Какая жалкая, в сущности, роль.
Начало осени, дети идут в школу, все мы, бывшие школьниками, вспоминаем, каково это было, а в России вспоминают еще и городок Беслан, сентябрь 2004-го и 186 детей, погибших там.
В оккупированном Россией Крыму тоже вспоминают и кое-где возлагают цветы. Но вспоминают тихо, скорбят тихо. И, как обычно, в общем не задаются вопросом, а можно ли было тогда сделать что-нибудь по-другому, уменьшить число погибших детей хотя бы. И крымские журналисты, освещающие эти возложения, тоже не очень-то такими вопросами задаются. Кроме прочего, им, ставшим с каких-то пор «российскими», не хочется вспоминать и о тогдашней роли своих коллег, о том, что те делали тогда в Беслане. А был, пожалуй, один из первых ярких эпизодов, высветивших ставшую сейчас такой заметной фигуру – «современный российский журналист».
Конечно, речь не о всех из них, но о подавляющей массе, о тех, кто обслуживает своих начальников с погонами. Тогда в Беслане они сначала в разы занижали число заложников, потом не сомневались, что по этим заложникам нужно стрелять из танков, потом «не заметили», что по ним же, этим детям, стреляли из армейских огнеметов «Шмель» – в общем, художественно оформляли государственную версию позорно проваленной операции. И при этом несколько дней ходили вокруг этой захваченной школы, общались с «понимающими» людьми, видели все не хуже других, видели родителей этих детей, но передавали в эфир заведомое официальное вранье, иногда подбавив слез и соплей отредактированными «беседами с местными жителями».
Нечто подобное потом проявилось и в Симферополе в 2014-м, когда российские журналисты выехали на места исторических событий. Они тогда в поле снимали этих «местных жителей» и в прямом эфире демонстрировали, как можно лгать – вполне, наверное, «профессионально», то есть нагло и в окружении людей, вполне понимающих степень их вранья.
Эта девушка с ее враньем выглядела бы почти нормально на телеэкране, на фоне своей России, но здесь, в Симферополе, где каждый знал правду, с такой наглостью!
Помню одну съемочную группу какого-то «питерского делового канала», снимавшую крымский Совмин на третий день после его захвата. Молоденькая девушка с микрофоном говорила что-то о «массах русскоязычных, пытающихся защититься от украинских войск», о том, что они, идя на риск, немного забаррикадировались в некоторых административных зданиях, о всенародной поддержке и прочем, а рядом прохаживался ее режиссер и жестами показывал, что надо бы побольше экспрессии и чувства в голосе.
Мы с моим знакомым журналистом, кстати, как раз проходили мимо и, так сказать, онемели. Эта девушка с ее враньем выглядела бы почти нормально на телеэкране, на фоне своей России, при какой-нибудь очередной их катастрофе – но здесь, в Симферополе, где каждый знал правду, с такой наглостью!
Какая жалкая, в сущности, роль. Вызывающая только презрение, даже не ненависть, с которой сталкиваются их более решительные товарищи. Те – эфесбешные танкисты в Беслане или генералы спецназа в Крыму – имели смелость совершить преступление, шли на риск быть разоблаченными, а эти, покрывающие их… Словно малолетняя шпана при матерых налетчиках, с которой по малолетству ее вроде как и спрашивать нечего.
Иван Ампилогов, «Крым. Реалии»