭС, никому не нужна?

– Это давно было ясно. В 2010-м году была общественная экспертиза, висит материал в интернете где-то. Мы говорили, что энергии в этом районе достаточно. Россияне начали строить в Калининграде атомную станцию, но они бросили это дело, законсервировали, не будут ничего делать.

Поляки уже лет 10 собираются что-то строить. Но им вряд ли Евросоюз разрешит. В Европе через 20 лет только во Франции и в Великобритании останутся, все остальные закрывают. В Германии через 2 года последнюю станцию закроют. В Италии уже лет 30, как нет атомных станций. Это самые крупные страны.

Франция сидит на игле, им трудно отказаться, но у них тоже есть программа сокращения. Если взять статистику, в этом году доля выработки атомной энергии в общемировом производстве, наверное, опустится ниже 10%. Это такой психологический барьер, сейчас там, по-моему, 10,8%, а когда-то было под 18%.

Финны строят лет 10 – 12 уже. Должны были раз 5 запустить свою станцию. В результате строительство подорожало уже в 2,5 раза. А станции нет еще. Т. е. с экономической точки зрения это полный абсурд.

К тому же 10 млрд на два реактора – это еще не все. Нужно строить так называемые компенсирующие станции, потому что атомный реактор – это такая штука… Вот его запустил и его нельзя регулировать, как громкость. Любое понижение или повышение мощности всегда сопряжено с определенными и затратами, и опасностями. Летом, зимой, днем, ночью сохраняются разные уровни потребления. Для этого нужно иметь компенсирующие мощности, т. е. строить еще газовые станции – две, три, четыре…

На это, я думаю, еще миллиарда полтора уйдет.

Линии электропередач, которые сейчас существуют, не рассчитаны на большую мощность. Ну и куда перекидывать электроэнергию, я не знаю.

Опять же – охрана. Там же полк, по-моему, разворачивается, плюс еще что-то противовоздушное. Это выливается тоже в большие деньги. Плюс здесь не учтены затраты на работу с отходами, о которых я говорил.

Ну, и имиджевые потери. Беларусь, как говорит наш начальник, кормит пол Европы и сейчас собирается кормить китайцев, Саудовскую Аравию, куда еще молоко наше повезут. Имиджевые потери тоже будут колоссальные.

Вот тот же свинцовый завод здесь в Бресте ставят. А у «Савушкина продукта» большой процент продукции идет на Россию. Вот я, например, владелец какого-то российского конкурента. И я начинаю кампанию в сетях, что, да, у них хорошая продукция, но она же со свинцом. Народ не будет разбираться.

То же самое атомная станция. Гродненская область чистая, и сельхозпродукция там тоже чистая. И вот поставят станцию… Всё, российский или польский конкурент будет иметь железный козырь. Ну как это не понимать? Вот поэтому я категорически против.

Говорят, что против атомных станций выступают отмороженные «зеленые» или те, кого финансируют всякие газовики, нефтяники. Я говорю: ребята, я согласен умножить на миллион те деньги, которые я получаю от газовой мафии и вам раздать (смеется). Приезжайте с мешками. Это моя принципиальная позиция, которую разделяют очень многие ученые и очень многие люди, которые, скажем так, в теме. Альтернативы есть. Германия, к примеру, уже по целым дням работает на возобновляемых источниках, особенно когда там солнечные дни и ветра много.

«Три кг свинца в год – это смешно»

– Вы упомянули аккумуляторный завод под Брестом. Что вы о нем думаете? Нет ли здесь тоже просчетов, непродуманных решений в том, что это предприятие решили поставить в такой близости от города? Действительно ли это опасное производство?

– Если мы посмотрим любые справочники, любые печатные источники, классификаторы – то да, это производство достаточно опасное. И аргументация в его защиту, что, дескать, такие производства есть в черте города где-то в Европе – да, но это так исторически сложилось. Когда там ставили, скажем, 30 лет назад такой завод, то люди не так заботились об охране окружающей среды, как сейчас.

В настоящее время есть производства, где до 70% текущих расходов идут на фильтры, на защиту и прочее. И постоянно все это растет. Тенденция – закрывать такие предприятия и в лучшем случае выводить их в третьи страны, где рабочая сила стоит дешево и человеческая жизнь не так ценится. Вот мы и оказались такой третьей страной.

Так близко к городам такие предприятия сейчас нигде в мире не ставят. Наоборот, стараются вывезти то, что уже существует. Это во-первых.

Во-вторых, меня в равной степени волнуют, скажем так, химическая и правовая стороны вопроса. В стране, где работает система местного самоуправления, это вообще невозможно. Быть заводу здесь или не быть решает не кто иной, как граждане этого региона.

Яркий пример: когда-то мы были в мэрии Бонна и зам мэра жаловался, что они не могут согласовать прокладку новой линии трамвая, потому что жители одного из домов выиграли уже три суда и доказали, что этот бесшумный трамвай значительно ухудшит качество их жизни. И они собирались решать этот вопрос, выплатив жильцам огромные компенсации, вплоть до того, чтобы они могли уехать и построить себе жилье в другом месте. Вот это работа местного самоуправления.

