«Военрук объяснял, что ракеты США долетают ровно до Химок»

Как советские люди готовились к ядерной войне.

В издательстве НЛО выходит книга Александры Архиповой и Анны Кирзюк «Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР». Это первое фольклористическое исследование, посвященное всевозможным иррациональным страхам советского человека, превращавшимся в слухи и городские легенды. В 1930-х на спичечном коробке люди выискивали профиль Троцкого, а в 1970-е передавали рассказывали об отравленных американцами угощениях, из уст в уста передавалась информация о джинсах, зараженных вшами, о личинках под кожей африканского гостя, о портрете Мао Цзедуна, проступающем ночью на китайском ковре, о свастике, скрытой в конструкции домов, о жвачке с толченым стеклом и о многом другом.

«Опасные советские вещи» написаны на обширном материале опросов 333 человек и интервью 72 респондентов, а также комментариев в социальных сетях. Сюжеты слухов и городских легенд собирались также в архивных материалах, в мемуарах и дневниках советских людей. The Insider с разрешения издательства публикует фрагменты из книги, посвященные тому, какие мифы в СССР были связаны с атомным взрывом и постоянно ожидаемой новой войной.

Война, которую мы ждали

Страх перед грядущей войной— один из самых устойчивых страхов советской послевоенной эпохи. Наш собеседник, родившийся в 1951 году в Ленинграде, рассказывал, что в его детстве в доме радио работало всегда. И даже ночью, когда уже передач не было, радио все равно было включено. Потому что, когда все передачи уже заканчивались, по радио передавали время — звуком, похожим на звук метронома. Он успокаивал маму, которая пережила войну и блокаду. Есть звук — значит нет войны, нет бомбардировки.

Советские граждане ждали новой войны более-менее постоянно. Ждали после так называемого Карибского кризиса 1962 года, когда СССР, желая поддержать Кубу и показать свою силу США, установил на «Острове свободы» ракеты с ядерными боеголовками, в результате чего мир оказался на волоске от третьей мировой. Ждали начала войны и в 1979 году, когда СССР ввел войска в Афганистан. Страшно было также в 1983 году, когда советские ПВО сбили пассажирский южнокорейский самолет, а Рональд Рейган в известной речи назвал СССР «империей зла». Советская пропаганда, которая на протяжении всего периода холодной войны рассказывала об агрессивности внешнеполитических противников СССР (в газетах они именовались «поджигателями войны»), реагировала на каждый такой кризис усилением алармистской риторики, что отнюдь не успокаивало граждан.

В ситуации холодной войны триггером для появления новой волны слухов о войне могли стать и ухудшение «международной обстановки», и ужесточение газетной риторики, и участие Советского Союза в локальных конфликтах. Кроме того, такие слухи могла вызвать смерть генсека, что вполне объяснимо. Советский гражданин имел очень мало возможностей влиять на политику государства, а все важные политические решения принимались руководителем государства и группой его ближайших «соратников». Связь между стабильностью жизни и личностью главы государства была самой прямой. Поэтому смерть лидера могла вызывать серьезную тревогу, которая нередко принимала форму страха перед войной. Смерть в 1982 году Брежнева, пробывшего на посту генерального секретаря без малого двадцать лет, вызвала у некоторых советских граждан сильное беспокойство и ощущение наступающего апокалипсиса. Школьный учитель одного нашего информанта пришел в класс «совершенно удрученный и сказал, что все, теперь война будет. Ядерная». Особенно подвержены этому ощущению оказались дети, еще не достигшие того возраста, когда о престарелом генсеке рассказывали анекдоты, и воспринимавшие пропагандистские титулы Брежнева («выдающийся борец за мир») всерьез. Жительница Ставрополья вспоминает, что в день смерти Брежнева ей «страшно было идти в школу: казалось, что сейчас должно произойти что-то плохое. Ходили слухи, что наступит война, что Брежнев держал „ключ“ мира в руке, а теперь его кулак разжат и…». Бывшая ленинградская школьница рассказала, что в день смерти Брежнева ее сосед, 12-летний парень, пришел из школы заплаканный. «Тоже боялся, что война будет. Через какое-то время в соседнем дворе выкинулся из окна алкоголик: говорили, будто померещилось ему, что войну объявили».

