«Революции нужен смех и позитив»: как белоруска стала известной художницей в Польше
В ее планах — сделать что-то хорошее для Беларуси.
Родилась в Гродно, выучилась в Польше, а сейчас является одной из самых известных современных художниц соседней страны. Пытается улучшить положение мигрантов, участвует в конкурсах красоты с не самой тривиальной целью и критикует Ай Вэйвэя — современного китайского художника-диссидента, который провел около четырех лет под домашним арестом за свою деятельность, пишет tut.by.
Кто такая Яна Шостак, о которой так много говорят в Польше и практически ничего в Беларуси?
Наибольшую известность в Польше Яне принесла работа по внедрению нового слова, обозначающего беженца (польск. uchodźca). Девушка предложила использовать слово новак (польск. nowak), которое ассоциируется с чем-то новым, новоприбывшим человеком, а также с одной из наиболее распространенной польской фамилией — Nowak. Слово «новак», по словам Яны, универсально и может заменить собой как беженца, так и, например, иммигранта.
«Твоя национальность в 21 веке не должна иметь значения»
— Кто ты? Опиши себя для читателей.
— Новачка из Беларуси с польскими корнями, которая приехала в Польшу и хочет завоевать мир искусства и фильма, а также доказать прежде всего самой себе, что искусство может быть эффективно.
— Как ты оказалась в Польше?
— Когда мне было 11 лет, я в первый раз оказалась в Кракове и увидела местную академию искусств. Тогда же я твердо решила, что буду там учиться. Правда, не знала точно на какой специальности. С детства я смотрела победившие на «Каннских львах» социальные рекламы («Каннские львы» — международный фестиваль производителей рекламы. — Прим. TUT.BY) по телевизору и хотела создавать похожие вещи. Вот так и оказалась на факультете интермедиа Краковской академии искусств.
Интермедиа — направление в современном искусстве, которое смешивает различные из них, прежде всего фотографию и фильм, а еще скульптуру, живопись, литературу и другие.
В Гродно я возвращаюсь часто: здесь живет моя семья. С недавних пор город потихоньку начал просыпаться и появляется все больше стоящих инициатив. Меня радует, что пространство культуры и искусства развивается не только в Минске. Несмотря на это, я до сих пор знаю больше белорусских художников и художниц, живущих за границей.
— В твоем переезде сыграли роль польские корни?
— Да, польские корни плюс я воспитывалась бабушкой с дедушкой, которые следовали польским традициям. Родители с детства готовили меня к учебе за границей. Здесь, в Польше, у меня много родственников и можно даже было бы сказать про возвращение на историческую родину. Хотя я, как сюда приехала, почувствовала себя больше белоруской, нежели полькой (хоть сейчас уже думаю на польском). Все-таки люди немного другие, ментальность тоже другая.
— Какие именно отличия ты заметила?
— Мне кажется, это больше предубеждения в голове. Они у меня работают (смеется). На самом деле серьезно на этот вопрос очень сложно ответить, потому что ответ всегда будет субъективным, в зависимости от того, в какую компанию люди попадают. Действует своеобразный «эффект заграничности». Вот говорят: «Хорошо там, где нас нет» — в Польше скучаешь по Беларуси и наоборот.
Я воспитывалась в католической семье с польскими корнями, знала, что хочу учиться и получить образование в Польше. С самого начала своей учебы в академии была единственной белоруской, может поэтому больше стала чувствовать себя ею, особенно когда сокурсники расспрашивали про Беларусь. Тогда, думаю, и начала разговаривать на белорусском, чтобы совсем не забыть язык.
Вообще, мне бы хотелось называть себя человеком мира. То, какой ты национальности, в 21 веке, веке глобализации, не должно иметь никакого значения. К сожалению — это видно сейчас по Польше — национализм серьезен, есть какой-то нездоровый подход к твоей национальности. Такое количество агрессии по отношению к украинцам, не говоря уже о людях темного цвета кожи, Польша никогда не видела. К сожалению.
«Белорусская медиасреда мало продвигает искусство»
— Как ты вообще пришла к современному искусству? Это была твоя мечта или скорее случай?
— Началось все, думаю, с мечты: как эффективно помогать нуждающимся.
— Но как современное искусство может помочь?
— Мы привыкли жить в своих мыльных пузырях. Работа, хобби, развлечения, семья — рано или поздно мы все закрываемся в своих мирах. Тем самым отучаемся от настоящей толерантности к другому человеку из неведанного нам мыльного пузыря.
