Трудно быть человеком

Ну как же трудно быть человеком в несвободной стране! Если ты ничего не делаешь, то становишься пассивным соучастником. Если пытаешься что-то предпринять, то тебя ломают и превращают в предателя.

Прошло больше месяца после окончания президентской избирательной кампании 2010 года, в которой я принимал непосредственное участие. За это время мысли немного успокоились, и возникла потребность поделиться полученным опытом. Я решил воссоздать эмоциональную картину этих выборов, сделав основной упор не на известных всем голых фактах, а на пережитых мной ощущениях.

Дорога на Площадь

Впервые интерес к политике появился у меня весной 2006 года. Предвыборное телевизионное выступление Милинкевича задело за живое. Неожиданно возникла и быстро набрала силу неутолимая жажда перемен. Далее на моих глазах прошли фальсификации, площадь, репрессии... Всё кончилось. Только на душе на многие месяцы вперёд осталось какое-то тягостное гнетущее ощущение. Это было ощущение вины. Я чувствовал себя пассивным соучастником преступлений, совершённых во время избирательной кампании.

Осенью 2010 года, накануне следующих выборов, я записался в гродненские штабы сразу двух кандидатов: Некляева и Костусёва. На фоне высокой загрузки основной работой прошли сбор подписей и агитационная кампания. В ходе сбора подписей я пришёл к выводу, что реальная поддержка Лукашенко весьма велика и может составлять порядка 30-40 процентов. Приходя домой к избирателям, я часто сталкивался с различными проявлениями страха. Кто-то отказывался дать подпись, признаваясь, что боится потерять работу или испортить себе карьеру. Кто-то ссылался на свою аполитичность, занятость или неосведомлённость, которые, естественно, во многих случаях могли быть просто ширмой, маскирующей страх. Иногда можно было услышать, как испуганный настороженный голос за дверью говорил, что уже отдал подпись за своего кандидата. Что это за кандидат, оставалось только гадать. Но всё же нашлось немало людей, которые открыто и смело отдавали свою подпись за альтернативных кандидатов. Я практически не сталкивался с проявлениями хамства. Даже отказывали в подписи, как правило, вежливо.

В бесконечной суете пролетела осень, и наступил декабрь. В преддверии выборов всё указывало на то, что опять будут фальсификации. Избирательные комиссии, как обычно, формировались без участия представителей альтернативных кандидатов. Наблюдатели так и не получили права контроля над предварительным голосованием и процессом подсчёта голосов. Такие выборы нельзя было признать независимо от их результата. Голос свой нужно было нести не в избирательную урну, а на Площадь.

Я посетил несколько встреч с кандидатами в президенты. Было приятно слушать вменяемые речи этих достойных и храбрых людей, добровольно и осознанно шедших на огромный риск. На каждую встречу власти посылали небольшую, но активную группу своих представителей. Добившись права задать вопрос, эти люди, как правило, выдавали целую речь, в которой перечисляли успехи, достигнутые, по их мнению, действующей властью. Часто они просто перекрикивали выступающего кандидата в президенты. Они делали всё возможное, чтобы увести разговор подальше от таких важных тем, как фальсификации выборов, и перевести его на какие-нибудь мелкие вопросы, как правило, связанные с экономикой. Презрительный недоброжелательный тон, с которым представители власти обращались к кандидату в президенты, красноречивее любых слов давал понять: «Проходимец, кто ты такой и куда ты лезешь?!». Лучше всех таким попыткам сорвать встречу противодействовал Статкевич. Он не позволял забалтывать серьёзные вопросы, заставляя особо активных защитников находящегося у власти режима в буквальном смысле выть в бессильной злобе.

Решение ехать в Минск на Площадь я принял за день до выборов быстро и ни с кем не советуясь. Не давая страху и неуверенности завладеть моими мыслями, я быстро собрался. Через час я уже покидал свой родной город Гродно, лишая себя возможности проголосовать и, таким образом, объявляя личный бойкот выборам. В машине всю дорогу работало радио, то и дело призывая голосовать за стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Какая-то песня настойчиво доводила до сведения слушателя, что Саня останется с нами.