«Военрук объяснял, что ракеты США долетают ровно до наших Химок» Как советские люди боялись ядерной войны

Герой пьесы испанского драматурга XVII века Педро Кальдерона говорит примерно следующую фразу: «Чтоб ты не знал, что я узнал, что знаешь ты, как слаб я стал, тебя сейчас я растерзаю». Психологи, которые хорошо знакомы с понятием theory of mind (что по-русски переводится двумя не очень удачными выражениями «теория разума» или «модель психики»), сказали бы, что Кальдерон описал принцип действия «теории разума» и проблемы, связанные с нарушениями этого психологического механизма. Таково базовое свойство человеческого разума — достраивать, или реконструировать, мысли и намерения другого человека через совокупную интерпретацию видимых знаков. «Детектор намерений» в психике человека способен распознать намерения Другого только потому, что мозг человека проводит аналогию с собственными действиями. Если человек напротив нас сжимает и разжимает кулаки (и при этом он не в спортзале), то встроенный в мозг видящего «детектор намерений» интерпретирует это как признак сильного возбуждения («да он в бешенстве»). Именно благодаря «детектору намерений» герой Кальдерона агрессивен: он считает, что другой понял его слабость.

Некоторая часть слухов о войне представляет собой подобную фольклорную «теорию разума»: в них советские люди, опытные в деле вычитывания «между строк» и носители «эзопова языка», с легкостью обнаруживают подлинные намерения воображаемого врага или советского правительства, связанные с будущей войной, по косвенным (будем честны — по очень косвенным) данным. Например, советские чиновники разрешили где-то под Ленинградом строить дачи — и фольклорный «детектор намерений» немедленно подозревает, что на самом деле это сделано для того, чтобы люди могли спрятаться там в случае ядерных ударов по большим городам.

Более того, в ситуации постоянного ожидания войны фольклорный «детектор намерений» предсказывает направление основных ядерных ударов воображаемого врага. Такими мишенями неожиданно становятся не столько и не только Москва, Ленинград и крупные промышленные центры, но и сравнительно небольшие города. Потому что, как сообщают слухи, именно в этих городах находится некий очень важный и скрытый объект всесоюзного значения.

Этим объектом могло быть важное оборонное производство (в Реутове, Омске, Химках или Саратове) или «правительственный бункер», как говорили, например, в Риге:

Где-то в 1982–85 году ходили слухи, что Ригу буду бомбить сразу же после Москвы, потому что в Риге находится секретный бункер, куда убежит прятаться все самое главное правительство. Мама была твердо уверена в том, что на нас даже ядерной бомбы не надо, достаточно обыкновенной, но сброшена она должна быть прямиком на Рижскую ГЭС, тогда весь город смоет огромной волной.

Фольклорный «детектор намерений» в армянском городе Каджаран сообщал, что «специально для нашего огромного медно-молибденового комбината у американцев запасена целая ядерная боеголовка, потому что без молибдена никуда: ни брони, ни ракет, ни ВПК вообще, а наш молибден лучший». А в подмосковных Химках считали, что у главного врага СССР для них припасена специальная ракета:

У нас в старших классах (Химки) был военрук, который рассказывал, что американцы уничтожили ракеты такой-то дальности, и такой-то, а вот третьи какие-то оставили — а они долетают как раз до Химок.

«Военрук объяснял, что ракеты США долетают ровно до наших Химок» Как советские люди боялись ядерной войны

Житомирская средняя школа №20. Школьники на уроке начальной военной подготовки. 1971

В некоторых подобных рассказах фольклорный «детектор намерений» приписывал воображаемому врагу стремление бомбить город или область не потому, что там скрыт военно-оборонный комплекс, а, наоборот, потому, что там ничего нет (!) и эта пустота выглядит для врага пугающе непонятной:

В моем детстве (рубеж 1980–90-х) говорили, что Йошкар-Ола (или вообще Марийская республика) будет третьей [мишенью для ядерных ударов.—А.А., А.К.] после Москвы и Ленинграда. Потому что у нас болото, лес и низина — со спутников участок не просматривается, поэтому врагам страшно, что там в этой неизвестной зоне может быть спрятано.

На первый взгляд кажется парадоксальным, что подобные намерения противника создавали в своем воображении именно сами жители «городов-целей удара». Причина этого заключается, видимо, в том, что представление о важности города для врага усиливало значимость города в глазах самих его жителей. Небольшой городок, о существовании которого было мало кому известно (исключение тут составляет столичная Рига), получал таким образом статус тайной второй столицы.

