Заветы Владимира Буковского

У России нет никакого иного варианта дальнейшего существования.

Прошло сорок дней с момента, как Владимир Буковский покинул этот мир. Уже сорок — или ещё сорок? Для кого как. Ответить на этот вопрос однозначно невозможно.

Когда в последние дни октября по новостным каналам хлынул поток некрологов и поминальных статей, авторами которых были друзья и единомышленники Буковского, на какое-то время возникло ощущение завершения истории. Действительно, со смертью этого человека из жизни очень многих, для кого само его имя было символом, что-то безвозвратно ушло. Возможно, этим чем-то было ощущение личной причастности к событиям, к которым был причастен и Владимир Буковский. Быть может, это не более чем банальный "эффект присутствия" — ощущение пребывания в одном мире, в одной исторической эпохе, в общем языковом пространстве с этим человеком. Но, возможно, и что-то ещё, что очень трудно втиснуть в устоявшиеся и оттого набившие оскомину поминальные формулировки.

По прихоти календаря сороковины выпали на 5 декабря. Чего в этом больше, странного или же символичного, каждый также должен решать для себя сам.

Пятое декабря — как известно, день далеко не простой. Эта дата является общепризнанным днём рождения советского диссидентского движения. Движение же родилось в 1965 году, когда в столице Советского Союза впервые почти за сорок лет состоялась не санкционированная тоталитарным коммунистическим режимом демонстрация. Несколько десятков москвичей, в основном студентов из МГУ и различных гуманитарных институтов, собравшиеся вечером того дня на Пушкинской площади, пришли туда для того, чтобы потребовать от правителей СССР, чтобы они соблюдали собственную Конституцию и обеспечили гласность на предстоящем суде над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Писатели же были арестованы за то, что имели наглость писать не то, что велела советская власть, и не только писать, но и публиковать свои сочинения за пределами территории, на которой эта власть существовала. Узнав об этом, прогрессивно мыслящая московская общественность, за двенадцать лет, прошедших после смерти Сталина, поверившая в то, что ничего подобного превращению людей в гулагерную пыль за один лишь образ мыслей в этой стране более никогда не будет, была крайне возмущена и посчитала своим долгом возмущение высказать. Формой для высказывания и стали лозунги со словами "Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!" и "Уважайте Конституцию — основной закон Союза ССР!", поднятые демонстрантами, вышедшими на Пушкинскую площадь, над своими головами. Попытка протеста была немедленно подавлена наводнившими площадь гэбистами и штурмовиками из так называемых "комсомольских оперотрядов", но важен был сам факт — люди не побоялись выйти на улицу и открыто выступить против творимого режимом произвола.

Владимир Буковский, имевший к организации этой демонстрации самое непосредственное отношение, личного участия в ней не принимал — по причине того, что за три дня до её проведения был схвачен гэбистами прямо на улице, после чего безо всякого суда посажен в психбольницу, где провёл почти восемь месяцев. Точно так же поступили наследники Феликса Железного и с несколькими другими активистами формирующейся оппозиции. Это на лубянском жаргоне называлось "провести профилактическую работу по предотвращению организации противоправного сборища". О том, что следствием такой "профилактической работы" становится лишь укрепление у тех, в отношении кого она проводится, ненависти к режиму, которому служат эти проводильщики, на Лубянке никогда не думали. По-видимому, по причине того, что на полном серьёзе полагали, что они там будут сидеть всегда. Не думают там об этом и до сих пор. Явно по той же самой причине.

*

Эти заметки, однако, имеют характер не столько исторически-мемориальный, сколько историко-аналитический. Поэтому всё дальнейшее будет не взглядом, обращённым в прошлое, а взглядом, направленным в будущее. Точно так же и Владимир Буковский в своих многочисленных интервью, которые он давал в последние годы жизни — как до поразившей его в конце 2014-го тяжелейшей болезни, из которой ему удалось выбраться буквально чудом, так и после того, — говоря о будущем своей родины, обращал внимание на то, что ждёт Россию в ближайшей исторической перспективе.

Перспективы же эти рисовались Владимиру Буковскому в крайне мрачном свете.

В декабре 2017 года в интервью немецкому журналисту Борису Райтшустеру, рассуждая о том, что происходит в России в данный момент и что будет в ней происходить далее, Буковский утверждал:

"Мы живём в период кризиса государства, а не системы. Система, конечно, лопнет и рухнет. Но рухнет и государство".

И далее, развивая начатую мысль, пояснял:

"Сейчас начнётся разложение государственное. Начнёт распадаться уже сама Россия, и не обязательно по национальным признакам, а даже по экономическим регионам. И этот процесс распада будет необратим. Он будет совершенно неостановимым. Поскольку уже никаких общих интересов у этой страны — у разных её частей — нету.

Дальнему Востоку Москва не нужна. У них рядом — Япония, Южная Корея, они могут прекрасно жить, торгуя с этими двумя богатейшими странами, промышленно развитыми. А Москва им только шлёт приказы и дерёт с них налоги, и больше ничего. И для них стать независимыми — или квазинезависимыми — это нормальный ход, нормальное развитие событий.

Как только политический центр начнёт слабнуть, — а он будет слабнуть очень скоро, поскольку экономический кризис подпирает их, — тут же регионы начнут смотреть в лес; центробежная сила будет очень велика.

Поэтому распад России — неизбежен".

Эти слова — из разряда тех, про которые принято говорить: "Помри, Денис, но круче не напишешь". Крылатое это выражение, рождённое афористичным мышлением светлейшего князя Григория Потёмкина, автора по-своему гениальной концепции "потёмкинских деревень", чаще всего используется в тех случаях, когда что-либо произнесённое или написанное выглядит как аксиома — утверждение, принимаемое истинным без доказательств.