Под флагом свободы

Наконец настал день выборов, 19 декабря 2010 года. Дождавшись вечера, я отправился на Октябрьскую площадь. Пройдя по проспекту мимо цирка и перейдя перекрёсток, я миновал группу одинаково одетых крепких ребят, которые переминались с ноги на ногу и осматривали прохожих. Вскоре я оказался на Октябрьской площади. Там был залит каток, в центре которого стояла ёлка. На катке как ни в чём ни бывало катались какие-то молодые люди. Не было заметно никаких признаков предстоящей акции, если не считать имевших весьма характерный вид сотрудников спецслужб в штатском, разгуливавших вокруг катка.

Вдруг всё преобразилось. Появились бело-красно-белые стяги. Люди стали быстро прибывать. Начался митинг. Эмоциональные выступления лидеров то и дело сменялись громогласным «Жыве Беларусь!». Акция становилась по-настоящему массовой. Площадь заполнилась различными стягами, над которыми господствовал бело-красно-белый, уже давно ставший не просто национальным символом, но флагом борьбы белорусов за право людьми зваться, нашим стягом свободы.

Митинг на Октябрьской площади закончился, люди вышли на проспект и двинулись к площади Независимости. Количество участников мирной демонстрации просто поражало! Сколько хватало глаз, проспект на всю ширину был заполнен людьми. Несмотря на тревогу, в воздухе витало чувство свободы и солидарности. По проспекту прошло огромное количество людей, но я не стал свидетелем ни одной сцены насилия или вандализма, не увидел ни одного разбитого окна. Не было заметно и пьяных, ведь прийти на Площадь пьяным может только самоубийца или провокатор.

Река людей с национальными стягами перетекала на площадь Независимости. Прошёл митинг у Красного Костёла. Начался митинг у памятника Ленину. К тому моменту вся Площадь заполнилась людьми! Над Площадью гремело: «Уходи!», «Сыходзь!». Повсюду развевались стяги свободы. Было такое ощущение, что весь белорусский народ пришёл и потребовал перемен! Мечты о том, что многострадальная Беларусь наконец обретает свободу, казались в тот момент вполне реальными.

Перед домом правительства происходила какая-то странная суета. Слышались глухие удары и звон разбитого стекла. Люди в чёрном со щитами и дубинками то перегораживали вход, то куда-то отбегали. Затем последовал разгон. Шеренга, состоящая из нескольких рядов великолепно оснащённых спецназовцев, врезалась в толпу и отсекла её передовую часть, располагавшуюся между памятником Ленину и домом правительства. Там был и я. Осознав, что необходимо вырваться из окружения, люди стали прорывать цепь. В месте прорыва спецназовцы образовали коридор. Проходящих по этому коридору людей они с обеих сторон осыпали ударами дубинок. Я получил два удара по голове. Один разбил очки и оставил кровавую ссадину на лбу. Второй пришёлся по затылку и лишил меня на мгновение сознания. Я упал, но тут же придя в себя, вскочил и отбежал на безопасное расстояние. Вероятно, были и удары по корпусу. Но, смягчённые слоями зимней одежды, они не привлекли моего внимания. Раз за разом прокручивая в памяти этот эпизод, я вспоминаю слова нашего великого Поэта: «Мы ляжым снапамі на таках. Нас малоціць кожны, хто ў руках мае цэп».

В состоянии лёгкого шока я покинул окружение. Без очков всё перед глазами стало размытым и расплывчатым. Слышался стук сотен дубинок по щитам. Усиленный мегафоном голос кого-то из лидеров, кажется, Рымашевского, ещё пытался управлять демонстрантами. Но людская волна уже покатилась на выход. Проходя мимо Красного Костёла, я заметил стоящую там группу людей с национальными стягами. Они не собирались добровольно покидать Площадь. Отдав должное их смелости, я присоединился к основной отступающей массе.

