Слон против дракона

Сможет ли Индия стать мотором мировой экономики вместо Китая?

У природы мирового экономического роста сложная этиология. Развитые страны отличаются высоким уровнем потребления, устойчивым ростом, генерацией инноваций, которые формируют технологический уклад. С другой стороны, динамика роста у них находится в пределах небольших, но устойчивых значений (1-2%), и лишь модель трампономики в формате 2019 г. позволяла такой экономической модели, как американская, разгоняться до значений выше 3%, что можно списать на атипичный характер возврата инвестиций из-за рубежа для получения заявленных правительством налоговых льгот.

Кроме того, развитые страны – это стареющие демографические системы с анемичной динамикой роста численности населения, в основном за счет мигрантов либо интеграции новых стран (как в ЕС). По большому счету развитый мир в большей степени решил и проблему опережающего инфраструктурного развития. Впрочем, хотя капиталовложения не ограничиваются лишь заменой накопленной амортизации основных средств, но динамика нового строительства уже далеко не такая, как перед кризисом 2008-го.

А что дают миру такие молодые экономические гиганты, как Китай и Индия? Они обладают значительной численностью населения (1,4 и 1,3 млрд человек соответственно), а следовательно, и самым большим потенциалом роста ВВП в мире, если оценивать абсолютные значения. Приложение стандартов жизни ЕС или США к демографической матрице этих двух стран дает самый большой резервуар расширения мирового ВВП на ближайшие десятки лет. За кадром мы, разумеется, оставляем такой важный нюанс, как возможность превращения этих стран из развивающихся в развитые с учетом ограниченности природных ресурсов. Вспоминая теорию Владимира Вернадского о биосфере, земля просто не сможет выдержать американский или европейский формат потребления, мультиплицированный на Китай и Индию. С другой стороны, новые форматы развития мировой системы в сторону солидарного общества или экономики сотрудничества пока являются лишь предметом конструирования таких футурологов, как Джереми Рифкин.

Развивающиеся страны будут стремиться стать развитыми, а развитые – стараться их не пустить в свой клуб. Это как в известном фильме «Платформа», в котором показана структура общества в виде спускающейся вниз по этажам платформы с едой, которая перераспределяется между обитателями. Те, кто выше, могут брать, что хотят, а жители нижних этажей рискуют умереть с голоду. В принципе ресурсов хватило бы на всех при равном их перераспределении, но на практике те, кто выше, предпочитают гадить на головы стоящих внизу. Этим, в частности, объясняется и порог роста Китая, который может быть достигнут в ближайшее время (то есть замедление роста до отметки менее 5% в год). Средний класс Поднебесной уже не помещается в одно глобальное жизненное пространство со средним классом США, что и объясняет торговые войны, новую волну протекционизма и даже санкционное давление. Китай должен «ответить за Гонконг» именно своей экономической динамикой. Данную парадигму прекрасно понимают и в Пекине, где задачи на новую пятилетку направлены на развитие внутреннего рынка и охлаждение гиперэкспортной активности, чему должна послужить и запускаемая пенсионная система. Китай «закукливается» в формате внутреннего рынка, а в этой модели возможен стабильный, но при этом медленный рост. Диалектика догонялок развивающихся стран с развитыми говорит о том, что ликвидация расстояния между их экономическими индикаторами возможна лишь при ускорении роста до отметки свыше 5%. На данный момент ВВП Китая достиг $14 трлн при численности населения 1,4 млрд и подушевом ВВП примерно $10 тыс. в год. Это своеобразная поворотная точка развития. За базу оценки можно взять параметрические данные коэффициентов Маршалла.

Страны с подушевым ВВП на уровне $2,5-3 тыс. решают проблемы начальных структурных и институциональных реформ. Они обладают неустойчивой траекторией развития, когда резкий рост сменяется таким же глубоким падением. Что-то вроде динамики экономического развития нашей страны начиная с нулевых годов.

Экономики, преодолевшие порог в $10 тыс. подушевого годового дохода, уже входят в клуб стран с уровнем развития выше среднего. Они попадают на отрезок развития, где нужно работать на сохранение уже достигнутого (устойчивый рост вместо динамичного при низкой инфляции). Примерно на этой точке сейчас оказался Китай, что потребует от него кардинальной перезагрузки базовой экономической модели. А ведь эта страна при структурной роли в глобальном ВВП на уровне 15% потребляет 50% мирового производства стали и прочих промышленных металлов (за счет опережающего развития инфраструктуры). Уход Китая с поста драйвера роста мировой экономики чреват существенным охлаждением мировых сырьевых рынков, а это уже, в свою очередь, окажет негативное воздействие на динамику роста Украины как ярко выраженной сырьевой страны.

