Ла-пыт-нан-ги

Рассказ Олега Сенцова о тюрьме и воле.

В этом году, 7 сентября, произошло важное событие года — обмен 35 на 35. Украинская и российская стороны обменялись пленными и осужденными. Среди тех, кого помиловал президент России — украинский режиссер Олег Сенцов, осужденный на 20 лет по дикому фальшивому обвинению в терроризме. Пять лет Сенцов провел в ИК‑8 в городе Лабытнанги, что в Ямало-Ненецком автономном округе, на Полярном круге. Специально для «Новой газеты» Олег Сенцов передал свои впечатления о российской тюрьме. В следующем году выйдет в свет книга тюремных рассказов Олега Сенцова и дневник 145 дней голодовки, сейчас издания готовятся к печати.

Все тюрьмы похожи друг на друга как скорбные родственники. Но это лишь внешне, внутренним укладом они отличаются: есть места, где получше, есть — где похуже, а есть такие, где полный мрак. Увидеть и понять эти отличия человеку снаружи, не из системы очень трудно. Когда в тюрьму или колонию приезжает комиссия с проверкой, то в учреждении все чинно и аккуратно, заключенные ни на что не жалуются, администрация вежлива, проверяющие довольны. Реальная тюремная жизнь на время комиссии законопачивается и залакировывается. Когда комиссия уезжает, то все возвращается на круги своя, иногда на свои круги ада.

Труднопроизносимое название маленького городка у Полярного круга для простых людей не скажет ничего. Для зэков, наоборот, очень многое. Лабытнанги или в простонародье Лабытки люди сидящие знают почти все, как и не менее печального его соседа — поселок Харп, «Полярную сову». Создававшиеся в 60-е годы прошлого века как ломочные лагеря в тяжелых природных условиях Крайнего Севера, они остались таковыми по сей день. Их цель — не исправлять людей, не привлекать заключенных к труду (кроме как убирать снег восемь месяцев в году тут заняться нечем), а превращать их в стадо послушных скотов. И эта задача успешно выполняется вот уже в течение многих лет с большим успехом. В принципе, любое пенитенциарное заведение в России создается именно для того, чтобы ломать и уничтожать, перемалывать человеческие тела и судьбы. Просто где-то этот вопрос решается более буднично и рутинно, а где-то он поставлен на поток и возведен в немыслимую извращенную степень.

Здесь еще с порога тебе дают понять, что ты попал в чистилище, где у тебя нет никаких прав, а жаловаться бесполезно и некому. Прибывших этапом людей бьют нещадно лишь за то, что они существуют, — это так называется «приемка», обязательная процедура, практически ритуал. Тут же приучают тебя обращаться к сотрудникам администрации исключительно «гражданин начальник» и спрашивать разрешения на совершение любого действия, в том числе и для того, чтобы пройти мимо человека в погонах: «Разрешите пройти, гражданин начальник». Здороваться заключенные должны громко и хором, причем неважно, сколько раз ты в этот день уже приветствовал этого сотрудника, обязательно четкое и дружное: «Здравствуйте, гражданин начальник».

После «приемки» тебе тут же предложат сотрудничество с администрацией, объяснив, что тут нет «мужиков», а лишь «красные» да «петухи», и тебе лишь надо выбрать, к кому ты пойдешь.

Если же ты предпочтешь свой вариант остаться порядочным арестантом, то тебе с помощью прикладных инструментов объяснят, что ты не прав. Большая половина из вновь прибывших еще в карантине бежит в «красные», остальные пытаются крепиться. С теми, кого на горячую сломать не удалось, работают уже вдолгую, применяя психологическое и физическое давление практически на протяжении всего срока.

Пока ты находишься в карантине две недели, тебя регулярно прессуют. Заучивание Правил внутреннего распорядка, распевание патриотических песен и гимна Российской Федерации, хождение строем, чеканя шаг, — обязательные элементы этой начальной программы перевоспитания. Отрицать этот маразм, не соглашаться сотрудничать и подписывать необходимые бумаги отваживаются немногие, но для них существуют отдельные процедуры, проводимые на так называемой «Петровке». Это небольшое отдельное здание с двумя камерами и тремя кабинетами оперативных сотрудников. Тут с непокорными поступают особенно жестоко, как говорится «опера вату не катают». Побои, унижения, электрошокеры, содержание в холодной камере голым или в мокрой робе еще не самое страшное, что с тобой может произойти.

Тебя могут на сутки закрутить в матрац и бросить, как куклу валяться на полу или еще хуже — заколотить в позе эмбриона в железный ящик наподобие сейфа, где практически нечем дышать и приходится мочиться под себя, потому что перерыва на туалет и обед в этих аттракционах не предусматривается.

