Как живут семьи пропавших 20 лет назад Виктора Гончара и Анатолия Красовского

Родственники ждут ответа на вопрос, что произошло.

Двадцать лет назад при невыясненных обстоятельствах пропали оппозиционный политик и бывший вице-премьер Виктор Гончар и его друг бизнесмен Анатолий Красовский. Виктору Гончару исполнился бы 61 год, Анатолию Красовскому — 67 лет. Их родители умерли, не дождавшись правды о судьбах сыновей. У Виктора и Анатолия растут внуки, которые знают дедушек только по фотографиям и рассказам, пишет «Радыё Свабода».

Как живет семья Виктора Гончара

Виктор Гончар, архивное фото.

Зинаида Гончар отказывается разговаривать о пропавшем муже. Друзья их семьи рассказали журналисту «Свабоды», что сын Андрей, как и отец, получил юридическое образование. У Виктора Гончара есть 15-летний внук и 5-летняя внучка. Семья сына живет вместе с Зинаидой Гончар в той же самой минской квартире, в которую 16 сентября 1999 года политик не вернулся.

В 2005 году, на 78-м году жизни умерла мать политика Валентина Адамовна Гончар. После исчезновения сына она неоднократно обращалась к общественности, силовым структурам, и непосредственно к Александру Лукашенко: «Я обращаюсь к Вам, господин Лукашенко. Вспомните мою доброту, простоту и гостеприимность по отношению к Вам. Помогите вернуть мне сына!» — просила Валентина Гончар в 1999 году.

В 2000 году в письме к силовым структурам Беларуси Валентина Гончар написала: «Пожалейте мою седину, мое материнское сердце, не дайте мне умереть, не увидев сына. Не молчите, откликнитесь». Ответа на свои письма к властям Валентина Гончар не получила.

Ирина Красовская: Я прожила без Анатолия почти столько же, сколько жила вместе с ним

Анатолий и Ирина Красовские. Архивное фото

У Анатолия Красовского есть две внучки. Одной 16 лет, она дочь Ксении Красовской. Второй 6 месяцев, это дочь Валерии Красовской. Ирина Красовская вышла замуж и живет в США. Отец умер еще при жизни Анатолия, мать и один из его братьев умерли после исчезновения. Есть еще сестра и старший брат, — рассказывает Ирина.

— 20 лет пролетели быстро. Я прожила без Анатолия почти столько же, сколько я жила вместе с ним. Когда спрашивают, как я живу сейчас, я отвечаю: живу. Стараюсь радоваться, стараюсь быть счастливой. Жизнь поделилась на две части: до и после исчезновения. Первые годы были сплошным серым пятном. Теперь я вижу краски. В первые годы была надежда увидеть его снова. Теперь надежды давно уже нет, хотя я все еще вижу его в снах. Первые годы были сплошной открытой раной, теперь я могу радоваться и смеяться, как все нормальные люди, но боль никуда не ушла, просто она опускается глубже, боль как часть моей жизни.

Я свыклась жить с болью. Это горе, которое не переболело, не закончилось и поэтому не отпускает. Наша проблема проблема всех родственников пропавших — это то, что мы сами не позволяем этой боли уйти, поскольку всегда где-то в глубине души есть маленький глупый луч надежды, а вдруг….

Ум и факты твердят: нет, не вернется, нет их в живых, а один всплеск надежды перечеркивает все разумные доводы. Если бы было проведено надлежащее расследование, то мы хотя бы смогли похоронить наших близких. Мы бы хотели, чтобы виновные были наказаны и справедливость пришла — это бы не изменило нашу жизнь существенно, но помогло бы отпустить и нашу боль, и наши страдания, и наши обиды, и нашу злобу и ненависть — это бы помогло нам быть другими.

Но ситуация сегодня такая, как она есть. Настоящего расследования нет и не может быть при нынешней власти. В докладе ПАСЕ 2004 года сказано, что в причастности к этому преступлению подозреваются высшие должностные лица Беларуси. А разве власть в Беларуси поменялась за последние 20 лет?

Тем не менее все эти годы мы находимся в бесконечной и безнадежной переписке с органами расследования. Иногда выходят наружу совершенно невероятные факты из материалов дела (не знаю, по недосмотру следователей или намеренно). Дело в настоящее время приостановлено «в связи с неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого».

В 2012 году моя дочь и я выиграли дело против Беларуси по поводу исчезновения Анатолия Красовского в Комитете по правам человека ООН. КПЧ обязал Беларусь обеспечить:

А также опубликовать данное решение КПЧ и обеспечить широкое распространение его на русском и белорусском языках в Беларуси.

Но Беларусь проигнорировала это решение, так же как и все другие жалобы белорусов в КПЧ, ссылаясь на то, что они не признают компетенцию Комитета, хотя как считают международные юристы, Беларусь обязана исполнять решения комитета, поскольку подписала Международный пакт о гражданских и политических правах и факультативный протокол к нему.

Конечно, это все действует на настроение, поведение, поступки. Пытаюсь приказать себе не бурчать, не жаловаться, не думать о мести — потому что эти чувства разрушают. Теоретически понимаю это, но иногда срываюсь. За 20 лет борьбы, страданий, боли, отчаяния — руки опускаются и иногда хочется закрыться от всех и не вспоминать произошедшее, но понимаю, что нельзя. И снова встаю, и снова возвращаюсь к тому, что случилось 20 лет назад. И знаю, что я не одна — моя семья, мои друзья, мои коллеги, все, кто с нами был и есть — всегда рядом.