С другой стороны, ВВП Индии при почти такой же численности населения, как в Китае (1,3 млрд), составляет всего $2,7-2,8 трлн, то есть подушевой доход едва превышает $2 тыс. в год. И приток прямых иностранных инвестиций и/или госрасходов может существенно ускорить экономический рост. Простыми словами, у Индии впереди очень длинная разгонная полоса, ведь всего лишь при условии достижения уровня развития Китая ВВП этой страны может увеличиться в разы. И это вполне реально, если Индия в ближайшие 10-15 лет повторит путь Китая формата 1990-х.

Тримурти или многобожие?

Как ни странно это прозвучит, в XX в., сразу после обретения независимости, индийские элиты тормозили экономический рост и, соответственно, делали акцент на контроле инфляции. Но сторонникам инфляционного таргетирования пример этой страны вряд ли поможет. Индия решала свои, очень специфические, задачи развития. Учитывая постколониальную лоскутность, шоковая инфляционная терапия могла погубить ее как целостную страну, как это почти произошло с РФ в 1990-х. Нужен был плавный переход к новой институциональной зрелости. Кроме того, индийское правительство делало ставку на инклюзивный рост, подтягивая уровень развития малого и среднего бизнеса под параметры роста больших корпораций, искусственно ограничивая динамику развития последних, в том числе с помощью ограничения иностранных инвестиций и поглощения их внешними игроками.

В результате Индия сумела в течение постколониального социального выравнивания сформировать примерно ту же социальную структуру, что и Украина в формате постсоветской модели общества: наши страны не очень далеки по уровню коэффициента Джини, показывающего уровень социального неравенства (26 у нас и 47 в Индии) и мы являемся соседями в рейтинге Ease of Doing Business.

Но, в отличие от Украины, Индия все эти годы сумела избежать ереси неолиберализма в его самых радикальных и токсичных проявлениях. Базовой идеологической установкой этой страны можно назвать этатизм, когда государство вмешивается в жизнь общества и выступает осью стабилизации экономической и социальной систем. По сути, это антипод минархизма, или «государства в смартфоне», который украинцам сегодня активно продает нынешняя власть.

Сам неолиберальный дискурс в Индии никогда не был в смысловом мейнстриме. Здесь попеременно доминировала своеобразная идеологическая триада. На начальном этапе это было течение свадеши («своя страна») Ганди, которое подразумевало создание национальной экономической автаркии, максимально изолированной от торговых связей с Британской империей. Символом этой философии была прялка как образ внутреннего производства. В дальнейшем английский экономист Эрнст Шумахер назвал эту концепцию буддийской экономикой.

На смену свадеши в дальнейшем пришел фабианский социализм Неру, причем сама идея фабианства как теории скрытой трансформации капитализма в новую форму социализма, как известно, пришла из Великобритании, где она является аналитической частью лейбористского политического крыла. Данная концепция отлично сочеталась с идеей медленных трансформаций индийской экономики.

Еще одним течением является хиндутва, что можно описать как экономический национализм и промышленную доместикацию: хочешь продавать товар на нашем рынке – локализируй производство в Индии и производи его здесь. А идеологема хиндутвы – это признание геноцида индусов со стороны мусульман, соответственно, отсюда и происходят идеи о «вторичности» мусульманской общности страны, которая в радикальных ответвлениях этого учения не рассматривается как обладающая правами коренных жителей. Как сказал один исследователь, «хиндутва секуляризирует индуизм посредством сакрализации нации».

Описанный политический изоляционизм, тем не менее, является лайтовой формой того, что могло произойти в Индии, ведь, по словам Индиры Ганди, «индийская демократия изначально была западной либеральной иллюзией, но не социально-экономической реальностью. Индийские представительские учреждения… изначально были не более чем форумом для эксплуататорских элитных групп». Сегодня же Индия – это самая большая страна в мире, которая функционирует на демократических принципах управления.

Как это ни парадоксально, валютный эквивалент ВВП, рассчитанный по паритету покупательной способности, в Индии резко увеличился начиная с 2008 г.: с $1,22 трлн до $2,94 трлн, или в 1,4 раза, прибавив $1,72 трлн за 11 лет.

