«Мне сделали КТ, а мужу — флюорографию, больше мы не виделись»

История белорусской семьи, заболевшей коронавирусом.

Это грустная история.

«Где вы его подобрали?» — спросил кто-то из врачей о вирусе. Минчанка Элеонора Семенова растерялась: «Ну неужели вы думаете, что специально?..»

Уже потом другие врачи посоветовали не искать концов: в этом нет никакого смысла. ВОЗ называет это «вирус проник в общество», пишет onliner.by.

«Не волнуйтесь, у вас гайморит»

— Не знаю, кто заболел первым. Все вместе — мы с мужем и моя сестра. Поняли это, когда 25 апреля отправились на дачу, где нам стало плохо, — рассказывает Элеонора. Женщине 63 года — живи она чуть западнее, и пенсионеркой бы еще не считалась.

На следующий день они вернулись в Минск. У всех троих была температура.

— 28 апреля вызвали врача — мне и сестре.

Почему не мужу? Потому что мужчина. 66-летний Виктор лечиться не любит, таблеток не пьет — обычное поведение.

Пришел к нам доктор, молодой такой парень, наверное, только что окончил университет. Поставил сестре диагноз «гайморит»: у нее пропало обоняние. У меня то же самое — вот антибиотики.

Женщины робко пытались сопротивляться, но мы так часто уверяли сами себя в наличии у нас коронавируса, что врачи уже перестали верить.

— Он сказал: «Нет, идите сдайте анализы в поликлинику, сделайте флюорографию». Мы послушные. Несмотря на отвратительное самочувствие, отправились к дежурному врачу — сдать анализы и послушаться. В вестибюле встретили кого-то из менеджеров поликлиники, спросили, почему нам не сделали тесты. Она объяснила, что тесты делаются только по назначению санстанции. Но мазки взяли, спасибо.

4 мая Элеонора снова вызвала врача — себе и мужу, который уже температурил на грани 38 градусов.

— Пришел уже другой доктор. Он послушал и безоговорочно сказал: «В больницу». Нас привезли в 2-ю больницу. Взяли мазки и сделали экспресс-тесты. У меня были незначительно положительные иммуноглобулины M. У мужа тест оказался отрицательным. Поэтому меня направили на КТ, а его — на рентген с диагнозом «бронхит». В итоге мне сказали готовиться к госпитализации, а мужу — лечиться дома.

Я посадила его в такси и отправила домой. Тогда я в последний раз видела своего мужа.

«У нас нет времени «через поликлинику»

Элеонора пролежала в больнице 15 дней — со слабостью и всеми «побочками» от лекарств, но постепенно поправляясь. Каждый день они с мужем созванивались — тому легче не становилось.

— Сын с женой живут в соседнем доме. Но 5-го числа позвонила санстанция и подтвердила наш вирусный статус (у меня и у сестры, когда брали мазки в поликлинике). Так дети стали контактами первого уровня, запертыми в квартире.

Сестру Лену положили не сразу: не было мест. Место появилось в 4-й больнице 6 мая.

Вите, как контакту, тоже сделали ПЦР-тест, результаты которого в поликлинику пришли 11 мая. До 10 мая слабеющий человек оставался дома в одиночестве. Сыну Диме приходилось нарушать режим, чтобы не оставлять отца.

Я звонила всем. Общались очень вежливо: не волнуйтесь, всех проконтролируем. В последний раз на ноги муж поднимался 8 мая. То ли тогда, то ли накануне его пришли поздравить с Днем радио, телевидения и связи (он работал в «Белтелекоме»).

10 мая Виктору стало совсем плохо. Дима побежал к нему.

— Около восьми вечера позвонили и сказали, что у отца положительный результат ПЦР-теста. Я объяснил ситуацию: срочно нужна скорая. А мне в ответ — по протоколу: «Мы передадим бумаги в поликлинику — там разберутся». Я звоню в скорую сам: подтвержден COVID, нужна помощь. Там опять: завтра, послезавтра. Но человек умирает. «Вы поймите: нет машин, нет мест…»

— Я тоже стала звонить. Впервые в жизни стук сердца чувствовала через горло. Говорю: человек уже даже в туалет не может сам сходить. В ответ лекция: «Если человек не может себя обслуживать, кто будет в больнице это делать?» Вывели меня. И опять: «Оформляйтесь через поликлинику». Я кричу: «Вы себя слышите? Давайте тогда человека к мусорным бакам сразу вынесем, чтобы он никого не беспокоил».