Одна из последних акций, которую я организовывала вместе с режиссером Якубом Ясюкевичем для нашего фильма «Мисс Полонии» (об этом Яна расскажет подробнее ниже. — Прим. TUT.BY), основывалась на том, что я как одна из мисс пригласила остальных награжденных участниц на вернисаж женской современной живописи. Во время посещения выставки к нам подходили некоторые «знатоки» современного искусства и с такой издевочкой интересовались, а что мы чувствуем и видим в этих картинах. Казалось бы, что где-где, а на выставке современного искусства точно будут толерантные и широко мыслящие люди.
Мое личное мнение, что одна из миссий искусства — это учить толерантности по отношению к другим людям и другим мыльным пузырям. Я верю, что кроме материальной помощи людям важна также и помощь нематериальная. В работе, связанной с введением слова «новак» вместо «беженца», я попыталась это сделать. Помочь прежде всего полякам с фамилией Новак понять, что их фамилия происходит от предков-беженцев.
— То есть твое появление в искусстве — исполнение детской мечты?
— Да, началось все, думаю, с мечты эффективно помогать нуждающимся. Когда я узнала о специальности интермедиа, подумала, что это больше всего похоже на место, где можно делать нечто подобное. Это вот было именно мое желание, а сама я не особо много знала о современном искусстве.
— До поступления в академию искусств ты не знала об истории современного искусства?!
— Я интересовалась, но все равно какого-то очень широкого представления не было. Была забавная ситуация, когда на первой встрече с одногруппниками мы разговаривали на разные темы, а у одного мальчика была шапка — и кто-то сказал, что он похож на Бойса. Я понимала из контекста, что это какой-то современный художник, причем очень важный, но мне было очень стыдно признаться, что я его не знаю, поэтому я под столом вписывала в гугл «Boys», «Boys art».
Как оказалось, фамилию я вписывала неправильно и не могла ничего найти — только через три месяца на истории современного искусства узнала, что Бойс (Beuys) пишется по-другому. Я считаю, что это минус белорусской медиасреды, которая мало пишет, продвигает современное искусство у нас. Вообще сама эта прослойка современного искусства достаточно закрыта в Беларуси.
Йозеф Бойс — современный немецкий художник, считается главным теоретиком постмодернизма, создавал так называемые социальные скульптуры (например, посадил 7000 дубов). В его работах ярко выражено так называемое шаманство, а с помощью нетривиальных материалов (например, войлока, топленого жира и фетра) Бойс указывал на то, как современные люди отдалены от природы.
— Но в основном медиа пишут о том, что интересно людям. Может, у белорусского массового читателя нет тяги к современному искусству?
— Возможно, пока в соответствии с пирамидой Маслоу люди не будут накормлены, пока не будут иметь крышу над головой, хорошо оплачиваемую работу и безопасное будущее. Но не все художники и художницы хотят дотянуться до зрителя, который никак не связан с арт-миром. У Энди Уорхола получилось дойти до широкой публики, сделать искусство из консервной банки, которую знал каждый. Вынуть из холодильника и повесить в спальне. Этим самым он дал понять, что от искусства можно научиться не иметь больших ожиданий, что оно необязательно должно нести какую-то глубокую философию, которая малопонятна людям. Оно может быть проще. В конце концов, недаром говорят, что все гениальное — просто!
Я уверена в том, что грядет волна нового поп-арта, построенного не на объектах из повседневной жизни знаменитостей (как это было у Уорхола), а на идеях.
«Поняла: то, что я помогаю материально — это даже не капля в море»
— Как происходит обучение современному искусству? Вам читают лекции и говорят: «Творите что хотите»?
— Это происходит по-разному, потому что у каждого преподавателя свой метод обучения. У Мирослава Балки (один из важнейших современных польских художников), моего профессора из Варшавы, наше обучение основывалось прежде всего на поездках раз в семестр в другие польские города и за границу. Например, его приглашают на выставку в Ирландию, он говорит: «Да, я приеду, только я возьму с собой 20 своих студентов». Таким образом мы были с ним в Риме, Дублине, Люблине, Тарнуве, Стокгольмe. Сама студия Балки вместе с академией и приглашающей стороной финансировала эти поездки. Мы приезжаем и, как, допустим, было в Риме, у нас тема — творчество Пазолини, по которой и работаем. Какими методами мы это делаем — это уже кто как себе добирает: кто видео делает, кто отвечает словом, по-разному.
