Путин и «подземный пожар» COVID-19

Как на самом деле развивается эпидемии в России.

Российская статистика занижена минимум по двум факторам.

Первый фактор — системный. В отличие от рекомендаций ВОЗ, в России число заболевших и умерших от коронавируса считается по-другому. ВОЗ заинтересована в том, чтобы корпус статистики одинаково описывал одно и то же явление в разных странах. Поэтому в их рекомендациях сказано, что к умершим от коронавируса относятся все, у кого он выявлен. То есть считается, что человек погиб от COVID-19 даже, если у него зафиксирована почечная, печеночная, сердечная недостаточность на фоне этого заболевания. Конечно, за исключением тех случаев, когда зараженный коронавирусом погибает в ДТП. В целом логика понятна — если у человека установлен коронавирус и он умер — значит, это жертва коронавируса.

В России не так — она не принимает рекомендации ВОЗ и количество умерших фиксирует по своим представлениям, регистрируя только те случаи, где COVID-19 является главной причиной смерти. Например, воспаление легких, вызванное коронавирусом. Число реальных жертв COVID-19 получается заниженным, потому что основная часть людей умирает от так называемой внебольничной пневмонии.

Можно смело умножать количество жертв в Москве примерно на три. Почему на три? Потому что помимо статистики здравоохранения, есть статистика ЗАГСов — есть акты гражданского состояния, там фиксируется количество умерших, естественно, не касаясь вопросов о причинах смерти. В Москве средняя многолетняя норма смертей в апреле — 10 тыс. человек. Обычно она держится на стандартном уровне, потому что население Москвы имеет слабую, но не очень заметную тенденцию к росту. В этом году умерло 12 тысяч, а значит, 2 тыс. сверх нормы (20%). По официальной медицинской статистике, при этих дополнительных, сверхплановых, сверхнормативных смертях, только 700 объясняются коронавирусом, потому что по московской статистике за апрель от COVID-19 умерло только 700 человек. А от чего умерли остальные 1300? Скорее всего, это было связано с эпидемией — косвенно или прямо. Получается, что в Москве количество смертей занижено в два-три раза, просто за счет системы учета. Собственно, мэр Москвы Сергей Собянин и сам говорил, что в реальности в Москве в 2−2,5 раза больше заболевших и умерших от коронавируса, чем они могут установить.

Второй элемент системного фактора — это плохая диагностика. Если больному сделали тест, но он не показал COVID-19 — это не означает, что коронавируса нет, это мог быть и плохой тест. Чем хуже диагностика, тем сложнее выявить больных коронавирусом. В регионах и странах с хорошей диагностикой заболевших оказывается больше, чем в регионах и странах с плохой диагностикой.

Вот эти два фактора отличия — механизм учета и слабая диагностика — позволяют с большой степенью уверенности говорить, что смертей от коронавируса, наверное, в два-три раза больше, чем сообщает официальная статистика. Но это все касается в основном Москвы. А вот то, что происходит в других регионах России — вообще никто не знает.

В регионах на статистику влияет еще и несистемный фактор — административный ресурс. Начальники не велят медикам показывать реальную картину, чтобы регион не выглядел плохо в глазах Москвы и чтобы начальнику не надрали уши.

Самый яркий пример — Дагестан. По официальным данным Роскомнадзора, неделю назад там заболели 3,5 тыс., а по данным собственного же министерства здравоохранения Дагестана — 12,5 тысяч. Министр здравоохранения Дагестана говорит, что уверен в том, что это люди, заболевшие коронавирусом, но тесты этого не показывают. У них клиническая картина — типичная для коронавируса, но просто не выделен возбудитель. Но он говорит так, а Роскомнадзор, монопольно ведущий учет, говорит эдак. В результате данные отличаются практически в четыре раза. Еще и неизвестно, насколько валидны данные министра здравоохранения.

Говорить о реальных показателях смертности можно будет уже через полгода, когда удастся как-то сравнить данные разных ведомств и рассчитать более корректно. Общая тенденция, если говорить про российскую ситуацию, заключается в том, что в Москве все началось раньше — это открытый продвинутый центр, куда прилетали люди из Китая, Италии, и Москва раньше погрузилась в эпидемию. Поскольку в Москве неплохая диагностика, есть квалифицированные врачи и деньги — она раньше других поняла, что дело серьезное и смогла ввести меры — ограничение контактов, введение карантина и так далее. Теперь она выходит из пика раньше остальной страны. Страна еще погружается, а Москва уже выходит.

Два месяца назад из общей российской статистики числа заболевших и умерших от COVID-19, на Москву приходилось от 2/3 до ¾. В остальной России, может, кто-то и умирал от коронавируса, но они этого не фиксировали, так как местные врачи и подумать об этом не могли — не того уровня квалификация и диагностика. Раньше в Москве в сутки заболевали по 5−6 тысяч человек, сейчас уже 2−2,5 тысячи, а в России — 9 тысяч. В Москве продолжается высокая смертность, поскольку сейчас умирают те, кто заболел 2−3−4 недели назад. Есть временная задержка — сама эпидемия в Москве, по-видимому, уже идет на спад, но смертность набирает обороты, потому что умирают люди, заболевшие месяц назад. Поэтому смертность высокая, а количество заболевших уменьшается.