Так слухи, предсказывающие точное направление ядерных ударов, работали на «одомашнивание» страха. В них война была не жутким непредставимым апокалипсисом, а чем-то даже полезным — она могла помочь советским людям решить какие-то насущные проблемы: получить разрешение на дачное строительство или показать «подлинную» важность того или иного провинциального города. То есть в конечном итоге такие сюжеты выполняли компенсаторную функцию.

Будущая прошлая война

Несмотря на то что рассуждения из серии «война может наступить завтра» возникали на протяжении десятилетий, образ этой воображаемой войны зависел от возраста и социального бэкграунда.

Люди, имеющие собственные воспоминания о войне, а также люди, чье детство пришлось на голодные послевоенные годы, часто представляли себе войну по образцу той, которую пришлось пережить лично им или их родителям. Это была война с голодом, бытовыми трудностями и постоянными усилиями по физическому выживанию. Страх перед такой войной находил выражение в очень конкретных практиках: почувствовав, что война вполне возможна, люди шли в магазин и закупали крупы, макароны, соль и другие вещи, которые помогут выжить в экстремальных условиях. Писатель Юрий Нагибин в 1975 году пишет в своем дневнике:

Разговоры о близкой войне. Вроде бы нет никаких оснований для этого, тем более, что война— и немалая — только что состоялась и кончилась поражением Америки, отнюдь не мечтающей о реванше. Руководители по-прежнему играют в разрядку, а простые люди чувствуют, что она рядом, и приглядываются к соли, спичкам и консервам на пустынных полках магазинов.

Мать одного нашего информанта решила обновить запасы сухарей, которые хранила дома в специальной наволочке «на всякий случай», после того как в августе 1968 года узнала, что СССР направляет в Чехословакию танки для подавления «Пражской весны». Таким же образом многие советские люди действовали во время Карибского кризиса. В самом его начале, 28 октября 1963 года, телекомментатор Юрий Фокин понял, что вся страна знает о грядущей войне, поскольку «идя на работу, встретил во дворе своего дома женщину с авоськой, где были спички, мыло и соль. Женщина готовилась к войне, как в 1941 году». В 1969 году, после столкновения между китайскими студентами и советской милицией возле Мавзолея в Москве, люди (особенно в сельской местности и небольших городах) кинулись скупать соль, мыло и спички. Так, например, в городе Конотопе Сумской области было за 14 дней продано «81,3 тонны соли и 39,2 тонны мыла, то есть в 3–4 раза больше, чем обычно».

«Военрук объяснял, что ракеты США долетают ровно до наших Химок» Как советские люди боялись ядерной войны

Естественно, что триггером для ожиданий скорой войны становились перебои в снабжении. Логика здесь была такой: в войну продовольствие обычно исчезает, поэтому любые «временные трудности» с продуктами и предметами первой необходимости указывают на то, что война вот-вот начнется или даже уже идет. Если, например, в магазин деревни N хлеб начинали завозить с перебоями или вводили ограничения на его продажу, это могло стать причиной появления разговоров о скорой войне. Об этом в 1971 году колхозник из Челябинской области пишет в газету «Сельская жизнь»:

В нашем селе карточная система на печеный хлеб, т. е. на члена семьи в магазине отпускают по 450 г. хлеба в день. В гости нужно ехать со своим хлебом. Ввиду этого среди колхозников ходят различные слухи, такие, например, что в стране хлеба нет, так как его продали или отдали «братам» за границу, или наподобие того, что скоро будет война или другие вымыслы.

Хлеб плохого качества колхозники 1970-х годов называют «военным»: «хлеб даже самый военный мы видим раз в неделю». Эта, казалось бы, незначительная речевая деталь показывает, что ожидание «войны-которую-мы-знали» тесно связано с памятью тела: появление «военного» хлеба и перебои в снабжении ассоциируются с войной и вызывают тревогу за будущее (слухи о войне), что, в свою очередь, приводит в действие программу по обеспечению выживания в условиях голода (усиленные закупки продовольствия).

Угроза будущей войны: что делать и как спастись?

Советские люди, родившиеся в конце 1960-х и в 1970-е годы, не имели личного военного опыта, а их детство пришлось на самое благополучное в истории СССР время. Зато это поколение, посещавшее детский сад или начальную школу в разгар крайне напряженного периода холодной войны, подверглось интенсивной антиамериканской пропаганде. На страницах газет, на школьных уроках гражданской обороны, «уроках мира» и политинформации (где школьники делали доклады о «международном положении») СССР вел нескончаемую «борьбу за мир», которая была одновременно и подготовкой к грядущей войне.

