За стеклом

Зачем Путин держит политическую дистанцию?

В схеме кризисного управления Россией продолжает наблюдаться отчетливая политическая аномалия — в ней выпадает центральное звено. Страна видела разного Путина за эти двадцать лет, но никогда такого: отстраненного, удаленного, неэмоционального. Он как бы здесь и не здесь одновременно. Формально, конечно, придраться не к чему. После некоторой паузы он все-таки заговорил. Его обращения теперь регулярны, он раздает указания, принимает важные решения — например, проводить парад или нет, и, если проводить, то второго сентября или третьего? Народ видит и слышит его в записи, но он где-то далеко. За стеклом.

Насколько я осведомлен, ситуация, когда национальный лидер, не будучи либо болен сам (либо попав под карантинные ограничения после контакта с больным), самоудаляется и самоизолируется, встречается сегодня нечасто. Собственно, и сам Путин начал с того, что демонстративно поехал «потусоваться» в больницу в Коммунарке, в чем как раз особой необходимости не было. Но потом все изменилось, и Путин скрылся где-то за линией политического горизонта, и совершает теперь оттуда редкие точечные медийные интервенции. Все те, кого раньше не было ни видно, ни слышно за его широкой спиной, — губернаторы, министры, градоначальники, — вдруг оказались на передовой коронавирусного фронта, в то время как главнокомандующий вместе со ставкой отъехал глубоко в тыл.

Менее всего я склонен объяснять эту феноменальную пассивность Путина его страхом подхватить вирус. Во-первых, он в достаточной степени обладает развитым политическим инстинктом, чтобы при необходимости поставить на кон все, включая собственную жизнь, ради сохранения власти и лидерства. А во-вторых, даже оставаясь на политической удаленке, можно было легко при желании найти способ более активного включения в политический процесс. Причем это не значит, что «за кадром» он в него не включен — вполне возможно и, скорее всего, как раз наоборот, он продолжает концентрировать в своих руках все больше нитей власти и играет принципиальную роль в принятии всех ключевых решений. Но мы говорим о восприятии ситуации, о том, как это выглядит внешне для широкой публики.

Самоудаление Путина в Ново-Огарево, как нам по крайней мере рассказывают, напоминает мне отъезд Ивана Грозного в Александровскую Слободу накануне опричнины. Оставив мечущуюся в панике Москву, царь два месяца наблюдал за происходящим со стороны, прежде чем объявил подданным о новом дивном мироустройстве Руси. Есть ли у Путина план, ради которого он решил временно политически дистанцироваться от происходящего?

Об этом мы можем только гадать, но кое-какие детали позволяют нам строить некоторые предположения. И если такой план есть, то он вряд ли связан напрямую с эпидемией. Конечно, предугадать масштаб эпидемии в России непросто, но в целом есть основания считать, что с большими или с меньшими потерями, но ситуацию удастся удержать под контролем. Возможно, вопреки обычным апокалипсическим ожиданиям интеллигенции, Россия даже не окажется худшей в Европе на поприще борьбы с инфекцией. Так что сама по себе эпидемия угрозы для режима не представляет. Другое дело — ее экономические последствия.

Здесь я должен опереться на блестящий «разбор полетов», сделанный Кириллом Роговым. Анализируя правительственный план по спасению экономики, он убедительно показал, что Кремль, собственно, никого, кроме самого себя, пока не собирается спасать и никаких мер по поддержке экономики на самом деле не предлагает. Из чуть менее чем 100 миллиардов долларов так называемой помощи почти две трети — это латание дыр в бюджете, образовавшихся в основном из-за падения цен на нефть и газ. Оставшаяся треть преимущественно пойдет на помощь крупным компаниям, в первую очередь, видимо, аффилированным с государством. И лишь около одного миллиарда долларов будет потрачено, если еще будет, собственно на помощь малому и среднему бизнесу, пострадавшему от объявленных президентом каникул.

