«Стоял пыточный автозак»

Рассказ минского студента о зверствах карателей.

Алексею Курачеву 20 лет. Его задержали в Минске в ночь на 13 августа и долго избивали – сначала при задержании, потом в автозаке. Алексей рассказывает, что в какой-то момент притворился, что находится без сознания, чтобы силовики перестали его избивать. Только после этого ему вызвали "скорую". В больнице скорой медицинской помощи поставили диагноз: закрытая легкая черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга, ушибы, кровоподтеки, травматический шок второй степени, перелом. Сейчас Алексей проходит лечение в Варшаве, но после восстановления намерен вернуться в Минск.

О том, что происходило с ним и с другими протестующими ночью 13 августа, Алексей рассказал "Настоящему Времени".

"Людей пытали, уничтожали их психическое и физическое здоровье"

– Какие травмы вы получили после встречи с силовиками 12-13 августа?

– Перелом безымянного пальца, черепно-мозговая травма первой степени, сотрясение тоже вроде первой степени. Многочисленные гематомы на ногах, получается, в нижней части: бедро и нижняя часть бедра, ягодицы – все тоже были ткани повреждены. Потом отек небольшой сместился в паховую область от этих синяков. И какой-то шок, не помню, какой шок.

– Травматический шок второй степени, если я правильно помню.

– Да.

– Расскажите, как проходило ваше лечение в Беларуси и, собственно, какие сейчас прогнозы у врачей по вашему восстановлению. Получится ли восстановиться полностью, как вы вообще чувствуете себя сейчас?

– Чувствую себя гораздо лучше. В Беларуси врачи вообще просто чудесно со мной обращались, и лечение тоже очень хорошо прошло. Сделали мне операцию, я и морально, и физически оправился. Ничего непоправимого, слава богу, нет. Поэтому думаю, что через три недели снимут гипс, нога до конца пройдет, я еще не могу ее полностью сгибать, больно. Примерно месяц еще займет для того, чтобы я оправился целиком.

– Расскажите про ваши дальнейшие планы. Вы сейчас находитесь в Варшаве. Вы продолжите свое лечение в Польше?

– Я здесь полечусь примерно еще недельку-полторы, может, максимум две. А потом вернусь в Минск и пойду в свой университет. Я просто сейчас пока еще не могу учиться, у меня голова регулярно болит. Если я сейчас пойду учиться, вряд ли это получится продуктивно и полезно для здоровья.

– Вообще какова перспектива возвращения в Беларусь и в Минск? Вам не страшно возвращаться в родную страну после того, что случилось?

– Я понимаю, что могут быть последствия какие-то, может государство попробовать как-то ввести против меня какие-то санкции и еще что-то придумать, навешать лапши. Я это прекрасно понимаю. Но при этом я точно знаю, что через некоторое время режиму Лукашенко придет конец, и я хотел бы видеть это собственными глазами.

И вообще я считаю, что не мне нужно из моей страны уезжать, а всем чиновникам и Лукашенко нужно из страны уезжать. И плюс ко всему, например, человек со мной лежит в палате, у него семья. У меня семьи нет сейчас, которая именно мои подопечные. Поэтому я могу себе это позволить.

– Я хотела у вас спросить про интервью Александра Лукашенко, которое он недавно дал российским государственным медиа. В нем он очень ярко подчеркнул, что в ходе неких столкновений пострадало большое количество силовиков.

– Я слышал про одного омоновца, у которого в крови нашли амфетамин, слышал, что он пострадал. Но про массовый какой-то ущерб контингенту ОМОНа я впервые слышу. Они так экипированные. Из всех людей, которых я видел в Минске на протестах, я только у одного человека однажды увидел шлем. И то он был там без оружия, без всего, чисто с голыми руками, но где-то шлем надыбал. То есть то, что там пострадало огромное количество ОМОНа, – это полная ерунда.