«Военрук объяснял, что ракеты США долетают ровно до наших Химок» Как советские люди боялись ядерной войны

Школьник в противогазе на уроке начальной военной подготовки

На уроках гражданской обороны не предлагали сушить сухари и хранить их в наволочке, зато показывали учебные диафильмы с изображением ядерного «гриба» (в начале 1980-х их показывали даже дошкольникам), учили надевать противогазы, шить ватно-марлевые повязки, пропитывать одежду специальным раствором и объясняли, что брать с собой в бомбоубежище:

Мне очень запомнился один из уроков по гражданской обороне, где нас учили, как защищаться от химической атаки. Рекомендовалось заранее подготовить одежду, пропитанную специальным раствором. Единственное, что мне запомнилось — это что нужно взять хозяйственное мыло и натереть его на терке. И что военрук говорил: «Сделайте все заранее — а то представляете себе, воздушная тревога, а вы только трете мыло!»

Некоторые дети получали весьма специфические советы—а может, страх перед войной эксплуатировался для того, чтобы заставить ребенка есть нелюбимое блюдо:

Бабушка рассказывала, что надо обязательно есть много гречки, т.к. она помогает от лучевой болезни в случае ядерной войны, и поэтому надо было наесться ею впрок.

От учителей дети много слышали про американского президента Рейгана, который в любой момент может нажать «красную кнопку», чтобы начать третью мировую войну:

Первый урок учебного года назывался в 1980-х «урок мира». Содержание оного было всегда про войну. Наша классная руководительница — она же секретарь школьной партячейки — несколько раз (лет) сообщала нам историю про то, как — ежели в Америке нажмут на кнопочку — ядерная ракета долетит до нас за 6 минут. Было ли это страшно? Не уверена, хотя цифра запомнилась. А лет через много, на встрече выпускников, кто-то вдруг сказал: «А вы помните про ракеты за 6 минут?» — стало понятно, что где-то в нас этот вброс живет по сей день.

На многих детей —особенно на младших школьников — рассказ о зловещей «красной кнопке» производил сильное впечатление:

Людмила Ивановна [учительница] все время нам рассказывала про Рейгана, у которого есть чемоданчик с красной кнопкой, и он эту кнопку может в любой момент нажать. Ну и в общем... про кнопку я много думала. Про ядерную войну, про кнопку все время думала.

В некоторых школах и пионерлагерях дети под руководством вожатых и учителей писали Рейгану коллективные письма, призывая его не начинать войну. Не оставалась в стороне и советская пресса, регулярно публикующая красочные и устрашающие карикатуры на заокеанских «поджигателей войны». Для некоторых представителей того поколения воспоминания о детстве наполнены ощущением надвигающейся войны:

Наше детство, конец 1970-х—начало 1980-х—постоянные разговоры об угрозе ядерной войны и, в общем, почти уверенность, что она будет. Рисунки в газетах, ястребы Пентагона с бомбами в крючковатых пальцах.

Реакцией на все эти учебно-пропагандистские мероприятия со стороны детей 6–12 лет во многих случаях был страх, который помнят до сих пор. Наша собеседница 1968 года рождения вспоминает, как, приходя из школы домой, плакала, в отчаянии говорила родителям, что скоро начнется война, и донимала их расспросами про жизнь в бомбоубежище; родители, сохранявшие удивительное (на взгляд ребенка) спокойствие, утешали как могли. Дети серьезно волновались за судьбу родственников и домашних животных:

Боялась лет в 10–11 атомной войны очень сильно. Особенно было жалко животных. Я плакала вечерами, мама ругалась, потом папа сказал, что для собак есть служебные противогазы «лепесток-1» и «лепесток-2» и что он парочку принесет. Я снова ревела, потому что для кошек то противогазов нет! Долго обдумывала, как буду брать кошек с собой в бомбоубежище (кошконосок не было). Мама отдала мне специальную сумку для кошек на этот случай.

Многим детям и подросткам снились однотипные страшные сны о начале ядерного апокалипсиса. В таких снах, как правило, фигурировали два главных визуальных образа—американский чемоданчик с «красной кнопкой» и «ядерный гриб» в небе:

И во всех моих снах и в страхах был этот чемоданчик. Он всегда был как-то открыт. И вот этот открытый чемоданчик, откуда виднеется красная кнопка — он выглядел примерно как чемоданчик, с которым в лагерь ездили, такой с одной ручкой.