Для нас это была возможность узнать мир, посмотреть другую перспективу в искусстве. Пазолини был, конечно, важен, но намного важнее была работа со студентами и студентками из Рима и Дублина, работа в группах, как бы банально это ни звучало. Работа в группах — это своеобразное отучивание художников от надмерного эгоцентризма. В контексте же самого университета большой акцент ставится на совместную работу, мы много разговариваем, пытаемся интуитивно почувствовать, как должно выглядеть произведение, чтобы его поняли люди не из мира искусства, хотя не все в общем-то задаются такой целью. Я все-таки преследую такую цель, чтобы со своим искусством быть среди людей, которые не связаны с ним.
— Можешь ли ты тогда объяснить свою идею о новаках, чего ты хочешь добиться и почему это важно?
— Эта работа предназначена прежде всего для современного польского социума, хотя уже в 1943 году немецкая философка Ханна Арендт говорила о том, что в сфере, которая касается беженцев и мигрантов, очень важно название. Ее цитата: «In the first place, we don’t like to be called refugees. We ourselves call each other newcomers or immigrants» (с англ. «Во-первых, мы не хотим, чтобы нас называли беженцами. Друг друга мы называем новоприбывшими или иммигрантами»).
У меня же все началось с того, что в Кракове мой одногруппник, не желая обидеть, назвал меня cudzoziemka — я поняла, что слово «cudzy» (с польск. — «чужой») очень плохо мной воспринимается, и запомнила это. Сама работа началась в контексте создания моего диплома, и тогда как раз случился очередной кризис с сирийскими мигрантами. Это был где-то конец 2016 года, и здесь в Польше слово uchodźca стало очень плохо восприниматься людьми. Если взять этимологию слова на разных языках, то получается, что польский uchodźca — тот, кто уходит, английский refugee — прячется, русский «беженец» — бежит, и все указывает на какую-то непостоянность в жизни этих людей, временную задержку в каком-то месте. Я сама участвовала в организациях Polska Akcja Humanitarna и Refugees welcome Polska, помогала материально, но поняла, что то, что я помогаю материально — это даже не капля в море, и мне захотелось найти способ нематериальной помощи для них. Около 3−4 месяцев я ходила в лагерь для беженцев в Варшаве, на Таргувку, разговаривала с людьми, с детьми, которые там находятся, часто — прямо через забор, потому что нужно пройти целый бюрократический процесс, чтобы попасть внутрь, несмотря на то, что лагерь является открытым.
Затем я пригласила группу филологов, эсперантистов, социологов, новаков из Сирии, Конго, Нигерии и Украины к себе домой — мы придумали слово «новак», которое является омонимом к самой популярной польской фамилии Nowak. С этим словом я пошла на телевизионную передачу «Словарь польско@польский», где вела дискуссию с известным польским языковедом профессором Мёдкем. В конце концов, он согласился со мной, сказал, что будет нелегко, но мы можем рассчитывать на его поддержку, и дал несколько советов.
После передачи я начала активно пропагандировать эту идею в разных медиа, все публикации в медиа обо мне и новаках я воспринимала как свою работу, как процесс распространения этого слова, а не как награду. Кто-то использует камеру, кто-то карандаш, я использую медиа.
— Как ты пришла к своему направлению в современном искусстве? Можешь ли ты назвать то, что ты делаешь, перформансами?
— С перформансами все сложно, мне кажется, даже сама Марина Абрамович точно не сформулирует, что такое перформанс (смеется).
Марина Абрамович — сербская художница, известный перформер. Она исследует отношения между художником и аудиторией, возможности человеческого ума и тела. Абрамович активно выступает уже около 50 лет, и за это ее называют «бабушкой искусства перформанса».
Я больше склоняюсь к понятию полезного искусства, верю, что искусство может повлиять на повседневную жизнь людей. Это так отложились в головe все те социальные рекламы, посмотренные в детстве.
Вот, например, в контексте о новаках я недавно начала раздавать сертификаты использования слова «новак»: человек, к которому попадает этот сертификат, обязуется использовать это слово вместо беженца и после покупки за каждое произнесенное неправильное слово перечислять деньги на помощь новакам. Все деньги от покупки сертификатов тоже идут в фонд помощи новакам. Сертификаты также помогут в составлении списка пользователей слова, чтобы впоследствии внести его в официальный польский словарь.
