«Самовары» России

Как к юбилею Сталина улицы советского города зачистили от фронтовиков.

Внимание к инвалидам войны в СССР пропало быстро. Беда примелькалась, стала обыденной. «Базары, вокзалы, многолюдные места, где можно было просить подаяния и выпить водки, стали постоянным пристанищем для этих обездоленных людей. Об инвалидах войны всегда говорили мало, зато взахлеб орали «ура» победе над фашизмом», — писал Виктор Максимов в своей книге «Исповедь старого солдата». Виктор Сергеевич и сам вернулся с войны инвалидом, хотя руки-ноги, к счастью, были на месте. Последствия контузии изводили его до самой смерти, он просыпался с криками, его мучили кошмары и сильная боль. Жить рядом с ним было тяжело.

СПРАВКА «НОВОЙ»

По данным Центрального архива Минобороны, в годы Великой Отечественной войны ранения получили 46 миллионов 250 тысяч военнослужащих. Вернулись домой с черепно-мозговыми травмами 775 тысяч фронтовиков. Слепыми — 54 тысячи. С изуродованными лицами закончили воевать 501 342 человека. Потерявших одну руку на фронте насчитывалось более трех миллионов, обеих рук лишились более одного миллиона солдат и офицеров. Одноногих насчитывалось 3 миллиона 255 тысяч, безногих — 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами — 418 905. Безруких и безногих, так называемых «самоваров», — 85 942 человека.

И на страницах книги, и в жизни Максимов часто вспоминал инвалида Алексея, встреченного им в первый послевоенный год возле городского рынка. Бывший солдат был без ног, передвигался по городу на «самоходке», самодельной тележке, отталкиваясь руками от земли. Был женат, еще до войны родил дочь, но, вернувшись с фронта, большую часть времени жил у брата в деревне, не хотел быть обузой своей семье. В деревне выращивал табак, торговал им и таким образом содержал себя и помогал близким.

— Это был такой энергичный и с чувством юмора человек, что я иной раз заглядывал ему в лицо, шутит или нет? — вспоминал Максимов. — Однажды он похвалил хирурга, который из культи предплечья при ампутации сделал ему клешню, как у рака. Искренне похвалил.

А как-то в разговоре неожиданно продекламировал «Наша армия всех сильней». И столько сожаления и обиды в одной фразе… Врали сами себе и сами верили!

Виктор Максимов
Фото: psmb.ru

Через пару лет Алексея не стало. Однажды в деревне он взял охотничье ружье, ночью выбрался из бани, где жил, и на руках добрался до речки. Там, на берегу, выстрелил себе в сердце. Под камнем у бани оставил записку, в которой просил простить его и похоронить сразу, а потом лишь сообщить жене и дочке. За баней стоял сбитый из неструганых досок четырехугольный ящик с крышкой. Алексей заранее подготовил себе этот гроб.

После войны Виктор Максимов стал частым гостем Свердловского госпиталя для инвалидов войны. Именно там он встретил ветерана из поселка Шаля, что на юго-западе области. Как рассказывал новый знакомый, после ранения в 1941 году он был комиссован по инвалидности и оставлен работать на Шалинской железнодорожной станции. Ветеран вспоминал, что всю войну днем и ночью шли санитарные поезда с ранеными на восток, десятками в день. Санитарный поезд здесь останавливался, только чтобы выбросить из вагонов умерших. Потом работники станции подбирали тела и хоронили их в больших братских могилах неподалеку в лесу. Если дело было зимой, то укладывали, как бревна, в сарае и оставляли до весны. Кого закапывали — не знали, документов при мертвых не было…

Американки

Свердловск. Первые послевоенные годы. Инвалиды в электричках, в трамваях, на базарах, возле магазинов. В военной форме, грудь в орденах. Они просят милостыню, а вечером перемещаются в «американки».

— «Американки» — это пивнушки, — объясняет Сергей Авдеев, старший научный сотрудник музея «Уралмашзавода» в Екатеринбурге. — В них круглый прилавок располагался по центру. Внутри стояла тетка с пивной бочкой и насосом. На закуску можно было бутербродик взять. Тетки наливали даже в долг, под залог документов, обычно в ход шел пропуск на завод. Но мой знакомый рассказывал, что лично видел заложенный партбилет.