Действительно, у России нет никакого иного варианта дальнейшего существования кроме распада. Хотя бы по причине того, что нынешняя Россия является не чем иным, как недораспавшейся в 1991 году Советской империей.

Если представить эту страну в виде условного гнилого кочана капусты, то можно использовать такое сравнение: тогда, в 1991-м, от него отвалились верхние слои, совершенно сгнившие и потерявшие связь с остальной его частью: теперь же, почти три десятилетия спустя, то, что от кочана осталось, также сгнило наполовину, если не сильнее того, и так же должно отвалиться. В финале данного процесса должна остаться одна только кочерыжка — под названием, скажем, Великое княжество Московское. Границы которого на востоке будут проходить где-нибудь в районе Нижнего Тагила.

*

"Экие мрачные у вас фантазии, — могут сказать автору отдельные особо впечатлительные читатели. — Будто вы всё это придумываете, сидя не в каком-то из нашенских исконно-посконных лапотно-засапожных Мухосрансков или на худой конец Урюпинсков, а откуда-нибудь из Анн-Арбора, что в штате Мичиган". И частично будут правы.

Я пишу это, действительно сидя не в Анн-Арборе и даже не в Форт-Уэйне, который находится в штате Индиана. Те, кто сейчас сидят в Анн-Арборе, — не все, конечно, но некоторые из них, — говорят и пишут нечто прямо противоположное.

Вот что, например, говорила не так давно публицистка Евгения Альбац, которую никак невозможно обвинить ни в симпатиях к правящему в России гэбистско-воровскому режиму, ни в отсутствии приличного образования:

"[Я] никогда не верила ни в какой распад России. Мне кажется, эти страшилки были придуманы ровно для того, чтобы установить в России автократию. Именно с этим Путин в 2000 году и пришёл во власть — что он будет укреплять Россию, не даст России распасться. И все эти страшилки имели и имеют одну задачу — убедить нас с вами, что для спасения России необходима жёсткая рука. Как можно говорить о распаде России, если абсолютное большинство — девяносто процентов регионов — это регионы, которые не могут обойтись без трансфертов (читай: экономической помощи) из центра. Так выстроена налоговая российская система и распределение федерального бюджета, что все регионы зависят от тех денег, которые приходят к ним из Москвы. Они едут в Москву с протянутой рукой и просят — дайте нам немножко денег!"

Вот слушаешь этакое — и поражаешься тому, откуда у далеко не глупого вроде бы человека образуется такая пурга в голове. Из каких она, так сказать, возникает компонентов. По-видимому, это происходит по причине того, что публицистка Евгения Альбац мыслит категориями, раз и навсегда усвоенными ею во времена её брежневско-андроповской молодости. То есть во времена, когда Советский Союз казался тем представителям советской же интеллигенции, которые люто его ненавидели и мечтали дожить до дня, когда наконец кончится советская власть, не империей, поработившей не только национальные окраины, но и собственное коренное население, а всего лишь моноэтнической страной с диктаторской формой правления. И были потом крайне огорчены и весьма раздосадованы, когда по мере ослабления власти имперского центра окраины начали потихоньку расползаться кто куда — лишь бы подальше от Кремля.

Так утекли балтийские страны, ранее присоединённые к империи силой оружия и подвергнутые неимоверному разграблению и геноциду их маленьких, но очень правильно устроенных народов.

Так ушли страны закавказские, с которыми строители империи поступили точно так же.

Так отпали страны среднеазиатские — и они были колонизированы Российской империей посредством огня и крови, хотя и задолго до нашествия большевиков.

Ну и, само собой, отвалилась Украина, жителям которой за столетия существования в качестве Малороссии настолько осточертело чувствовать себя младшими родственниками при старших, что любого следующего Богдашку Хмельницкого, ежели таковой в Украине только когда-нибудь объявится, там немедля посадят на кол ещё до того, как он успеет заикнуться о желательности воссоединения с Московским царством.

И только жителям огромной Сибири и небольшого (по численности населения) Дальнего Востока некуда было от Советской империи убегать. Не было у них до её распада своей хотя бы квазигосударственности. И не чувствовали они себя отдельным народом, не имеющим ничего общего с тем, что населяет территории по ту сторону Уральского хребта. И в этом была их главная трагедия. Вследствие которой те, которые с той стороны гор, как их грабили в течение предыдущих семи десятилетий, так и продолжили грабить дальше. И продолжают. До сих пор. А они — молчат.

*

Если кто-то думает, что свобода придёт в Россию извне — из-за границы, с того самого пресловутого цивилизованного Запада, который живёт разумно и ответственно, по столетиями устоявшимся законам "капитализма с человеческим лицом", — то он глубоко заблуждается.

Этого не будет никогда, потому что никогда этого не будет.

Свобода может прийти в Россию только изнутри. Только после того, как подавляющее большинство её народа осознает, наконец, что воровать — нельзя и терпеть унижения — непристойно. Что позволять над собой издеваться так, как издевается ныне существующий режим, — недопустимо. Что главные черты российского национального менталитета — неизбывную тягу к бесчестию и неизменную готовность к предательству — необходимо выжигать в самих себе калёным железом и выметать окалину поганой метлой. И что место тем, кто олицетворяет своими именами и харями гэбистско-воровской режим, — в тюрьме. Или в морге.

Ну и, разумеется, этот народ должен осознать то, что Сибирь — это не Россия.

Иначе ничего у этого народа не получится и он по-прежнему будет находиться там, где в данный момент находится.

О чём, собственно, многие годы и говорил, и писал Владимир Буковский.

Павел Матвеев, kasparov.ru