«Я не мыслю категориями стран, но в Беларуси хотелось бы что-нибудь сделать»
— Ты участвуешь в различных польских конкурсах красоты, в частности «Мисс Полония». Это тоже связано с твоим перформансом?
— Мое участие в таких конкурсах — это использование медийного пространства, чтобы рассказать о своих идеях. Финал «Мисс Полонии» смотрит в общей сложности около четырех миллионов человек.
Изначально я ставила себе цель пройти как можно больше этапов, чтобы в финале сказать то, что я действительно хочу сказать, в частности о новаках. Попутно появилась цель показать и рассказать об этой достаточно закрытой структуре конкурсов красоты, в которой все-таки очень много разных аспектов. Например, сейчас даже не красота больше учитывается, а скорее то, как активно ты продвигаешь спонсоров конкурса. Тебя используют как бесплатного носителя рекламы. До этого я не понимала до конца, но за несколько дней до регионального финала мне прямо сказали, что это так выглядит.
Из 15 финалисток возможность что-то сказать дали только семи участницам. Сейчас мы с моим режиссером снимаем материал для документально-комедийного фильма. Он должен выйти в 2021 году — на столетие возникновения конкурсов мисс в мире. Да, я планирую в ближайшие два года участвовать во всех конкурсах мисс и все-таки пробиться в финал. В фильме вместе с сорежиссером Якубом Ясюкевичем мы хотим показать патриархальный механизм на примере конкурса красоты как какого-то сконцентрированного эпицентра. Мы хотим, чтобы после просмотра фильма люди посмеялись немного, но, вернувшись домой, поняли, где и в каком размере существует патриархат у них дома. У патриархата не обязательно должно быть мужское лицо, часто он сидит и в самих женщинах.
— Ты говоришь о том, что открыто высказываться на таких конкурсах не всегда есть возможность. Получается, что девушки совершенно не могут быть собой?
— Да, когда, например, репетируют представление перед публикой, то просят: «Ну, вы там что-то скажите, что любите. Ты можешь сказать, что любишь спорт, ты животных, а вот тебе нравится читать книжки». Произошла одна ситуация, которую удалось использовать для позитивного перформанса-хакинга. Организаторы позвонили и спросили, есть ли у меня парень, чтобы на одном из выступлений он мог вывести меня в свадебном платье. Парня у меня не было, но я ответила, что есть, а сама написала мистеру «Гей Польша 2017» и попросила, чтобы он вышел со мной. Мы на самом деле немного даже боялись перед выходом, потому что у Каспера была радужная бабочка и браслеты на руках, но никто даже не обратил на это внимания. Для нас это был своего рода протест на исключительно гетеронормативное восприятие мира.
— Хотела спросить у тебя: ты оставила письмо Ай Вэйвэю на его выставке в Праге, что ты хотела ему сказать?
В 2017–2018 годах в Праге прошла выставка Ай Вэйвэя под названием «Закон путешествия». Главным объектом выставки стала 70-метровая лодка с фигурами людей, относящаяся к ситуации с беженцами в Европе. Сам художник заявил, что Европа столкнулась не с кризисом беженцев, а с кризисом человечности.
В начале 2018 года во время поездки в Прагу Яна оставила свое письмо в лодке.
— Хотела сказать, что не соглашаюсь с ним. Лодка, которую он построил за полтора миллиона, могла быть настоящей безопасной лодкой для новаков, переезжающих в Европу. Я очень любила Ай Вэйвэя как художника за его более ранние работы, как, например, керамические подсолнухи, производством которых занимались китайские женщины из провинции. Простые люди на этом заработали. Мне кажется, инсталляция с лодкой — это уже не тот активизм, который Ай Вэйвэй раньше показывал.
— Он тебе ответил?
— Нет (смеется). Как и папа римский, не ответил (в 2016 году Яна приняла участие во Всемирных днях молодежи и во время приезда папы Франциска подняла плакат со своим номером телефона и надписью «Papa call me». — Прим. TUT.BY).
— Планируешь ли ты в будущем организовать какой-нибудь перформанс в Беларуси?
— Я не мыслю категориями стран, хотелось бы в будущем сделать, конечно, что-нибудь в Беларуси, внести какую-то долю позитива. Даже если и критиковать какие-то вещи, то со смехом. Многие говорят, что без крови нет революции, по мне же революции нет без смеха.
Новости и события в Беларуси и мире.
Пресс-центр [email protected]