В итоге кто-то дозвонился, скорая приехала. В квартиру зашел одинокий фельдшер, достал пульсоксиметр — сатурация 85. Это уже на грани необратимых последствий.

— Он молодец, — говорит Дима. — Мы стали звонить вместе. «Нет мест, ждите». Врач стал объяснять по телефону, что это не тот вариант, чтобы ждать. Вдвоем спустили отца к скорой и поехали в 4-ю больницу.

Это было ночью с воскресенья на понедельник.

Забирайте — не забирайте

— В понедельник я дозвонилась в отделение. Муж лежал и уже плохо соображал. Днем его подняли в реанимацию, где он провел на кислороде следующие 18 дней.

На руках у Элеоноры сегодня есть весь план лечения мужа. В том же заключении написано, что положительным у него был уже тот тест, что взяли в «двойке», когда он уехал на такси, то есть на несколько дней раньше, чем взятый в статусе контакта, который открыл дорогу в больницу. Эти несколько дней были потеряны.

— 28 мая мужа переводят из реанимации в палату и звонят мне: «Заберите домой». — «Как? Он ходит?» — «Нет». Еще проскочило на той стороне провода, что я близкого человека не хочу забрать домой. Я кричу: «Какое право вы имеете так говорить? Мы прожили вместе 42 года. Я заберу, но дайте мне заключения, лекарства, назначения дальнейшие. К кому мы будем обращаться из дома? К молодому парню из поликлиники?» Согласились, оставили.

Следующий звонок поступил в понедельник, 1 июня.

— Со мной разговаривали уже совсем иначе, спокойнее. Я же долго работала во врачебной среде и знаю, какие могут быть врачи и как достойно себя вести. Уже говорят, что и невролог посмотрит, и все-все-все.

А мы тем временем стали готовиться к возвращению. В воскресенье купили с Димой медицинскую кровать, поставили ее, я постелила белье. Сама прилегла: удобно ли будет? Понятно, что человек лежачий, когда встанет, неизвестно.

В два часа дня мне позвонили: мужу стало хуже. Его подняли в реанимацию. Через 40 минут его не стало.

Потом мне честно сказали, что за 18 дней не было никакой динамики. Если бы я забрала его домой, ему бы и COVID в свидетельстве о смерти не написали, уверена.

Как и сотням других семей, нам не разрешили попрощаться. Я понимаю, там же тоже люди работают, каждый хочет жить и не подвергать себя риску. Мы с мужем давно обсуждали: когда нас не станет — кремация.

— Сестра лежала в больнице 9 дней. За это время она похудела на 10 килограммов и плохо чувствует себя до сих пор. Гастроэнтеролог ее посмотрел — сказали, что неизвестно, сколько нужно все восстанавливать. Печень, кишечник — кошмар. Причина — реакция организма на медикаменты. Но это же ситуация без выбора.

У сына и его жены все тесты отрицательные.

— У пандемии есть три плоскости: объективные обстоятельства (характер вируса, доступные лекарства и так далее), человеческий фактор (незапланированное отклонение от утвержденной схемы) и сама система — единственное рукотворное здесь. Вы видите какие-то ошибки в ней?

— Я не знаю. Сначала хотели кричать официальными бумагами и требовать каких-то наказаний. Жаловаться на поликлиники, равнодушие, бюрократию. А потом я поняла, что у меня нет никакого оружия. И смысла в этой борьбе нет никакого. Только причинить еще больший вред своему здоровью.

Меня гложет одна мысль: если бы начали лечить сразу. А то когда начали, легких уже почти не было. Мы оказались в роли просящих помощи. Иногда слышат только тех, кто громче просит. Иногда важнее правила заполнения документов, чем здоровье.

Меня положили, а его нет. Это как лотерея. Если это система, то она не может считаться устойчивой. Свободные места у них какие-то в запасе…

Когда муж еще лежал в реанимации, Диме позвонили из милиции: «Где отец?» Он объяснил. На следующий день нашли мой номер: «Где Виктор Александрович?» Вот такая гармония.

Я виню себя. Мне нужно было 4 мая настоять, чтобы его положили. Ну что флюорография — она же ничего не показывает. У меня при всех хрипах была прекрасная флюорография, а на КТ — поражение. И картинка с такси еще долго будет стоять перед глазами.

Я просто прошу врачей: будьте внимательнее, пожалуйста. Чтобы было как в стране из телевизора.