Кость в горле людоеда

Как репрессии сплотили россиян вместо того, чтобы запугать. 

Более 600 человек политзаключенных в России, согласно базе «Мемориала», — это и есть главный итог года. Можно было бы, конечно, поговорить про выборы, сбор подписей, законодательные инициативы, экономическую статистику, геополитические победы и одоления, но вот как-то не получается. Все это оказывается не то что совсем не имеющим значения, но не таким важным. А важно другое: любому человеку в любой момент могут сломать жизнь просто так, походя, из каких-то очень государственных соображений. И это не исключения из правила, а система.

Возьмем одно только московское дело: это мой собственный «итог года». Причем мне повезло — всего чуть больше месяца за решеткой на фоне прочих приговоров — так, экскурсия. Что общего между Самариддином Раджабовым, Константином Котовым или Эдуардом Малышевским? Общее есть — случайность. Сотня следователей репрессировала совершено случайных людей в расчете на то, что через их судьбу удастся запугать всех остальных.

Казалось бы, кто вступится за сына мигранта? За молодого программиста? За бывшего зэка? Расчет ведь был почти идеален: пересажать по одиночке, чтобы вздрогнули в массе. Но в том-то и чудо, что этот расчет не сработал.

Исполнились какие-то сроки, переполнились чаши — и оказалось, что в стране есть… Не буду говорить «гражданское общество», термин изрядно замылен. Есть люди, которым не все равно, и их много, очень много. На каждый суд в Москве в будние дни с готовностью провести там много часов приходит по сотне человек (а на пике — куда больше). Деньги для политзаключенных и их семей собираются очень быстро. Помощь репрессированным стала нормой — и, если я не ошибаюсь, такого в России не было уже больше ста лет.

Невозможно представить сбор денег для отправленных в ГУЛАГ при Сталине. Да и при Брежневе с каким-нибудь Андроповым такая история никогда не была массовой. А сейчас — наоборот. Все лидеры мнений, топы-випы хотя бы раз участвовали в помощи узникам. От ученых до актеров, без исключения. Некоторых узников (к сожалению, не всех) даже удается отбить, хотя каждый раз это все равно лотерея.

Репрессии достигли обратного эффекта. Когда таксист, проезжающий мимо Мещанского суда, где в это время мучают Самариддина, прекрасно знает, кто он такой, — это провал всей репрессивной политики. Таксист тоже родился в Душанбе, и он прекрасно понимает: московское дело касается каждого. Как он узнал? Из новостей? Из метропикета? Из разговоров со знакомыми? Информация просачивается как вода, и никакому сенатору Клишасу, нарядись он хоть в три пижамы, этому не помешать.

Солидарность рождается с муками, через боль, но она есть. И эта солидарность — политическая, потому что, в отличие от помощи жертвам стихийных бедствий, для которой раньше объединялось общество, здесь совершенно понятно не только «что делать», но и «кто виноват». Не устранив причину — не устранить и следствие. Помощь политическим узникам сейчас стоит на грани превращения в политическую борьбу, потому что без смены власти узники будут только множиться. Людоеды — они ведь тоже входят во вкус, у них тоже есть своя, людоедская, солидарность.

Таким образом, в России фактически появилась третья сила: не власть со всеми ее имитационными структурами парламентских партией и не политическая оппозиция, успешно освоившая безнадежную борьбу за эту самую власть. 20 лет боремся — как успехи? Третья сила сейчас осознает себя, оформляется, пока еще в пикетах, Telegram-каналах и на благотворительных аукционах, но уже стоит на той грани, когда потребует политического представительства. И вот тут-то начинается самое главное.

Ведь в чем была проблема раньше? Политика активизируется под выборы. В промежутках — позиционная борьба против конкретных чиновников. «Где ваша конструктивная повестка?» — кривляются из-за башен и башенок пропагандисты. Ну вот она, теперь держите «конструктивную повестку»: свободу всем, сейчас. Я/мы вся страна. И к настолько конструктивной повестке людоед оказался совершенно не готов. Одно дело — обсуждать, в какой цвет перекрасить Кремль, голосовать за это в «Активном гражданине» (о нем вообще сейчас кто-то помнит?), отвечать на роковой вопрос «чей Крым» и дискутировать по множеству таких тем, в которых от нас либо ничего не зависит, либо они не имеют значения. И совсем другое дело — конкретное требование: свободу всем, немедленно.

Вот на это власть пойти не может, тут-то и игла в яйце нашего Кощеюшки. Таким образом, задача оппозиции сейчас — соответствовать новым реалиям. Выборы — это, конечно, прекрасно, но спустя 20 лет диктатуры слегка утопично. «В 1943 году на выборах в Рейхстаг наконец-то победили коммунисты». Помните, как они объявили Гитлеру импичмент? Вот и я не помню.

Борьба за людей — это и есть борьба за власть. Одна борьба за власть сама по себе невозможна. И если кандидаты Х и Y вновь очнутся под выборы и вспомнят, какие они непримиримые борцы, кто им поверит? Я по-прежнему уверен, что единственно возможным критерием для голосования в этом сентябре был ответ кандидатов на вопрос: вступитесь ли вы за политузников. Все остальное — шелуха, что, в сущности, сейчас уже и очевидно.

На днях мы встречались с матерями политических заключенных — они сейчас объединились и держат голодовку с требованием свободы для всех. Но их не слышно, потому что в традиционной российской политике, на поле битвы власти и оппозиции, нет места обычным людям. Мы так долго боролись за них, что о них почти забыли. Пора вспоминать — иначе для чего вообще вот это все? И, в отличие от оппозиционных партий, матери смогли объединиться — от московского дела до дела «Сети», от «Нового величия» до Хизб ут-Тахрира. Нет разницы, под каким соусом вас съедят, если вы уже лежите на тарелке.

И второй тезис. Сейчас, на излете года, мы наконец-то начинаем ощущать себя единой страной. Не от случая к случаю, не от трагедии к трагедии, а постоянно. Когда мы вспоминаем о Кузбассе? Когда там горит «Зимняя вишня». Об Иркутской области? Когда там смывает город. А в остальное время единая Россия у нас только в кавычках и с большой буквы. В 2015, что ли, году, я писал статью с вопросом, где находится Кызыл и не хотим ли мы обратить внимание на него вместо Украины. За конкретную столицу Тувы не скажу, но общее понимание про коллективный Кызыл появляется. Потому что в каждом Кызыле есть свои политзаключенные.

Какой регион ни возьми — в нем будет все то же московское/кызыльское дело, пусть и со своими особенностями. Где-то блогера сажают за реабилитацию нацизма (сравнение жизни при Путине и в оккупации). Где-то журналистку преследуют за статью о взрыве у здания ФСБ. Где-то подкидывают наркотики — и не Голунову. Где-то феминистские картинки оказываются порнографией и поводом для уголовного дела. Ну и примерно везде страшные экстремисты молятся не так, как приказали Гундяев с Бортниковым. И это только те истории, что выходят на поверхность, это только первые пункты из людоедского меню — так, второй завтрак, чисто перекусить.

Если мы хотим и в следующем году подводить итоги в интернете, а не в камере, считая оставшиеся дни отсидки, то нет более важной задачи, чем на практике воплотить лозунг с московских митингов: «Один за всех — и все за одного».

Дмитрий Гудков, The Insider