Здесь же весь район и часть города против, а его все равно строят. Почему?

В Светлогорске тоже построили целлюлозно-бумажный комбинат. Вернее, его так и не достроили.

Это же тоже китайский проект. Китайцы бросили и уехали. То же самое с картонным комбинатом в Добруше, который никак не заработает. Миллиард или полтора миллиарда вложили и тоже уехали.

– Но в этих городах, насколько я знаю, народ так активно, сплоченно и последовательно, как в Бресте, не выступал против. И только сейчас местные власти начали замечать проблему. Как думаете, что повлияло?

– Я не знаю всей ситуации, могу говорить только интуитивно. Я думаю, это каким-то образом пролоббировали крупные производители пищевой продукции, которые находятся в Бресте. Потому что, повторюсь, имиджевые потери колоссальные. И на самом деле это будет, потому что выбросы в штатном режиме якобы 3 кг свинца в год – ну это смешно. Там будет на порядок больше, а может и не на один. А свинец – это такая гадость, хуже даже, чем стронций. Потому что у стронция период полураспада меньше, меньше, меньше. А свинец так и будет лежать. И я думаю, что активность населения на руку и им (компаниям – прим. ред.) сыграла. Они воспользовались этим. Это мое мнение. Брестчане молодцы. Настолько последовательно отрабатывали чьи там деньги – якобы польские? (смеется)

Ну и потом – рынок настолько плотно забит аккумуляторами. Как туда втиснуться? Это все равно что, по-моему, раз пять собирались делать белорусские мобильники. Вон, россияне тоже собирались и ничего у них не вышло. Потому что рынок уже поделен, все застолблено и ты лучше не сделаешь. И дешевле не сделаешь.

Одно дело, когда они миллионными тиражами выпускают, а ты здесь собираешься развернуть производство. У тебя ж дороже будет все равно. Пусть даже ты по демпингу пустишь, все равно не будет так народ активно покупать. Если они будут в два раза дешевле, ну тогда, может быть, человек подумает: купить два белорусских или один импортный аккумулятор. Ну это ж тоже – профита не будет.

«Брест – мой любимый город»

– Вы активный пользователь «Фейсбука». Что вас привлекает в интернете, в каких соцсетях вы еще есть, сколько времени вы этому уделяете?

– Соцсети – это из-за того, что заболел. Когда под капельницей лежишь – надо же что-то делать. Поэтому пришлось. А потом расширился круг. У меня в друзьях куча очень интересных людей, с которыми я потом встречаюсь, вот как с вами, и развиртуаливаюсь. Это здорово. В других соцсетях я числюсь. В «Одноклассниках» у меня в основном одноклассники и однокурсники, которые разъехались по всему миру.

Что касается значения самих соцсетей, наши чиновники их недооценили, и они эту инициативу потеряли. Сейчас я вижу попытки вклиниться в это поле, и они пока неудачные.

Те же избирательные кампании. Мы делали эксперимент у себя в Гомеле. Я был доверенным лицом у Татьяны Короткевич и руководил коллективом, который писал программу. Она как кандидат приезжала в Гомель, и мы решили не давать никаких объявлений об этом нигде, кроме как в сетях. И был полный аншлаг, люди стояли в проходах. Т. е. соцсети – это инструмент, который может быть, как нож – острый или тупой. Нужно знать, как его использовать, чтобы не порезаться самому и в то же время применить его там, где нужно.

– Как часто в последнее время вы бываете в Бресте?

– Чаще, чем раз в полгода.

– Заметны вам изменения, которые происходят в городе, особенно сейчас, когда он готовится отмечать свое 1000-летие?

– Вообще, Брест – мой любимый город. Может быть потому, что здесь прошли мое детство, ранняя юность, первая любовь, вторая любовь. Лучшие годы. Приезжаешь сюда и чувствуешь комфорт. Я могу ошибаться и меня могут брестчане критиковать, но Брест хорошеет с каждым днем.

Я прошелся в эти два дня по Советской – знаете, самая европейская улица в Беларуси, нигде такой больше нет. И это не только мое мнение.

Брестчане, которые постарше, помнят эту уютную советскую улицу. Она была другая. Может, в памяти старожилов она была лучше. Сейчас там кругом новодел, не без этого. Но те люди, которые сюда приезжают, которые здесь не жили – они же этого не знают. Они видят шикарную улицу, где полно кафе, магазинчиков и прочего.

Шаг влево, шаг вправо – там похуже, мягко говоря, но это почти везде так. Я смотрю, новые микрорайоны неплохо обустроены, есть детские площадки. Мне есть с чем сравнить, и сравнение с другими областными центрами, наверное, будет в пользу Бреста. Я года два не был на набережной – сходил. Тоже здорово. Особенно если сделают Городской сад.