Угрозы изнасиловать, «опустить», наоборот, являются при этом неизменным сопровождением издевательств.

Способ борьбы зэка против подобных пыток один — вскрываться. Лезвием, куском стекла или железа, зубами. Резать, рвать себе вены, чтобы очутиться в тюремной больничке, где можно немного продохнуть от подобного кошмара. Но, «поднявшись» в лагерь после подобной прожарки, злоключения арестанта не заканчиваются. Ты попадаешь в своеобразный зомбиленд, где все официальные правила строго соблюдаются с маразматической и извращенной пунктуальностью, а кроме них существует еще куча своих, местных «наворотов», которые придумала дражайшая администрация. Воевать с этой системой смельчаков находится мало, и если они не примиряются, то их сломают или подставят, замарают грязью, действуя руками других зэков. Особо стойких пакуют на «ешку» — ЕПКТ, находящуюся в соседних Харпах, где располагается следующий круг преисподней.

Страдающий весь свой срок «мужик» видит, как тут же рядом «летят» завхозы и их многочисленные прихвостни, так называемые «козлы», которых не трогают, не бьют и не унижают. Которые, продав свою совесть за чуть более сладкую жизнь, работают на администрацию колонии, помогая наворачивать режим другим заключенным. И многие не выдерживают, сдаются и уходят в «красные», где полегче, потеплее и есть шанс пораньше освободиться по УДО. Работающая внутри лагеря смена в десять сотрудников не в состоянии удержать пятьсот зэков в подобной рабской покорности, поэтому создана система, в которой половина арестантов сотрудничает с администрацией явно или тайно, помогая поддерживать подобный режим, атмосферу страха и недоверия. Ты не можешь ничего сделать или сказать то, о чем не будет доложено сотрудникам.

Каждый «козел» в течение дня ведет свой маленький списочек — «точковку», в который он заносит все нарушения, все увиденное или услышанное, всю полезную для оперов информацию о других осужденных, в том числе и на подобных ему стукачей. В конце дня завхоз собирает все эти бумажки в кучу, формируя общий отчет с барака, и с утра сдает его оперативникам, которые все это обрабатывают и принимают соответствующие меры. И вот кого-то уже повели на экзекуцию в здание «Петровки».

Среди «красных» существует жесткая внутренняя конкуренция — все они пытаются выслужиться не только перед администрацией, но и перед своим завхозом, чтобы подвинуться вверх по местной иерархической лестнице, строя интриги друг против друга, затаскивая в эти схемы и сотрудников, и других заключенных. Не все могут быть такими расторопными или циничными, поэтому система постоянно откалибровывает нужных ей людишек и выкидывает неподходящих. Этот отработанный человеческий материал именуют «шерстью» или «чесоткой», с которой не хотят иметь отношения ни сами «красные», ни тем более «мужики».

Завхозы со своими ближайшими подручными занимаются не только мелким вымогательством среди других заключенных после получения передачи или отоварки в магазине, есть схемы и покрупнее. Не без участия оперов и завербованных агентов из общей массы создаются невыносимые условия или мутится подстава против денежной жертвы, которая под угрозой попадания в «петушатник» начинает платить. Иногда это разовая акция, а когда и регулярная. И не факт, что у такого «кабанчика» реально есть на воле деньги, тогда он начинает звонить домой, умолять, и где-то продаются машины или берутся кредиты.

Глобальная атмосфера беззакония, недоверия, насилия и страха в рамках одного лагеря, огражденного запреткой, как модель маленького тоталитарного государства. Кафка и Оруэлл в одном флаконе. Существовать в ней, оставаясь человеком, очень трудно. Она делает все, превращая тебя в послушного раба, зомби, животное, которое будет готово грызть своих сородичей ради того, чтобы сделать свою жить полегче, а на все вопросы проверяющих — отвечающее:

«Жалоб нет, гражданин начальник!» Потому что комиссия уедет, а «Петровка» останется.

Можно до бесконечности описывать тюремные ужасы, пытки и унижения. Можно еще раз перечислять все те гиблые места российской пенитенциарной системы, которые знают уже наизусть те, кто занимается этой темой. Можно слать сотни проверок ангажированных уполномоченных по правам человека, которые на самом деле являются уполномоченными по правам администрации, или так называемых комиссий общественников, состоящих в основном из бывших сотрудников, которые не обнаружат никаких нарушений. Это не изменит ничего. Любая тюрьма — это лишь отражение общества, которое ее создает. Страна, стоящая в двух шагах от превращения в тоталитарное государство, не в состоянии иметь другие тюрьмы. Можно стереть Лабытнанги с лица земли, но этот фурункул вылезет в другом месте, ибо это государство больно изнутри.