Как рассказывал Виктор Максимов, «американки», расположенные на крупных перекрестках города, заполнялись до отказа, особенно зимой. Работали пивные до полуночи, потом все расходились. Тех, кто идти уже не мог, выносили на улицу.

Ранним утром по городу разъезжал грузовик, который собирал возле «американок» трупы замерзших инвалидов.

У заводской проходной

— Когда получка была на «Уралмаше», они все, безногие и безрукие, цепочкой выстраивались на земле возле проходной, ждали подаяния. Кто как… Кто — на тележках, кто — прямо на голой земле, — продолжает Сергей Авдеев. — Был у нас выпускник 22-й школы, ему в первый же день войны ногу оторвало. Он оказался в немецком концлагере, потом — в нашем. В вину ему вменили то, что, когда двуногие умирали, он с одной ногой умудрился выжить. Вернулся из лагеря домой, ни пенсии, ни пособий, раз его во враги записали. Сел с кепочкой. А мимо как раз идет Антонина Сомова, директриса его школы. И забрала его с собой. Привела в школу, устроила выпускника на должность учителя рисования и черчения. Позже появился Дом пионеров, он и там работал — кружок вел. Ожил человек сразу. На «Уралмаше» его многие знали — стал он художником Соколовым, а мог умереть как нищий инвалид. Сомова, кстати, помогла еще одному ученику, который концлагерь прошел. Она его тоже в школу приняла, не дала погибнуть. Он вел технические кружки.

Свердловский госпиталь для инвалидов войны
Фото: gvvso.ru

Ландшафт победителей

— Послевоенные годы пришлись на мое детство, — вспоминает Алексей Зыков, председатель Свердловской областной общественной организации «Семьи погибших воинов». — Хорошо помню инвалидов. Окна нашей квартиры выходили на проходную «Пневмостроймашины». «Американка» примыкала к забору завода. И всегда внутри и снаружи — инвалиды. Внутрь могли зайти те, кто на костылях, а рядом сидели безногие.

По словам Алексея Зыкова, чаще всего инвалидов можно было встретить возле продуктовых магазинов. В тамбур заходишь, там обязательно «самовар» сидит, без рук и ног. Его в самодельном кульке или «рюкзаке» приносила сердобольная женщина утром. Весь день инвалид там сидел, просил милостыню, вечером она его забирала.

— Я вспоминаю, как паршиво мы, пацаны, относились к этим людям, — говорит Алексей Александрович. — Мы видели, как гоняла их милиция. Никакого уважения к победителям не было. Исчезли они резко. Говорили, что их увезли в «уморные» места. Они были изолированы от людей, потому что портили ландшафт победителей.

Зыков рассказывает, как мальчишки дразнили инвалидов.

— Вот идет вчерашний боец на деревяшке, протезов же не было. Идет, а за ним — толпа пацанов, и в такт его прихрамываниям скандирует: «Рубь пять, где взять? Надо за-ра-бо-тать!» Вот такая издевательская речовка. Никто нас не гонял, взрослые сами возмущались, мол, ходят тут всякие инвалиды.

Когда мы видели, как милиция их выбрасывает из магазинов, никто даже не задумывался, что это фронтовики. Не было таких слов!

Возле Шарташского рынка сидел инвалид, ног нет, а вместо рук — обувные щетки приделаны. Бывало, задумается и волосы со лба уберет, а вместо руки — щетка с ваксой. Сразу голова черная. А потом он умер. И хоронили его с такими почестями, что мы все потрясены были. Оказалось, Герой Советского Союза.

«Я спрашиваю себя: сколько инвалидов погибло, сколько их оказалось в безымянных могилах, выброшенных из санитарных поездов на полустанках, подобранных на улицах, выбросившихся из окон? Никто не считал. Валили все на войну. Война войной, но была и власть, которая посылала людей на эту войну. И она же старалась скрыть истинные потери солдат на войне, причем самыми антигуманными методами, назвав людей «без вести пропавшими»… В послевоенные годы власть мало делала для инвалидов, разве что юбилейными медалями награждала да кричала во славу…» — пишет Виктор Максимов в своей «Исповеди старого солдата».

В 1949 году безногие инвалиды исчезли со свердловских улиц, базаров и вокзалов, из электричек и трамваев.

Изольда Дробина, «Новая газета на Урале»