Немаловажную роль в этом сыграла инфляция, которая до 2013 г. колебалась в диапазоне от 9 до 12%, в то время как экономический рост ускорился с 3,9 до 10%. Замедление инфляции с 2014-го неминуемо отразилось на динамике развития: индекс потребительский цен вошел в целевой таргет 3,4-5%, а темпы роста ВВП сократились до 4-6% в последние годы, хотя постинфляционный импульс периодически взрывал динамику валового продукта до 8%.

Переломный момент произошел во время денежной реформы 2016-го по обмену банкнот старого образца на новые. Эта реформа, нацеленная на борьбу с теневой экономикой, стоила стране 1,5 млн рабочих мест и потерю 2% экономического роста. С другой стороны, замедлилась инфляция. Сейчас Индия находится на очередной поворотной точке, впрочем, как и Украина, и как любая иная страна, которая на кейнсианском отрезке развития применяет инструменты бюджетной и экономической рестрикции и модель инфляционного таргетирования: после прохождения данной поворотной точки динамика инфляции вновь превышает темп роста ВВП, но уже на более низком уровне экономического развития. Последовательность здесь примерно следующая: инфляционный импульс как перводвигатель высокой экономической динамики, затем его затихание на фоне более ускоренных темпов валового продукта, когда происходит социальная конвертация бонусов роста. На третьем этапе – угасание экономики на фоне превышающей хоть и небольшой ценовой динамики.

Примерно то же самое происходило в Украине начиная со второго полугодия 2019-го. Отсюда и вывод: на ярко выраженном кейнсианском отрезке сжатие инфляции контрпродуктивно. К таргету цен нужно переходить после достижения подушевого ВВП уровня $10 тыс. в год, что и сделал, например, Китай.

В этом плане Индия, учитывая свою «лоскутность» и демократический характер управления, очень осторожно прибегает к стимуляторам роста. Тем не менее многие экономисты уже сейчас заявляют, что именно эта страна в ближайшие десять лет заменит Китай в качестве драйвера экономического развития мировой экономики. Если не полностью, то частично. Отчасти это подтверждают и прогнозы: если мировая экономика сократится в 2020 г. примерно на 5-8%, и темпы роста Китая замедлятся до свыше 5%, то Индия и некоторые страны АСЕАН, вполне возможно, покажут динамику развития на уровне 5% и больше.

Кстати, о формате "АСЕАН + Индия". В режиме зоны свободной торговли между Индией и странами АСЕАН под аббревиатурой AIFTA мог бы образоваться глобальный кластер. Первоначальное соглашение было подписано еще в 2003 г. Костяком его должны были выступить торговые связи Индии с Сингапуром, Малайзией и Таиландом. По сути, на карте мира могло появиться новое интеграционное паназиатское экономическое образование с населением почти 2 млрд человек и совокупным валовым продуктом на уровне $5,7 трлн и с подушевым показателем ВВП в почти $3 тыс. Что дает потенциал роста до уровня $14 трлн и сопоставимо с современной экономикой Китая и близко к абсолютным показателям экономического потенциала ЕС и США. Но в 2019-м Индия резко затормозила этот интеграционный проект, обоснованно полагая, что ее внутренний рынок еще не готов к подобной волне торговой либерализации.

Сегодня аналитики прочат Индии рост на 6-6,5% в 2021 г., в то время как весь остальной мир будет находиться в посткарантинной стагнации.

Премьер страны Нарендра Моди сформулировал новую «тримурти» роста и развития экономики: 1) модель снижения налогов по примеру трампономики в США; 2) стимулирование экспорта с помощью рецепции китайского опыта; 3) реализация крупных инфраструктурных и мегарегиональных проектов. В помощь Индии должна придти и триада доверия, когда бизнес доверяет государству, предприниматели – друг другу, а население – бизнесу.

Все это в значительной мере является аналогом китайской модели: монетарное стимулирование, снижение налогов, региональные инфраструктурные проекты.

Единственная проблема – это своеобразный когнитивный и смысловой шок. Страна едва решила распрощаться с «ведическим социализмом», применив частично неолиберальный инструментарий в виде инфляционного таргетирования, массовой приватизации и реформы банковского сектора, как вся эта рецептура накрылась медным тазом коронакризиса. И теперь оказывается, что все предыдущие концепты были верны с той лишь поправкой, что реализовывались они очень осторожно. И это уже не экономическое «тримурти», а концептуальное многобожие. Именно это, скорее всего, и не даст Индии возможности осуществить быстрый старт, который был бы так полезен Украине. Даже не столько в качестве двигателя цен на металл и подсолнечное масло, сколько в контексте поиска новых концептов развития.

Алексей Кущ, «Деловая столица»