Год рассерженных людей

Жизнь быстро меняется.

2019 год стал годом рассерженных людей, выражавших свой гнев разными способами. Людей, не вписавшихся в глобальный мир или ощущающих себя на его глубокой периферии, обладающих невысоким социальным капиталом и не доверяющих политическим элитам и мейнстримным медиа.

В Великобритании это были выборы. Рассерженные люди голосовали за «Брэксит» вопреки мнению лондонских интеллектуалов, выступавших за сохранение членства страны в объединенной Европе. Если взглянуть на электоральную карту Англии (без Уэльса, Шотландии и Северной Ирландии), то она почти вся синяя — в цветах консерваторов, которые перехватили лозунги «брэкситеров». И это при том, что разрыв между голосовавшими за них и лейбористов велик (11 процентных пунктов), но не разгромно. А если суммировать голоса тех, кто поддержал партии, выступавшие против скорейшего выхода из ЕС, то их даже больше, чем у консерваторов. Если вглядеться в карту внимательнее, то становится видно, что наиболее многонаселенные агломерации – включая, разумеется, и Лондон — закрашены в основном в красный цвет, обозначающий лейбористов, выступавших за повторный референдум.

И все же провинциальная Англия победила. В начале в мае она проголосовала на европейских выборах за новый проект Фараджа — отвязанную партию «Брэксит», созданную с единственной целью — подтолкнуть процесс выхода. Эти люди не ходили на большие проевропейские демонстрации, не присоединялись к петициям, собиравшим миллионы подписей. Но когда на европейских выборах партия Фараджа получила 30%, а консерваторы не дотянули даже до 9%, это сокрушило Терезу Мэй, пытавшуюся найти компромиссы и неспособную обеспечить «Брэксит». Именно протестные провинциалы привели к власти эпатажного Бориса Джонсона, который поклялся в кратчайший период завершить «Брэксит» и выполнил свое обещание.

В США выборов не было — поэтому шла борьба рейтингов перед президентской кампанией-2020. Рассерженные провинциалы продолжали поддерживать Дональда Трампа во что бы то ни стало. Дебаты об импичменте не поколебали американских трампистов, составивших большинство электората республиканской партии. И системные политики-республиканцы, многие из которых недовольны Трампом, вынуждены поддерживать его из опасения быть сметенными избирателями еще на этапе праймериз перед ближайшими выборами. Кадровая чехарда (достаточно сказать, что у Трампа уже четвертый помощник по национальной безопасности и что уволен уважаемый в истеблишменте министр обороны Мэттис) никак не влияет на настроения трампистов. Для них их кумир противостоит нелюбимому ими политическому классу, а то, что с ним не сработался Мэттис, то это проблема бывшего министра.

К концу года Трамп в дополнение к привычным инвективам в адрес основных телеканалов стал критиковать и любимый им до этого консервативный Fox, сочтя его недостаточно трампистским — и его электорат не имел ничего против этого. Да, трамписты смотрят Fox, но они подспудно считают его слишком элитарным и больше доверяют консервативным местным каналам и сайтам, где ненавистные им элитарии и высоколобые комментаторы не получают слова, зато в массовых количествах присутствуют конспирологи, твердящие о мировом заговоре. И чем левее будут американские демократы, тем больше провинциалов будет переходить к Трампу.

Во Франции общенациональных выборов до 2022 года не ожидается, поэтому основные события разворачиваются на улицах. Эммануэль Макрон в начале года с трудом отбился от «желтых жилетов» — провинциальных работяг, протестовавших против нового налога, который должен был помочь экологии, но ухудшить их и без того незавидное материальное положение. У них нет денег на новые, более экологичные автомобили, а отказаться от личного транспорта они не могут по разным причинам (кто-то едет на работу в соседний город, куда редко ходят поезда или автобусы, для кого-то работа заключается в развозке товаров по округе). А в конце года, проводя пенсионную реформу, столкнулся с новыми акциями протеста, причем более широкими по своему составу, так как затронуто еще больше интересов.

Примеров можно привести много — хотя бы еще Италию, где с трудом удалось сколотить новую правительственную коалицию, не допустившую к власти лидера «Лиги» Маттео Сальвини. Но коалиция слаба и раздираема внутренними противоречиями, а Сальвини в оппозиции ждет следующих выборов, забирая большую часть электората, ранее голосовавшего за эксцентричного, но все же системного Сильвио Берлускони. В стране появилось движение «сардин», направленное против Сальвини — так это движение назвали потому, что на первом же митинге в Риме людей собралось так много, «как сардин в банке». Но это люди крупных городов, а в провинции митинги куда менее многолюдны, зато на выборах там голосуют за Сальвини, который, будучи главой МВД, не пускал чужаков в страну.

Разумеется, элиты стремятся противостоять экспансии внесистемных политиков. Способы есть разные — от перехвата повестки (Великобритания) до активного продвижения собственной (Грета Тунберг). Но немедленной панацеи нет — главное, что нет представления о том, как вовлечь раздраженных людей в глобальный мир, где им все чуждо — и деиндустриализация, и экологические приоритеты, и новые представления о морали. Рассерженные люди традиционно ощущали себя большинством, основой общества, хранителями общественной нормы (можно вспомнить, как Никсон в бурном 1968 году апеллировал к молчаливому большинству — и победил своих оппонентов). Теперь же они все больше ощущают себя изгоями и меньшинством, что приводит к сильнейшей фрустрации. Коалиция разных меньшинств, становящаяся большинством, раздражает в самых разных проявлениях — от все большего количества мигрантов на улицах (пусть даже статистика и говорит о преувеличенности страхов — люди судят эмпирически, а не экспертно) и до пресловутых «родителя номер один» и «родителя номер два» в официальных документах.

А что же Россия? Пока в Кремле с удовольствием наблюдали за «желтыми жилетами» и проблемами Евросоюза, феномен рассерженных людей становится все более актуальным для нее самой. В стране с 2014 года нет уверенного, заметного населению роста экономики — рецессия сменилась стагнацией, при которой даже двухпроцентный рост является пока труднодостижимым ориентиром (а люди почувствуют только рост в 3–4%). Если в 2014–2016 годах недовольство полностью компенсировали крымский фактор и связанное с ним ощущение осажденной крепости, то уже в 2017-м социологи фиксировали снижение ценности стабильности и рост запроса на перемены. Повышение пенсионного возраста стало триггером для десакрализации власти.

В результате опросы показывают, что раздраженные люди куда с большим интересом и сочувствием присматривались в нынешнем году к московским протестам, чем это было бы пару лет назад. И сделать виновными во всех проблемах внешних и внутренних врагов становится все сложнее — как это происходило и в позднесоветское время. Другое дело, что в России нет новых харизматичных правых популистов, так как они появляются на отрицании мейнстримного либерализма (как Жириновский в начале 1990-х), а сейчас в российских условиях либерализм не в мейстриме. Да и тема большинства, перестающего ощущать себя таковым, не для сегодняшних российских реалий (но, может быть, для послезавтрашних). Но, в любом случае, жизнь быстро меняется — и на «остров стабильности» по сравнению с бушующим европейским морем Россия похожа все меньше.

Алексей Макаркин, «Ежедневный журнал»