В остальной России идет «подземный пожар» — там и цифры сфальсифицированы, и врачи плохие, и произвол начальства. Люди заражают друг друга, никакой реальной изоляции организовать не удается.

Болеют и чиновники— то Песков заболел, то министр строительства в Краснодарском крае, болеют и сотрудники Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН), можно смеяться, но говорят, что среди заболевших ФСИН в четыре раза больше сотрудников, чем осужденных. Прямо как в Дагестане — они говорили, что у них только 30 жертв еще неделю назад, при этом от коронавируса уже умерло 40 врачей. Сказали, что у врачей внебольничная пневмония, а чего они косяком пошли умирать — Бог знает. Получалось, что врачей умерло больше, чем простых людей от коронавируса. Вот так построена российская статистика.

Люди дезориентированы, они не понимают, каким цифрам верить. Им говорят: «Цифры пошли вниз», а знакомые врачи и знакомые знакомых говорят, что цифры наоборот пошли вверх. Поэтому люди начинают питаться слухами, а слухи всегда в разы преувеличены или преуменьшены в зависимости от того, кто во что привык верить. Пока я бы констатировал состояние когнитивного диссонанса — никто на самом деле ничего не понимает, но уже всем ясно, что власти врут. Я подозреваю, что о реальной ситуации не знает никто, ведь региональные начальники представляют искаженную информацию. Поэтому реакция властей иррациональна, для рациональной реакции нет оснований.

Россияне не понимают кому верить — мне, Мишустину, или какому-нибудь доктору Мясоедову, который говорит с экрана телевизора, что все в порядке. Они не готовы ни к каким конкретным действиям. Если докатится до уровня рукопожатия, тогда будет иначе. В Москве это было — у каждого в кругу есть родственник, знакомый, близкий друг, который умер от коронавируса. И это удержать невозможно. В регионах об этом знают меньше, но крупные города эта участь не минует. Говорить об осознанной реакции населения можно будет через месяц или два, когда люди на собственном опыте поймут, что это такое. Пока они черпают информацию из телевизора и понимают, что их обманывают, но каждый воспринимает это по-своему, переоценивая или недооценивая опасность. В обществе преобладает растерянность.

Путин не спешит помогать обществу, ведь он очень трепетно относится к фондам. У него очень хорошие и позитивные воспоминания о том, как эти фонды помогли России выбраться из мирового кризиса 2009 года. Тогда была большая кубышка, которую смог оформить тогдашний министр финансов Алексей Кудрин. У государства (при наличии невысокого государственного долга) было полтриллиона свободных денег, и когда банки подошли к кассовому разрыву — им нечем было выплачивать запрошенные деньги — государство дало им эти деньги. Путин это помнит, поэтому очень трепетно относится к государственной кубышке, но он совершенно не готов ее тратить на население. Он готов поддерживать системообразующие отрасли — например, чтобы поддержать какие-то автозаводы, оборонку, потому что это нужно, чтобы обеспечить лояльность гендиректора государственной корпорации Ростех Сергея Чемезова и его людей, влиятельные группы лоббистов. Он готов потратить эти деньги на поддержку банков, потому что от банков очень многое зависит, для поддержки силовиков, например, министра обороны РФ Сергея Шойгу, для поддержки региональных лидеров тоже нужны деньги, на всех не хватает. В очереди стоят те, у кого есть политический ресурс. Те, кто может лоббировать и влиять на Путина.

Путин хорошо понимает, как устроена российская политика. Он понимает, что прежде всего должна быть обеспечена лояльность элиты, она должна быть накормлена — в первую очередь силовые элиты, региональные во вторую, медийные и бизнес-элиты. Население? А как оно может продемонстрировать свою неудовлетворенность? Выборы? Они уже в России давным-давно регулируются теми же элитами, тем же административным ресурсом. Важнее поддерживать этот административный ресурс, лоббистские группы, чем население.

Надо отдать Путину должное, он все-таки нашел в себе рациональность (гуманизмом это сложно назвать), около 900 млрд из этого загашника он все-таки решил выдать людям — тем, у кого нет источника заработка. Он выделил деньги на материнский капитал, поддержку детей — 10 тысяч на каждого ребенка. Это ведь большие деньги, когда набегает на всю страну. Всем раздал по рублю — вот уже 140 млн рублей, а если по десятке, то уже 1,5 млрд, а если по тысяче — это уже 140 млрд. Если по 10 тысяч, то уже тот самый триллион и получается.

Он очень прагматично подходит к этому вопросу и понимает, кому нужно давать деньги в первую очередь — не трудящимся. Ведь бывали времена, когда они жили значительно хуже, в советские времена такое случалось весьма часто. От голода не помирали, и ничего страшного не происходило, потому что была обеспечена лояльность силовых структур — того же КГБ, ЧК, НКВД при Сталине, сейчас то же самое. Весь опыт советской эпохи показывает, что кормить надо тех, кто обеспечивает вертикаль, а не население. Население притопчется.

Дмитрий Орешкин, «Новое время»