Скрытые риски «нефтяного шока»

Функционирование сектора нефтепереработки остается в подвешенном состоянии.

Текущий год начался с довольно тревожных событий, связанных с неопределенностью цен на энергоносители для Беларуси. И если ситуация с ценой на газ прояснилась, то цена поставок нефти, а следовательно, и возможные механизмы функционирования сектора нефтепереработки, пока остаются в подвешенном состоянии.

В масштабе всей экономики для Беларуси эти вопросы являются значимыми. Причем соответствующие ответы, а затягивать с их формулировкой вряд ли стоит, повлияют на перспективы развития не только в 2020 году, но и в среднесрочной перспективе.

Новая цена, запрашиваемая российскими поставщиками в 2020 году, возрастает примерно на 4 % по сравнению с 2019-м, до уровня около 83 % от мировой цены. На первый взгляд, основной проблемой при принятии таких условий является снижение рентабельности НПЗ до уровня близкого к нулю или даже к переходу в отрицательную область, снижение фискальных доходов и ухудшение внешней позиции примерно на 250 млн долларов. Однако проблема значительно шире. Индустрия нефтепереработки чрезвычайно важна для белорусской экономики по целому ряду направлений. Таковыми можно назвать непосредственное влияние на выпуск через отраслевые взаимосвязи, влияние на спрос и мультипликативные эффекты, а также влияние на макростабильность.

Роль нефтепереработки в производстве

Непосредственный вклад отрасли в валовую добавленную стоимость (ВДС) невелик — около 1 %. Однако гораздо более важными в производственном аспекте являются генерируемые отраслью внешние эффекты через отраслевые взаимосвязи, самая простая из которых — влияние на транспорт и торговлю. Логистические цепочки импорта, экспорта, а также поставок на внутренний рынок предполагают уплату транспортных и торговых наценок, которые формируют выручку и добавленную стоимость соответствующих транспортных и торговых компаний. Поскольку в стоимостном объеме масштаб сделок с нефтью и нефтепродуктами велик, то для валового и чистого выпуска транспортной отрасли, а также торговли соответствующие транспортные и торговые наценки весьма значимы. Поэтому падение в объемах нефтепереработки неизбежно вызовет пропорциональное снижение добавленной стоимости этих отраслей.

Более сложными являются взаимосвязи белорусской нефтепереработки с прочими отраслями. Для многих из них нефтепродукты являются важной составляющей производственного цикла, а потому велико их влияние на издержки и конкурентоспособность конечной продукции. В этих случаях критически важна цена нефтепродуктов. От нее зависит цена конечной продукции, ее конкурентоспособность и, соответственно, объемы валового и чистого выпуска. Наиболее крупными отраслями экономики Беларуси, для которых актуальна такая взаимосвязь, являются сельское хозяйство, производство пищевых, химических, неметаллических минеральных продуктов, строительство, оптовая торговля, транспорт, финансовые услуги.

Для таких отраслей, как электроэнергетика и теплоэнергетика, предоставление ряда услуг (финансовых, консультационных, установка машин и оборудования, обслуживание зданий и благоустройство территорий), имеют место обратные взаимосвязи с нефтепереработкой, то есть она является важным покупателем их продуктов и услуг.

Корректно количественно оценить указанные взаимосвязи трудно, особенно в сумме. Во-первых, не все эффекты можно напрямую привести к «общему знаменателю» — доле в выпуске. Например, в отношении прямых эффектов оптовой торговли, транспорта это возможно. В сумме добавленная стоимость, генерируемая этими отраслями на основе связей с нефтепереработкой, обеспечивает около 2,5 % валовой добавленной стоимости (вдобавок к непосредственному вкладу самой нефтепереработки — около 1 %). Однако в отношении взаимосвязей с другими отраслями ситуация сложнее. Например, увеличение издержек в связи с удорожанием топлива в какой-то из компаний из указанных выше отраслей может вылиться в утрату конкурентоспособности и снижение выпуска, тогда как другая компания сможет скорректировать технологический цикл, не допустить утраты конкурентоспособности и сохранить объемы выпуска. Аналогичная ситуация может сложиться и в отраслях, обслуживающих нефтепереработку: какие-то компании смогут найти альтернативных потребителей, а какие-то нет.

Тем не менее упрощенно все указанные взаимосвязи можно интерпретировать как прямое или косвенное генерирование сектором нефтепереработки по меньшей мере 8,5 % ВДС. С учетом оговорок, приведенных выше, это означает, что, например, гипотетический сценарий полного сворачивания производства нефтепродуктов затронул бы бизнесы, производящие эти 8,5 % ВДС. Но часть из них смогла бы адаптироваться к новым условиям, а потому потери в выпуске были бы меньше.

Влияние на спрос и мультипликативные эффекты

Производственные потери всегда отражаются на стороне спроса, обусловливая и дополнительные мультипликативные эффекты. Например, снижение объемов выпуска в нефтепереработке и напрямую связанных с ней отраслях привело бы к снижению заработной платы и количества отработанных часов на соответствующих предприятиях. В свою очередь, работники этих предприятий вынуждены будут ужимать и реструктурировать потребление, что окажет дополнительное сдерживающее влияние на выпуск. Итерации импульсов подобного рода могут быть многочисленными, все зависит от масштаба первоначального шока. Поскольку, как показано выше, производственное влияние «нефтяного шока» велико, то и порождаемые им мультипликативные эффекты могут быть довольно сильными и продолжительными. Более того, неопределенность и опасность подобного развития событий может привести к тому, что домашние хозяйства и фирмы начнут негативным образом адаптировать свое поведение: первые ограничат потребление, а вторые — занятость и зарплаты.

