Историческое проклятие для Путина

Как группа «Сплин» предсказала судьбу российского режима.

Десять лет назад Твиттер был новинкой, Телеграма не существовало вовсе. Барак Обама завершал первый год из будущих восьми лет своего президентства. Алексей Навальный уже был заметен, но еще не стал оппозиционером номер один. Грета Тунберг играла с первыми куклами, а русский рэп только начинал обращать внимание на то, что помимо «телок», «тачек» и «веществ» есть гигантская и не очень благополучная страна, которая хочет, но не может рассказать о себе.

Есть и множество других различий. Но два выделяются особо — десять лет назад президента России звали не Владимир Путин, а Крым еще не был «наш». Более того, Запад именно тогда предпочел забыть о ставших де факто «нашими» Абхазии и Южной Осетии и запустил процесс восстановления отношений с Москвой, замороженных в результате российско-грузинской блиц-войны августа 2008 года. Госсекретарь Хиллари Клинтон даже привозила Сергею Лаврову кнопку с ошибочной надписью «Перегрузка» вместо «Перезагрузка». А Барак Обама под камеры российского ТВ выступал в Гостином дворе (где теперь проводит свои прямые линии Владимир Путин) перед студентами и выпускниками Российской экономической школы, которой руководил ныне опальный Сергей Гуриев.

Страна жила надеждами на «медведевскую оттепель» и постепенную либерализацию путинской системы. Многие из российских интеллектуалов, или, как стало модно говорить, «инфлуенсеров», сегодня утверждают, будто «с самого начала» знали — Медведев уступит место Путину через четыре года. Многих из них я помню осаждающими Дмитрия Анатольевича докладными записками, проектами и предложениями, бесконечно повторяющими, как заклинание, медведевское «свобода лучше, чем несвобода», охотно верящими слухам о том, что вот-вот уволят такого-то или такого-то видного кремлевского силовика.

Я вовсе не смеюсь над этими людьми и не осуждаю их за наивность (а именно этого они боятся, прикидываясь сегодня проницательными циниками). Именно десять лет назад у правящего режима был шанс пойти путем постепенной трансформации во что-то более приемлемое для общества и мира — и более долговечное. Но в 2011-2012 году Кремль отказался прислушаться к в общем-то скромным требованиям «рассерженных горожан», вышедших на Болотную площадь и проспект Сахарова. А пять лет назад, в 2014-м, с началом российско-украинского конфликта, этот шанс на мирные изменения был окончательно похоронен. На фоне «возвращения Крыма в родную гавань» властям показалось, что «призрак Болотной» изгнан навсегда, а народная благодарность продлится вечно. Им тогда и в страшном сне не могли привидеться упорные протестующие захолустного Шиеса, десятки тысяч людей, выходящие под полицейские дубинки за вчера еще никому не известных Егора Жукова и Павла Устинова, санкции против «Северного потока — 2», молодой президент Украины с его «Усе можливо!» и многое другое, что стало реалиями российской повседневности.

Спустя десять лет после «перезагрузки» и пять после премьеры канувшей в лету песни «Вежливые люди», этого неофициального гимна вставшей с колен страны, все совсем не так, как виделось с высоты башен Кремля. Народная благодарность, об эфемерности которой все сказал Пушкин в «Борисе Годунове», улетучилась. Остались усталость и раздражение от одних и тех же лиц, царствующих на телеэкранах, небогатая, а для большинства россиян откровенно бедная жизнь, социальное неравенство, утечка капиталов и мозгов, замерзшие иностранные инвестиции, госкорпорации, где все прибыли частные, а убытки — наши с вами. Плюс наглеющий Китай на восточных границах, сирийский чемодан без ручки, который выбросить жалко, а нести все труднее. Плюс санкции, санкции, санкции. И силовики, которые вроде бы контролируют практически все, но ровно до того момента, пока какой-нибудь ура-патриот из пригорода не начнет отстрел «врагов отечества» прямо на Лубянке.

Ровно десять лет назад один из высокопоставленных сотрудников бывшего шаха Ирана Мохаммеда Резы Пехлеви написал биографию покойного монарха — «Жизнь и эпоха шаха» (The Life and Times of the Shah). Проживающий тридцать лет в эмиграции Голям Реза Афхами отметил в предисловии, что вся иранская элита — шахская семья, сановники, вроде него, бизнесмены при госбюджете и казавшаяся всесильной тайная полиция САВАК — до самых последних месяцев перед свержением шаха и приходом к власти аятоллы Хомейни считали, что все делают правильно. Они были уверены: народ обожает своего суверена, нефтегазовый сектор вынесет любую нагрузку и вообще, выбор — и выход — есть всегда. Мы тогда не понимали, сетует Афхами, что эта самоуспокоенность и нежелание прислушиваться к обществу с каждым новым решением сокращали количество опций.

То, что происходит в России сегодня, чем-то очень напоминает описанное бывшим шахским министром. Разве что русского Хомейни, на наше счастье, нет и не будет — теократическая диктатура России, в отличие от Ирана, не грозит. Но главный итог десятилетия, по-моему, прост и грозен — несменяемость нынешней российской власти стала ее судьбой, ее ядом и ее историческим проклятьем. «Выхода нет», — как пела группа «Сплин» более двадцати лет назад. Как в воду глядели.

Константин Эггерт, «Сноб»