Покинув Площадь, река людей на каждом перекрёстке разделялась на потоки, а потом на мелкие ручейки с тем, чтобы незаметно впитаться в город. Поражало унылое безмолвие этой сцены. Огромное количество людей, голоса которых ещё недавно сотрясали Площадь, шло теперь, не произнося ни слова. Слышалась только мерная поступь их шагов. Я удалялся от Площади, избегая проспекта и широких улиц.

Цена свободы

После бессонной ночи я успешно вернулся домой в Гродно. Несмотря на то, что Площадь была позади, меня не отпускало ощущение тревоги. Я был настолько морально измотан, что даже мысль о Площади доставляла мне боль. В попытке отвлечься я с головой окунулся в работу. Так прошли понедельник, вторник и первая половина среды. Время от времени до меня доходили ужасные новости о развернутых против участников Площади репрессиях, что ещё больше изматывало меня. Оказалось, что официальная пропаганда представила мышиную возню перед домом правительства как массовые беспорядки и погромы. Ответственность была возложена на оппозицию. Ну кто бы сомневался?! Итак, появился повод, чтобы оправдать разгон мирной демонстрации, надолго упрятать наиболее активных и последовательных лидеров за решётку и как следует припугнуть врагов народа рангом пониже.

Не знаю, как меня вычислили в КГБ, но первая беседа состоялась в среду после обеда у меня на работе, куда и наведался сотрудник всесильной конторы. Эта беседа проходила в относительно доброжелательном тоне. Я не стал скрывать, что был на Площади. Далее комитетчик пообещал, что если я честно во всём признаюсь, то при рассмотрении моего дела ко мне отнесутся благосклонно. Ведь было бы жалко ломать карьеру такого молодого и много обещающего специалиста. После этого последовала серия вроде бы совершенно невинных вопросов. Я стал на них честно отвечать. Но со временем вопросы становились всё более серьёзными: ко мне пришло ощущение, что я увязаю в своих показаниях, как в болоте. Попытки пошутить вежливо, но решительно пресекались. Мне давали понять, что положение моё очень серьёзное и сейчас совсем не до шуток. Пока ещё не было прямых угроз, но с помощью недомолвок создавалась атмосфера гнетущего страха. Сотрудник постепенно терял интерес ко мне и переходил к расспросам о моих друзьях. Не желая подвести друзей, я начал медлить с ответами и сопротивляться, что было очень сложно, так как пришлось менять изначально принятый доверительный тон беседы. Сотрудник сообщил, что всё равно все во всём признаются. Кроме того, комитету и так всё известно. Поэтому для меня же будет лучше, если я честно расскажу всё как есть. Уходя, он сказал, что меня ещё пригласят на беседу в помещении КГБ. Он также предупредил, что контакты с друзьями, о которых непременно станет известно комитету, будут рассматриваться как отягощающее обстоятельство. Я был напуган, деморализован и отсечён от друзей.

В КГБ меня пригласили на следующий же день. Знакомый по вчерашней беседе сотрудник подготовил бумагу с моими показаниями. От меня требовалась лишь подпись. Преодолевая сковывающее напряжение, я несколько раз внимательно перечитывал бумагу и вносил туда свои коррективы. Это вызывало недовольство, которое пока ещё было относительно вежливым. Меня поторапливали, ссылаясь на недостаток времени. Наконец я поставил подпись. Как потом оказалось, я всё-таки пропустил одну скользкую двусмысленную фразу, приютившуюся в последнем абзаце. Под конвоем меня доставили на выход, вручили конфискованный на входе мобильник, отдали паспорт и отпустили восвояси. Однако вместо облегчения я ощущал усталую подавленность и тревогу. Трудно было поверить, что меня вот так просто оставят в покое.