После исчезновения Анатолия я работала в отделе кризисной психологии Института образования. Это был хороший опыт общения с профессионалами и просто с хорошими людьми. Это помогло мне выйти из ступора и попытаться повернуть свою жизнь. Я до сих пор с теплотой вспоминаю наш недолгое, но прекрасное время вместе.

А наша маленькая сплоченная женская компания, которая стучалась во все возможные и невозможные двери Европы и Америки, пытаясь найти правду и справедливость: Светлана и Ольга Григорьевна Завадская, Татьяна Климова, Людмила Филипповна Карпенко. Наши поездки, выступления, памятные вечера, и просто слова поддержки — это все помогло выжить.

Я подружилась со многими журналистами, правозащитниками, общественными деятелями — Хартия, Свободный театр, Белорусский документационный центр и многие многие другие, благодаря которым проблема насильственных исчезновений в Беларуси стала предметом международных разбирательств. Особая благодарность Гарри Петровичу Погоняйло.

Сейчас я живу в США. Без моих новых друзей в Америке невозможны были бы и ежемесячные пикеты солидарности возле белорусского посольства в Вашингтоне, и слушания в Конгрессе, и заявления Госдепартамента, и Акт о демократии в Беларуси, и встречи с президентом Джорджем Бушем.

Мои коллеги в международной коалиции против насильственных исчезновений также не позволяют мне спокойно сидеть. Почти 20 лет назад мы стали встречаться с родственниками исчезнувших в других странах. И в 2007 году организации семей пропавших создали Коалицию против насильственных исчезновений. Сейчас в нашей Коалиции более 50 организации со всего мира. Наша огромная победа — в декабре 2006 года после долгих лет обсуждений была принята Международной Конвенция ООН для защиты всех лиц от насильственных исчезновений. Это — символичный способ отдать дань пропавшим и их семьям.

Конечно, за 20 лет многое произошло. Много событий. Много людей оказалось рядом. Кто-то делал интервью, кто-то расклеивал плакаты, кто-то стоял рядом на акциях, а кто-то просто сказал: держитесь. Таких людей очень много в моей жизни. Не все имена я знаю. Нечасто пишу, звоню или встречаюсь со многими друзьями, коллегами и знакомыми. Но я всех помню, очень им благодарна и знаю, что благодаря им мы будем жить в свободной Беларуси. Как показывает история, диктаторы не вечны, и я знаю, что в новой Беларуси дела об исчезновениях будут расследованы, и мы все сможем принести цветы на могилы тех, кого мы любим и помним — Юрия Захаренко, Виктора Гончара, Анатолия Красовского, Дмитрия Завадского.

Валерия Красовская: Думаю не о мести, а о справедливости

Дочь Анатолия Красовского Валерия живет в Нидерландах. Она получила два высших образования, работает диетологом. Имеет семью. Полгода назад у Валерии родилась дочь, которую назвали Стелла Анатолия. В честь деда. 16 сентября 1999 года Валерии было 17 лет. Прошло 20 лет, но когда мы разговариваем, Валерия едва сдерживает слезы.

— Помню очень хорошо ту ночь и свои ощущения. Боль никуда не уходит. К сожалению, учишься с ней жить. Если близкий тебе человек, мать, отец, муж, жена, ребенок уходит в мир иной, даже если в результате несчастного случая, но ты знаешь, что человек умер. Боль тоже очень острая, но через несколько лет она становится меньше. Мы же не знаем, что случилось. Мы знаем вроде бы, но на 100% никто не ответил, не показал. Мы не знаем, где находится тело отца и других пропавших. Нет никакой точки, нет конца, и поэтому боль остается с тобой. Первые годы после исчезновения отца я не думала вообще ни об учебе, ни о карьере. Все было неважно. Много лет прошло в какой-то пустоте.

Полгода назад у меня родилась дочь. Думаю, что для него это было бы величайшим поводом для радости. Мне очень жаль, что он никогда не увидит свою внучку. У меня очень хороший муж, семья. Я получила два высших образования в другой стране. Как бы жизнь хорошо устроена. У меня есть работа, которую я очень люблю. Я помогаю людям становиться здоровее. Это важно, чтобы то, что ты делаешь профессионально, приносило и личное удовлетворение, и пользу другим.

В голландском Эйндховене, который был побратимом Минска, создан живой мемориал — четыре дерева, которые были посажены 16 сентября 2008 года в память о пропавших белорусах: о моем отце, Викторе Гончаре, Юрии Захаренко и Дмитрии Завадском. Каждый год на этом месте происходит уже традиционная церемония их памяти. И это для меня тот момент, когда я понимаю, что память живет не только в моем сердце, но и в сердцах и мыслях других людей, которые приезжают сюда в этот день, чтобы провести его со мной вместе.

На международном уровне у нас уже не осталось механизмов давления. Несколько лет назад Комитет по правам человека ООН вынес постановление, в котором признал Беларусь виновной в насильственном исчезновении моего отца и рекомендовал провести открытое расследование. Но власти Беларуси заявили, что не согласны с решением. Это решение самого высокого уровня, какого только мы могли добиться в нашей ситуации. Что дальше делать? Неизвестно, кроме того, что ждать, пока сменится власть в Беларуси.

О мести я не думаю. Я думаю о справедливости. Для меня непонятно, как вообще такое могло произойти в центре Европы. Я с этим живу и жду справедливости. А больше, чем справедливости, я жду ответа на вопрос, что произошло и где мой отец.