Окно

Сидя дома мы готовимся к большой битве за новую реальность.

Из своего окна я вижу белую шелковицу, дерево, завораживающее меня…Именно оно было одной из причин, почему я здесь поселилась. Щедрое, весну и лето кормит оно своими сладкими и здоровыми плодами десятки птичьих семей. Сейчас у шелковицы нет листьев, и поэтому я вижу часть тихой улицы, по которой кто-то редко проходит, направляясь в сторону парка. Погода во Вроцлаве почти летняя, ослепительно светит солнце, небо голубое, а воздух чистый. Сегодня, выгуливая собаку, видела, как две сороки отгоняли от своего гнезда сову. Мы с совой смотрели друг другу в глаза с расстояния всего в метр…

Такое чувство, что живность тоже ожидает, что же произойдет…

Для меня уже давно мира было «за слишком». Слишком много, слишком быстро, слишком громко.

Поэтому у меня нет «травмы уединения», я не страдаю от того, что не встречаюсь с людьми. Не жалею, что опустели кинотеатры; мне безразлично, что закрыли торговые галереи. Я просто волнуюсь, когда думаю обо всех тех, кто потерял работу.

Узнав о профилактическом карантине, я почувствовала что-то вроде облегчения, и я знаю, что многие люди чувствуют то же самое, хотя и стыдятся этого. Моя интроверсия, долго подавляемая и гонимая диктатом гиперактивных экстравертов, отряхнулась и вышла из шкафа.

Я смотрю в окно на своего соседа, занятого адвоката, которого еще недавно наблюдала выезжающим утром в суд, с мантией, перекинутой через плечо. Сейчас он в мешковатом спортивном костюме воюет с ветками во дворе; кажется, взялся за уборку. Вижу молодую пару, выгуливающую старую собаку, которая с прошлой зимы еле ходит. Пес пошатывается на ногах, а они медленно ступают следом, терпеливо сопровождая его. Мусоровоз шумно забирает мусор.

Жизнь продолжается (а как иначе?), но в совершенно ином ритме. Я навела порядок в шкафу и вынесла прочитанные газеты в контейнер для макулатуры. Пересадила цветы. Забрала из ремонта велосипед. Готовка доставляет мне удовольствие.

Настойчиво возвращаются картины из моего детства, когда было гораздо больше времени и можно было его «убивать», часами пялясь в окно, наблюдая за муравьями, лежа под столом и представляя, что это ковчег. Или читая энциклопедию.

Разве не похоже на то, что мы просто вернулись к нормальному ритму жизни? Что это не вирус – аномалия, а как раз наоборот, – тот лихорадочный «мир до вируса» был аномальным?

Вирус напомнил нам о том, что мы так страстно вытесняли: мы хрупкие существа, состоящие из тончайшей материи. Мы умираем, мы смертны. Что мы не отделены от мира своей „человечностью” и уникальностью, но мир этот есть чем-то вроде большой сети, в которой все мы застряли, связанные друг с другом и со всем сущим невидимыми нитями зависимостей и влияний. Что из каких бы далеких стран ни были мы родом, на каком бы языке мы ни говорили и каким бы ни был цвет нашей кожи, мы так же заболеваем, так же боимся и так же умираем.

Сейчас нам дано понять, что несмотря на то, насколько слабыми и беззащитными чувствуем мы себя перед угрозой, вокруг нас есть люди, которые еще слабее и еще более нуждаются в помощи. Вирус напомнил, как уязвимы наши старые родители, бабушки и дедушки, и как сильно мы должны о них заботиться.

Он показал нам, что наша суетливая горячечная подвижность угрожает миру. Он поднял вопрос, который мы редко осмеливались задать себе: чего же мы, собственно, ищем?

Страх перед болезнью свел нас с петляющей дороги и с необходимостью напомнил о существовании гнезд, из которых мы вышли и в которых чувствуем себя в безопасности. И даже будь мы самыми, что ни на есть, великими путешественниками, в такой ситуации, как эта, мы всегда будем тянуться к какому-то дому.

Oткрылась нам также печальная истина, что в минуты опасности возвращается мышление в замкнутых и исключающих категориях народов и границ. Этот трудный момент выявил, насколько слаба на практике идея европейского сообщества. Союз фактически сдал матч, отдав антикризисные решения на откуп национальным государствам. Закрытие государственных границ я считаю величайшим поражением этого смутного времени. Вернулись «национальные интересы» и категории «свои» и «чужие»: то, с чем мы боролись последние годы, надеясь, что больше никогда подобное не будет формировать наши умы. Страх перед вирусом непроизвольно воскресил первобытную установку, что виноваты какие-то чужаки; это именно они всегда откуда-то приносят угрозу. Вирус в Европе – «откуда-то»; он не наш, он чужой. Возвращающиеся из-за границы стали в Польше подозреваемыми.

Волна захлопывающихся границ и чудовищные очереди на пограничных переходах для многих молодых людей, наверняка, стали шоком. Вирус напоминает: границы существуют и чувствуют себя хорошо.

Боюсь также, что вирус быстро напомнит нам еще одну старую истину о том, насколько мы не равны. Одни из нас улетят частными самолетами к своим уединенным лесным домам или на острова, а другие останутся в городах, чтобы обслуживать электростанции и водопроводы. Третьи будут рисковать своим здоровьем, работая в магазинах и больницах. Кто-то на эпидемии заработает, кто-то потеряет все, что имел.

Грядущий кризис, без сомнения, подорвет те принципы, которые казались нам стабильными; многие государства не справятся с этим, и на фоне их дестабилизации родятся новые порядки, как это часто после кризисов бывает.

Мы сидим дома, читаем книжки и смотрим сериалы, но на самом деле мы готовимся к большой битве за новую реальность, которую мы не можем себе даже представить, медленно понимая, что ничто больше уже не будет таким, как раньше.

Принудительный карантин и заключение семьи в доме, возможно, даст нам понять то, в чем мы вовсе не хотели бы признаваться: что семья утомляет нас, что брачные узы давно истлели. Наши дети выйдут из карантина зависимыми от интернета, и многие из нас осознают бессмысленность и бесплодность ситуации, в которой механически, силой инерции мы застряли.

А что, если мы увеличим количество убийств, самоубийств и психических заболеваний?

На наших глазах рассеивается как дым цивилизационная парадигма, формировавшая нас последние двести лет: человек – венец творения, мы можем все, мир принадлежит нам.

Наступают новые времена.

Лауреат Нобелевской премии, польская писательница Ольга Токарчук, «Фейсбук»

Перевела специально для Charter97 Анжелика Вацкель