И тревога была не напрасной. Примерно через час меня снова пригласили в КГБ, но уже к другому следователю. Меня усадили на стул, стоявший спинкой к двери, и сообщили, что я выступаю в качестве свидетеля уголовного дела. Напротив, за столом с компьютером, разместился следователь. Ознакомив меня с моими правами, он, нахмурив брови и вцепившись в меня суровым взглядом, начал допрос. Вопросы задавались напористым тоном. Набирая протокол, его пальцы яростно стучали по клавиатуре, как будто наказывая несчастное устройство. Следователь выдвинулся вперёд и шумно дышал. Иногда он совершал резкие движения руками. Несколько раз он вставал и, проходя у меня за спиной, выходил из комнаты, чтобы через пару минут вернуться вновь. Время от времени из-за моей спины возникали другие люди, входили в комнату, что-то делали и покидали её. Поначалу я ещё с горем пополам держался. Часа через два я попросил, чтобы мне позволили позвонить матери и успокоить её, сказав, что со мной всё в порядке. Просьба была выполнена. Меня захлестнуло неожиданно сильное чувство благодарности. В моих глазах следователь стал другом. Допрос продолжился. Вдруг совершенно неожиданно в комнату ворвался другой следователь и принялся орать, осыпая меня обвинениями и угрозами. Я неуверенно и бестолково отбивался. Когда он ушёл, допрос продолжился в обычном режиме. Я начал расклеиваться. Моё тело безвольно размазалось по стулу. Сердце бешено колотилось, так что было заметно, как трепещет на груди свитер. Ладони покрылись холодным потом. Во рту пересохло. Чувствовался исходящий от меня резкий запах. Голос стал дрожащим и писклявым. Длившийся около трёх часов допрос завершался. Наконец был распечатан протокол. С трудом соображая, я сначала долго вычитывал его, а потом ещё дольше вносил уточнения. На это ушло ещё около двух часов. На прощание мне вручили повестку на следующий день и обещали поговорить со мной по-настоящему, если я продолжу «ломать комедию».

Выйдя на улицу, я обнаружил, что не понимаю, где нахожусь. Я пошёл по какой-то улице, но вскоре понял, что иду куда-то не туда. Наконец я сориентировался и вскоре был дома. Я не пью крепких алкогольных напитков без серьёзного повода, но в тот вечер основательно приложился к водке. Это на какое-то время привело меня в чувство. Ночь прошла в бесконечных мучительных раздумьях. Утром в пятницу 24 декабря я чувствовал себя полностью разбитым и сломленным. Моя воля стала пластичной и податливой. Такие понятия, как гордость, честь и достоинство, казались далёкими и нереальными. Каждое движение стоило неимоверных усилий. Волнами вперемешку с тошнотой накатывало чувство полной безысходности. Впереди я видел только пытки, тюрьму, железный занавес и предвкушал встречу не нового 2011-го года, а оруэлловского 84-го. Жизнь потеряла всякий смысл. Приняв душ и собравшись с силами, я потащился на работу. Видимо, я представлял собой жалкое зрелище, что не укрылось от внимания моих коллег.

Когда я явился на допрос, на сопротивление больше не оставалось никаких сил. Я сказал то, что от меня хотели услышать, после чего меня не стали больше истязать. Прочитали поучительную нотацию, суть которой сводилась к тому, как плохо обстоят дела с правами человека в других странах. Распечатали протокол допроса. Я поставил свои подписи везде, где хотел следователь, и был отпущен домой. Позже, анализируя уверенный, напористый и содержащий примесь угрозы тон нотации, я пришёл к любопытному выводу. Именно таким тоном вещают истину дикторы официального белорусского телевидения.