Это уже что-то, оно требует, как минимум, осмысления. То есть Кремль, имея возможность оказать срочную и неотложную помощь самодеятельному населению, — а это, между прочим, как указывает Рогов, отрасль экономики, где задействовано до трети работоспособного населения, — демонстративно отказывается эту помощь предоставлять и, более того, выбирает такие алгоритмы борьбы с эпидемией, которые больнее всего бьют именно по этому сословию (типа отпусков за счет заведения).

Это уже вопрос не экономики, а политики. Тут есть сознательный и рациональный выбор. Конечно, Путин совсем недавно имел повод выразить свое личное отношение ко всему этому сословию с беспрецедентной откровенностью, назвав его торгашеским. Но это же не повод его уничтожать.

А вдруг это и есть план? Не экономический, а политический и идеологический, и при этом отнюдь не новый, а давно выстраданный. Просто никогда обстоятельства еще не складывались так благоприятно, чтоб сказку о возвращении России в тридевятое царство, тридесятое государство сделать былью. Вспомним тут кстати о застрявшем на полпути к финалу путинском конституционном проекте. Но не о конституционной дичи с «обнулением», а о той острой приправе к ней, которая многим кажется простым гарниром.

Я уже писал о том, что вся эта история с конституцией дурно пахнет и отдает подготовкой к перевороту, в рамках которого все современное русское общество будет переформатировано на новых началах, которые на самом деле являются далеко не новыми для европейской истории XХ века. Однако наличие достаточно большого самодеятельного экономически сословия, прошедшего сквозь суровые испытания горячих девяностых и закалившегося в холоде «нулевых», могло стать препятствием такому переформатированию.

И вот такая удача, пришел вирус и выкосил это самодеятельное сословие на корню, поставил его на колени, превратил в пауперов (англ. pauper — «нищий») И что прикажете делать? Спускать на эту потенциальную «пятую колонну», рассадник всяческого либерального зла, миллиарды, заготовленные на случай последней и решающей битвы с заклятым Западом, или дать им «подохнуть», освободив площадку для крупного прямо или косвенно огосударствленного бизнеса? Ответ напрашивается сам собой. Для тех, кто грезил о возвращении на особый русский путь, — в смысле к тотально контролируемой государством экономике и стреноженному религиозно-идеологическими путами обществу.

Я не знаю, есть ли в России «глубинный народ», но «глубинное государство» в ней точно есть, и оно давно бредит неоимперским проектом, реализации которого существенно мешало остаточное присутствие в экономике достаточно большого самодеятельного слоя. Уничтожение этого слоя может по аналогии с уничтожением крестьянства в эпоху сталинской коллективизации стать условием и ресурсом для построения неототалитарного государства. Уже не коммунистического, а какого-то другого. Один из архитекторов нынешнего режима в начале «нулевых» сказал мне, что достижением первых лет правления Путина было назначение «ста самых богатых», то есть превращение олигархов в номинальных менеджеров якобы частных активов под контролем Кремля. Возможно, амбиции растут, и теперь Кремлю хочется назначить сто тысяч просто богатых по всей стране и руководить ими в режиме онлайн. Нет малого и среднего бизнеса — нет проблем.

Если Путин хочет умыть руки и для этого спрятался в Ново-Огарево, то дело не в вирусе. Вирус его не страшит. Он будет молча наблюдать, как ненавидимый им класс «торгашей» сойдет в России в историческое небытие, и в самом конце выйдет, чтобы спасти и собрать на бюджетный Ноев ковчег избранных тварей. Я не утверждаю, что это осознанный и рассчитанный по минутам план. Вполне возможно, Кремль действует неосознанно, руководимый классовым инстинктом. По большому счету, сути дела это не меняет. Никаких других внятных объяснений тому, почему лидер нации отгородился от нации в момент тяжелых испытаний и почему правительство не предпринимает никаких реальных усилий по спасению предпринимательского сословия в России, я не вижу.

Владимир Пастухов, «МБХ-медиа»