Кто отберет знамя у Путина?

Возможен ли в России военный переворот?

Ровно сто лет назад генерал-лейтенант Деникин потерпел решающие неудачи в борьбе с большевиками. А на днях единственным публично освещенным мероприятием по случаю 67-летия вождя стал его таежный отдых в обществе генерала армии Шойгу.

О таинственной связи между двумя этими событиями скажем чуть позже. Сначала — немножко придворной демагогии: «Путинизм представляет собой глобальный политический лайфхак, хорошо работающий метод властвования… Путинизм… наш. И без него никак».

Очередное концептуальное заявление Владислава Суркова сделано с очевидной целью помочь своему автору удержаться в высшем кругу. Сурков явно считает, что введение слова «путинизм» в официальный идеологический оборот станет заслугой, которая зачтется ему в борьбе с конкурентами.

Мысль, что «путинизм», как до него, скажем, «царизм» или «ленинизм», — явление исторически непреходящее («без него никак»), обращена к руководящему классу и призвана внушить ему, что путинская эра не закончится даже после так называемого транзита, когда бы он ни грянул — в 2024-м или в каком-нибудь другом году. То есть «транзит» — это не финал и даже не трансформация «путинизма», а только передача его знамени из одних рук в другие.

Не исключено, что в высшем кругу думают или хотя бы подают сигналы, будто думают именно так. И судя по казенной пропагандистской жестикуляции, ближе всего к этому знамени сейчас руки 64-летнего военного министра: «Глава государства в компании министра обороны Сергея Шойгу гулял по сибирскому лесу, собирал грибы, за рулем внедорожника проехал по тайге… Во время одной из остановок В.Путин и С. Шойгу устроили пикник у костра».

Предрешает ли этот исторический пикник будущий ход державной истории? Казалось бы, да. Ведь под командой Шойгу огромные массы вооруженных людей, да и сам он — вторая по рейтингам фигура в стране. Но ответ не так прост.

Вернемся на один век назад. Во второй половине октября 1919-го стало ясно, что надежды генерала Антона Деникина разбить красных, близкие, казалось бы, к осуществлению, рухнули. Все крупные победы белых в южных, западных и центральных областях империи остались позади. Впереди у них были только неудачи. А на востоке державы режим адмирала Александра Колчака шел к своему финалу еще быстрее.

Помимо многого прочего, Гражданская война была ярко выраженным поражением профессиональных военных. Их победили «штатские». Красными фронтами и армиями руководили большевистские функционеры, не имевшие за плечами никаких военных карьер — Лев Троцкий, Иосиф Сталин, Михаил Фрунзе, Иван Смирнов. Кадровые офицеры и генералы, без которых, разумеется, большевики обойтись не могли, состояли при них в скромном качестве «военспецов», на политические роли не претендовавших.

Стоит сопоставить с крестьянской революцией и грандиозной гражданской войной в эти же самые годы в Мексике. В ней выдвигались и грызлись друг с другом левонастроенные генералы, которые затем, сменяя друг друга, и правили этой страной в качестве президентов несколько десятков лет.

Была ли политическая неудача российского кадрового генералитета каким-то исключением в имперской истории? Нет. Скорее, выражением правила, которое действует с самых давних времен.

Кто был самым выдающимся российским военачальником в эпоху Ивана Грозного? Дмитрий Хворостинин. Не уверен, что все помнят эту фамилию. Но никто в 1560-е — 80-е годы не одержал больше побед, чем он. Однако сколько-нибудь серьезной политической роли ни в опричнину (а худородный Хворостинин охотно в нее вступил, чтобы получить козыри против конкурентов), ни после опричнины, ни при следующем царе он не играл. До конца дней это был, так сказать, главный государственный военспец, которому пришлось ограничиться этим статусом.

В 1613-м, после окончания Смуты, выбирали царя. Национальный герой и победоносный полководец Дмитрий Пожарский выглядел вроде бы самым подходящим кандидатом, но царем стал подросток Михаил Романов — как принципиально более знатный и окутанный сакральным ореолом в качестве дальнего родственника предыдущей династии. Пожарского в дальнейшем более или менее терпели и время от времени использовали его таланты военачальника. Но не более того.

Российский XVIII век был временем дворцовых переворотов, осуществлявшихся военными, однако у власти каждый раз ставивших вовсе не генералов, а представителей сакральной династии, пусть даже побочных или просто сомнительных.

Последний переворот, руководимый генералом Петром Паленом, погубил императора Павла и поставил на его место Александра Первого. Но пару недель спустя Пален «по болезни» был уволен со службы и сослан в свое имение, где и обитал до конца дней.

Декабристы, в подавляющем большинстве кадровые офицеры, вдохновлялись образами генерала Симона Боливара, гонителя колонизаторов и основателя нескольких латиноамериканских государств, и испанского антимонархического генерала Рафаэля Риеги. Но поднятый ими военный мятеж был подавлен почти мгновенно. Их победитель Николай Первый, конечно, тоже мог назвать себя кадровым военным — он состоял на службе и получал чины, — но в критические декабрьские дни 1825-го его перевес над повстанцами определялся не боевыми заслугами, а принадлежностью к сакральной династии.

К началу XX века династия растеряла сакральность, но власть взяли и отстояли вовсе не генералы, а большевики, которые любили и умели «военизироваться», как до них Романовы, однако подавали себя в качестве священной силы, готовой придушить любой «бонапартизм».

И не случайным был крах новых поколений военачальников, выдвинутых уже советским режимом и претендовавших на политические роли или хотя бы заподозренных в этом. Сначала тех, кто шел за Троцким (Муралова, Мрачковского, Примакова), потом — группировавшихся вокруг Тухачевского.

После 1945-го Сталин весьма сурово обращался с маршалами, которых сам выдвинул в годы борьбы с Германией. Никита Хрущев в 1957-м без особых организационных затруднений ошельмовал и отправил в отставку военного министра Георгия Жукова, национального героя, и эта опала лишь слегка смягчилась, когда коллеги-партийцы уволили самого Хрущева.

Перевес гражданской власти над маршальской и генеральской оставался незыблемым до последних дней СССР. Августовский путч 1991-го был коллективной акцией высших сановников, но массы и значительная доля номенклатуры восприняли его как военный переворот, и это сразу резко понизило шансы заговорщиков. В последующие десятилетия Ельцин и Путин уверенно держали армию под контролем.

Такова российская традиция, совершенно не похожая на латиноамериканскую или южноевропейскую. Армии и ее командирам у нас всегда не везло в политике. Скорее можно говорить о политической роли спецслужб, но это уже другая история.

Из сказанного не вытекает, что у действующего военного министра нет властной перспективы. Просто сам по себе его статус ее не обеспечивает и при неаккуратном выпячивании может, наоборот, привести к тому, что вся верхушка сплотится против него. Шойгу-преемник не исключен. Но знамя «путинизма» может быть ему передано или властью предшественника, или волей какой-то широкой начальственной коалиции. Собственного командного ресурса у него для этого не хватит.

Сергей Шелин, «Росбалт»