То Рождество запомнится мне на всю жизнь. Придя домой, я опять напился. Потом, поддавшись приступу паники, уничтожил на своём компьютере книги, фильмы, музыку и другую информацию, имеющую отношение к Беларуси. Выбросил значки и другую белорусскую символику. Чтобы хоть чем-то себя занять, впервые за долгое время включил телевизор и остановился на канале, где пели рождественские календы. Я никогда раньше не слушал календы. Но в тот вечер их спокойная доброта была тем бальзамом, которого требовала моя истерзанная душа. Входная дверь квартиры была закрыта на все замки. Звонки телефонов заставляли моё сердце в ужасе сжиматься. Я ждал, что в любой момент могу снова оказаться в комнате для допросов. Так, уставившись в телевизор остекленевшим взглядом, я неподвижно просидел до самой ночи.

Следующий месяц прошёл, как в тумане. Я боялся выглянуть в окно и выйти на улицу. На меня то и дело накатывали приступы отчаяния и страха. У мамы от напряжения поднялось давление. Иногда она плакала. Вот тогда нам пришли на помощь наши старые друзья. Люди, никогда не имевшие никакого отношения к политике, делились своим душевным теплом. Это дало должный эффект. Я пошёл на поправку. У меня уже хватало смелости, чтобы выйти в интернет. Оттуда я узнал, что через допросы прошли многие белорусы. Я нашёл и изучил всю доступную информацию о том, как нужно вести себя на допросах. Надеюсь, эти знания помогут, если я опять окажусь в той комнате. По мере улучшения душевного состояния усиливалось чувство горечи и стыда за показания, которые я дал во время последнего допроса.

Выводы

Ну как же трудно быть человеком в несвободной стране! Если ты ничего не делаешь, то становишься пассивным соучастником. Если пытаешься что-то предпринять, то тебя ломают и превращают в предателя. Чтобы избежать этой участи, необходимы огромная смелость и сила духа. К сожалению, смелость не входит в число моих достоинств. Меня сломали, несмотря на то, что я взрослый мужчина, которому недавно стукнуло 33 года. А ведь при желании они могли надавить и сильнее... Можно только догадываться, что испытали и испытывают остальные репрессированные. Сколькие из них сломались? Каково тем, кто сидит в тюрьме и лишён моральной поддержки? На эти вопросы пока практически нет ответов.

Напоследок хочу поделиться некоторыми соображениями. Попав на допрос, сообщайте следователю как можно меньше информации. Не пытайтесь его ни в чём убеждать. Он профессионал, способный обернуть любое сказанное Вами слово против Вас и Ваших друзей. И он обязательно это сделает. Для него Вы не друг, а всего лишь подлежащий обработке человеческий материал. Сделайте всё возможное, чтобы не замкнуться в себе. Именно этого добивается от Вас следствие. Сообщите друзьям и представителям независимой прессы о предстоящем допросе. А после допроса найдите в себе смелость, чтобы встретиться с ними и всё обсудить. Это даст Вам огромный заряд бодрости и сил. Если Вы дали подписку о неразглашении, расскажите друзьям о своих ощущениях, которые, естественно, не являются тайной следствия.

На Беларусь пришло смутное время. Перепуганная масштабом последней Площади власть объявила о прекращении игр в демократию. Всё отчётливее проявляются известные в веках, но, тем не менее, возвращающиеся снова и снова, признаки тоталитаризма. Достойнейшие представители общества сидят в тюрьмах. Сотни, а может и тысячи, невинных граждан подвергаются репрессиям. Рупор официальной пропаганды сеет ненависть в стране. Выявляются и разоблачаются какие-то организованные извне заговоры. Проявляется нездоровый интерес к источникам финансирования оппозиции. Несогласные объявляются врагами народа. В таких условиях очень важно отложить в сторону свои амбиции, не распыляться на мелочи и перестать обвинять друг друга в различных, как правило, мнимых, грехах. Сейчас главное — это всеобщая солидарность!

Ляликов Александр, доцент кафедры теории функций, функционального анализа и прикладной математики Гродненского государственного Университета имени Янки Купалы, Александр Ляликов