Но чаще всего в снах о ядерной войне сновидец замечал растущий на горизонте зловещий «гриб», понимал, что это конец, и в ужасе просыпался. В 1982 году 11-летний Ю.Л. перед сном иногда размышлял: «А вдруг американцы уже запустили ракеты? И осталось минут десять до атомной войны?» А его ровесник, ленинградский школьник, засыпая, «представлял себе самое страшное —поле ядерных грибов». Школьникам снились и другие подробности, поразившие их на уроках НВП (начальной военной подготовки) — про ядерную бомбежку и ядерную зиму:

А нам году в 1978-м (начальная школа) показали диафильм про ядерную войну, и там после взрыва расцветка платья у девушки отпечатывалась на коже полностью. Этот сюжет мне потом часто снился в различных интерпретациях.

Информанты часто говорят, что их одноклассники и друзья рассказывали похожие сны и обсуждали между собой апокалиптические страхи. Одной в 1980 году, когда она была школьницей, ее подруга написала ей письмо с таким рассуждением: «Ни о чем не задумывайся, делай все, что хочешь, наслаждайся каждый день, потому что завтра на нас американцы могут сбросить бомбу, и никого не останется»

Однако из рассказов многих наших информантов 1970-х годов рождения становится понятно, что некоторые родители и вообще старшие родственники не разделяли детского страха, внушенного военруками, учителями и вожатыми. Стремление ребенка написать письмо Рейгану, найти противогаз для собаки или непременно побежать в бомбоубежище по учебной тревоге вызывало у старших недоумение или улыбку. Одна наша собеседница вспоминает, как она переживала, когда во время учебного похода в бомбоубежище ее родители остались дома. Другая, опасаясь ядерной угрозы, написала письмо Рейгану, но не отправила, потому что была высмеяна старшим братом.

Тем не менее страшные сны на тему ядерного взрыва иногда снились и взрослым. Именно такой сон режиссер Андрей Тарковский записал в своем дневнике в 1982 году:

Заснул — и приснилась мне деревня (Мясное) и тяжелое мрачное и опасное темно-фиолетовое небо. Странно освещенное и страшное. Вдруг я понял, что это атомный гриб на фоне неба, а не заря. Становилось все жарче и жарче, я оглянулся: толпа людей в панике оглядывалась на небо и бросилась куда-то в сторону. Я было бросился за всеми, но остановился. «Куда бежать? Зачем?» Все равно уже поздно. Потом эта толпа... Паника... Лучше остаться на месте и умереть без суеты. Боже, как было страшно!

Ожидание ядерной войны вызывало не только страх перед огромной разрушительной силой ядерного оружия, но и чувство беспомощности, обреченности и невозможности контролировать ситуацию — и это чувство очень хорошо передано в описании сна Тарковского. Надо сказать, что такое ощущение не было специфически советским — его испытывали люди по обе стороны «железного занавеса».

Хотя на советских уроках гражданской обороны детей и взрослых и учили, что нужно делать в случае начала ядерной войны — пропитывать одежду специальным раствором, надевать ватно-марлевую повязку, бежать в бомбоубежище, — многие понимали, что все эти действия в случае ядерного апокалипсиса не спасут никого. Об этом знании свидетельствуют, в частности, сны. Самым «оптимистичным» вариантом сна на тему ядерной войны является сюжет, где сновидец обнаруживает себя в пустом разрушенном городе и понимает, что попал в пространство постапокалипсиса и все живое вокруг погибло. Более типичной была версия, описанная Тарковским, где сновидец, заметив на горизонте ядерный гриб, просыпается в ужасе от осознания неизбежности конца. Инструкции по пользованию бомбоубежищем часто не успокаивали, а, наоборот, внушали тревогу—об этом нам рассказывали многие наши собеседники. Иногда жизнь показывала их полную бесполезность. Когда в городе Свердловске в 1989 году произошел сильный взрыв на железнодорожной станции Свердловск-Сортировочная, некоторые горожане, проснувшись рано утром от сильного толчка и увидев на небе зарево, решили, что началась ядерная война и нужно идти в бомбоубежище. Одна знакомая нашей собеседницы даже собрала сумку с необходимыми для бомбоубежища вещами, но перед выходом из квартиры поняла, что не знает, где оно находится, и не понимает, как вообще действовать дальше. Все действия, которым она была обучена, оказались бесполезными.