Репортаж из белорусского райцентра, где «этим вирусом» заболела больница

Что происходит в Октябрьском?

Октябрьский — небольшой и максимально прибранный городской поселок, в котором все всех знают. Недавно жители стали активно сообщать оттуда: коронавирус нашли у врачей, в больнице Бог знает что творится… На тот момент нормальной информации, которая расставила бы все по местам, еще не существовало (да и сейчас она вынужденная и куцая). Журналисты onliner.by выехали на место и опубликовали репортаж:

«Сразу несколько источников шепотом пишут: врачи райбольницы поймали вирус, причем было это якобы еще в конце марта. От кого и где заразились — неизвестно. Изначально двоим был поставлен диагноз «пневмония».

4 апреля в гомельскую «инфекционку» увезли одну из врачей, на следующий день — ее коллегу, мужчину.

Теперь общее число заболевших в Октябрьском называют разное (официально — двое). Целую компанию контактеров — докторов, медсестер, водителей — изолировали прямо в одном из отделений больницы.

Главврач тоже будто бы куда-то запропастился, несколько дней персонал не видел его. Потом вроде обнаружился на самоизоляции дома.

При этом больница и поликлиника продолжают работать, люди со всего района приходят на прием.

Поехали.

В маленькой торговой точке, где продают всякую телефонно-электрическую дребедень, терминала нет. Поэтому мы расплачиваемся жменью мелочи, которую наскребли по сусекам.

— Не наш человек — значит, все монеты продезинфицируй, — советует молодой работнице находящаяся рядом дама. Наверное, начальница.

Главный индикатор взволнованности небольших белорусских райцентров — наличие людей в средствах защиты. Здесь их относительно немного, не чувствуется той напряженности, что в Гомеле.

На двери аптеки бумажка: масок и парацетамола нет, простите. Заходя внутрь, люди надевают повязки (выходя — снимают).

Внутри аккуратно соблюдают дистанцию. Раскупают маленькие флакончики с липовым «антисептиком», который не спасает, но «нехай будет». Нормального, с высоким содержанием спирта в продаже нет, есть только творчество подстроившихся под ситуацию коммерсантов. Ну, про это мы уж распинались (ай, бесполезно).

Дедушка в красивом пиджаке, который когда-то явно был свадебным, а теперь просто рабочая одежда, все же уточняет у провизора насчет масок. Услышав отрицательный ответ, в сердцах бросает:

— О, живем… Надо к Лукашенке пойти!

— Да, сходи, — одобряет план женщина из маленькой дисциплинированной очереди. — Он тебе продаст.

Самые умные используют собственный антисептик.

Дамы, которые мажут известью деревья, в один голос сообщают нам, что жизнь в поселке никак не поменялась после «случая в больнице». Какой-то жалкий вирус не в силах нарушить здешнюю стабильность. А что больница? Так «люди ж говорят». Ссылку на этот источник нам даст в дальнейшем, считай, каждый собеседник. В общем, тут своя устоявшаяся система информирования.

Девчонки из местного лицея хихикают и уверяют, что вируса не боятся. Его никто тут не боится, да что ж такое! Разумеется, про больницу им известно ровно то, что «люди говорят». Отличное название для местной газеты.

Женщина выгуливает маленького внука и пересказывает нам историю:

— Заболели врачи, это правда… Нет, официально нам ничего такого не сообщали, это я от людей знаю. А они от кого? Ну, люди же говорят.

Пенсионерка, приехавшая в поселок по делам, вводит нас в информационную повестку. После дежурной политинформации про ситуацию в больнице с восторгом рассказывает не то байку, не то быль: студент ехал домой дизелем и предупредил всех, чтобы не подходили, ибо чувствует пробуждение вируса.

— На станции его и приняли по всей форме: милиция, скорая. Проверили — оказалось, здоров. Просто билета не было. Дали ему прочухонки, оштрафовали. Вот такой находчивый! — радуется за парня наша собеседница.

У поликлиники на солнышке ждут приема двое представительных пациентов. Тоже приехали из деревни. Маски под подбородком — по-гусарски. Да, слышали «про все вот это». Нет, не боятся привезти домой «подарочек».

— По рупь сорок брали маски?

— Не, рубль тридцать.

— Повезло.

Сельчане вкратце пересказывают свою версию событий, происходивших в больнице. У всех здесь они немного разные, с ответвлениями сюжета, разным числом пострадавших и описанием, как кого «ловили» и как доставляли в Гомель — машиной или вертолетом.

Но что на самом деле произошло в больнице? Есть официальная версия?

В приемной главврача разводят руками: никого из начальства не осталось, все в неврологии.

— Да как так? Должен же быть кто-то, к кому переходят полномочия… — нам рассказывали в школе, как ефрейторы полком командовали.

— Ну вот так, — расстроена женщина за конторкой. — Решаем вопросы по мере поступления…

Переводим: «в неврологии» значит «в карантине». Это отделение выделено под изоляцию контактов из числа персонала. Только об этом нельзя говорить.

Пресловутое отделение неврологии закрыто на замок. Где-то там внутри замурованы те самые реаниматологи, водители… Инфекционистка и терапевт уже в Гомеле, их лечат. Но медики хранят партизанскую тайну.

— Ничего тут не происходит, — уверенно опровергает сразу все подоспевшая медсестра. — Что может происходить? Все знают, что происходит, никто не скрывает.

Все же набираем одного из докторов — он последний из больничных начальников, кто остается в строю. Пока идет гудок, видим, как мужчина, входящий в поликлинику, достает из кармана звенящую трубку, некоторое время смотрит на нее — и сбрасывает. У нас гудок перестает идти.

Так и есть: тот самый последний «выживший» командир. После того как мы представляемся, он… быстро-быстро взбегает по лестнице! Бросаемся вдогонку, но доктор уже исчез где-то за углом.

— Там… — шепчет девушка из очереди и жестами показывает на один из кабинетов.

Дергаем ручку — заперто изнутри. Сквозь рифленое стекло двери угадывается силуэт человека. Снова набираем номер — изнутри доносится уже знакомая мелодия вызова. Трубку не берет, не открывает…

Нам стыдно продолжать этот цирк, человеку надо район лечить, а мы тут пристаем. К нему как раз нет претензий: он доктор, не обучен что-то сочинять и выкручиваться. Кто обучен? В больнице таковых не нашлось. (Вообще-то, нашлись, но рассказывают сугубо анонимно.)

В райисполкоме по телефону нам четко подтверждают факт: в районе есть два случая заражения, восемь человек на изоляции, их проверяют. Но не берутся рассказывать обстоятельства этого «происшествия». Другими словами, если конкретно спросить: «А не заболели ли два доктора в больнице?» — вам, возможно, ответят. Но лишнего не сболтнут.

Практика показывает: на то, чтобы сказать правду, требуется секунд 25. Но так неинтересно, надо устраивать долгую чехарду с недомолвками и игрой в «пусть лучше он скажет, нет, он». Старая песня: мы и так уже знаем. Знаем последовательность, в которой собирали врачей и водителей, имеем представление об их маршрутах. Но слухам долгое время было позволено развиваться самотеком. К моменту, когда поселок уже с неделю обсуждал и шлифовал новость, на сайте исполкома было пусто. Все это время люди питались тем, что добыли сами.

Мы ж говорим, у партизанской Рудобелки собственная система информирования, независимая. Вообще ни от чего».