Влияние на макростабильность

Относительно просты и понятны эффекты «нефтяного шока» в отношении показателей внешней и фискальной позиции, а также финансовой стабильности. В отношении внешней позиции, если за базу сравнения принимать 2019 год, то различные ответы на «нефтяной шок» выльются в дополнительный дефицит торговли нефтью и нефтепродуктами от 250 млн долларов (если принять российские условия) до 2 млрд (если импортировать нефть по мировым ценам исключительно для внутреннего рынка, отказавшись от экспорта нефтепродуктов). Ухудшение фискальной позиции подразумевает снижение доходов бюджета по сравнению с 2019 годом на те же 250 млн долларов — при принятии российских условий, без учета «потерь от перетаможки», до 730 млн долларов — при полном отказе экспорта нефтепродуктов, произведенных из российской нефти.

Безусловно, такие эффекты будут расшатывать макростабильность, а потому для ее поддержания потребуются контрмеры. Наиболее очевидными стабилизаторами в этом случае видятся обесценение национальной валюты (грубая оценка — до 15 % при наиболее радикальном сценарии), ограничение бюджетных расходов. Обесценение валюты может негативно отразиться на инфляции. Более того, комплексное воздействие всех эффектов чревато угрозами для финансовой стабильности. Поэтому в качестве мер «второго эшелона» при таком сценарии может возникнуть потребность в ужесточении монетарной политики, а также макропруденциальных нормативов. Это, в свою очередь, может обусловить еще один негативный импульс в отношении динамики выпуска и доходов.

Однако если проецировать указанные негативные эффекты на 2020 год, то важно учитывать, что для их смягчения у властей есть довольно серьезная «подушка безопасности»: на начало года на счетах правительства было накоплено около 5,5 млрд долларов и 8,5 млрд рублей. За счет их использования (частичного) можно ощутимо смягчить негативные последствия, а также купировать распространение «нефтяного шока» в экономике.

Политэкономия «нефтяного шока»

Осознавая, что масштабы негативных последствий очень значимы для национальной экономики, в последний месяц часто возникает вопрос: а почему власти не соглашаются на российские условия, ведь они позволяют хотя бы ограничить эти масштабы?

Действительно, приняв российские условия, в 2020 году проблему можно отрегулировать: частично за счет бюджета, частично за счет повышения цен на внутреннем рынке. В результате шок можно свести к относительно скромным потерям в выпуске (до 1,5 % ВВП) и доходах бюджета (около 250 млн долларов). Однако в последующие годы, на новых этапах «налогового маневра», урегулировать схожим образом нефтегазовые проблемы будет все труднее. В этом случае Беларусь не позднее 2022 года все равно вынуждена будет предоставить системные ответы на этот вызов. Кроме того, создается впечатление, что после многочисленных раундов переговоров с Россией белорусские власти осознали, что «нефтяная игла» все активнее используется для политического давления.

С этой позиции ситуация для них, вероятно, выглядит следующим образом: принятие российских условий сегодня — это лишь растягивание «нефтяного шока» на год-два, причем с сохранением почвы для политического давления. Более того, принятие российских условий с 2020 года – года, с которого Россия начинает субсидировать свои НПЗ, — де-факто означало бы согласие с российской трактовкой соглашений в рамках ЕАЭС и утрате возможности апеллирования к ним как обоснованию притязаний белорусских властей на особые условия в торговле энергоносителями. Поэтому отказ белорусских властей принять условия России, по крайней мере в начале текущего года, это прежде всего попытка восстановить нефтяной статус-кво в полном объеме и тем самым спасти, сохранить и обезопасить удобную экономическую модель в среднесрочной перспективе. Более того, такую позицию можно назвать логичной в отстаивании своей трактовки соглашений ЕАЭС в части торговли энергоносителями.

Допускаю, что к сегодняшнему дню ситуация несколько изменилась. Вероятно, последние раунды переговоров ослабили надежду властей на восстановление нефтяного статус-кво, и они как минимум допускают сценарий «избавления от нефтяной иглы». Полагаю, что в долгосрочной перспективе такой сценарий является наилучшим для национальной экономики. Причем четкая и публичная визуализация такого выбора может стать своего рода путеводной звездой для национальной экономики. Определенность в том, что опираться на зыбкую почву низких цен на нефть более не получится, неизбежно задаст курс на повышение эффективности во многих отраслях экономики.

Вышеприведенные выводы можно сложить в единую картину. «Нефтяной шок», с которым столкнулась экономика, очень значим, но по долгосрочным и краткосрочным последствиям он неоднороден. В долгосрочном периоде он может способствовать росту эффективности экономики, устраняя зыбкие и ненадежные факторы конкурентоспособности. Более того, он как минимум ослабит предпосылки для политического давления на страну. Вместе с тем в краткосрочной перспективе последствия этого шока велики — из-за длительной привязки экономики к «нефтяному вектору» развития. Но хоть эти последствия и существенны, маловероятно, что их можно избежать в принципе (без угроз политического характера). Более того, экономические власти имеют инструменты для купирования негативных экономических эффектов. Причем чем раньше будут приняты соответствующие контрмеры, тем в меньшей степени негативные эффекты смогут сказаться на экономике. Поэтому сегодня крайне важна определенность. Чем раньше будет принято и публично представлено четкое политическое решение в отношении будущего механизма функционирования сектора нефтепереработки, тем меньшими потерями можно ограничиться в 2020 году.

Дмитрий Крук, «Белорусы и рынок»