– Лукашенко также говорил о том, что, по его информации, многим девушкам мазали попы синей краской, чтобы потом это сфотографировать. И в этом контексте я, конечно, вспоминаю ваши фотографии из больницы в Беларуси. Что вы думаете о таких заявлениях?

– Я от очень многих людей – просто от своих друзей, от потерпевших, которых встречаю, – слышал огромное количество просто ужасных историй из Окрестина, историй об избиениях, историй о садизме, историй о пытках, причем беспощадных пытках, издевательствах – психических, моральных. Это все полнейшая брехня, то, что он говорит. Людей пытали, уничтожали их психическое и физическое здоровье.

– Вы можете рассказать, как для вас начинался день 12 августа и как вы пошли на улицу в тот день?

– Я находился дома у родителей девушки. Примерно в пять часов вечера я вышел на улицу. Видел процесс перекрытия дорог: люди перекрывали дороги примерно на 10 минут, потом отпускали водителей, водители уезжали, благодарно сигналили. То есть все люди, которые проезжают, были солидарны. Ну и так какое-то количество раз люди перекрывали дороги, это продолжалось какое-то время.

Потом я познакомился с несколькими протестующими: очень приятные люди, я был приятно впечатлен, очень интересных персонажей там встретил. Еще какое-то время погулял там на районе. Прошло, наверное, часа два-три, может, четыре, и я решил возвращаться домой. Вижу – идет процессия тоже протестующих. Я подумал, что не могу не посмотреть на такое замечательное проявление.

Пошел с ними. Мы прошли недалеко от Комаровки, повернули, обошли район. Акция носила исключительно мирный характер, и все, что там было – песни, анекдоты, – в общем, веселье разного плана без какого-либо ущерба государству или кому-нибудь из людей. В какой-то момент приезжает велосипедист тоже из этой процессии и говорит, что сюда едут автозаки. Люди потихоньку начинают расходиться кто куда.

Я тоже решил окончательно на сегодня – я очень устал тогда, – что пойду домой. Ну и в какой-то момент вижу: бежит колонна людей через эти дворы, и за ними идет какая-то девочка. Я несколько раз спросил у девочки: "Там милиция?" Она молчит. И тут сзади на меня накидывается какой-то человек. Единственное, что я о нем помню, это его серая кофта. Он был достаточно сильный, приказал мне: "Руки за спину". Я заложил руки за спину, он перетянул мне руки, нагнул низко и ведет. Из-за дома, который рядышком, выбежали три полностью экипированных омоновца, мне прилетело по лицу берцами. Потом остальные двое начали меня бить дубинами. Я говорю: "Ребята, я не сопротивляюсь". Еще пару ударов они нанесли, подхватили под руки. Из домов кричат: "Что вы творите?" Омоновцы отвечают: "Да они скоро будут вам "коктейли Молотова" в окна кидать". А люди говорят: "О чем речь, какие "коктейли Молотова?" Но они видят мое телосложение и видят полностью экипированных агрессивных омоновцев – ну, конечно, это достаточно живописно иллюстрировало абсурдность их слов.

В общем, меня закинули в автозак. Там восемь-десять человек сидит полностью экипированных омоновцев, меня называют пидором и садят на колени. Отрезают мне волосы либо бритвой, либо ножом, я не знаю, но это было по ощущениям: натянули волосы и чем-то их отрезали. Сказали: "Мордой в пол". Я лег, меня начинают бить уже по ягодицам, по ногам. Говорят: "Жри волосы". Я молчу, они говорят: "Жри волосы", я молчу. Они говорят: "Складывай волосы в карман". Я сложил волосы в карман. Они забирают у меня телефон, продолжают меня бить. Я пробую закрываться, но они руки мои фиксируют, просто бьют и бьют по одним и тем же местам. Задают вопросы какие-то, типа: "Кто тебе заплатил?" Я говорю: "Мне никто не заплатил". Они говорят: "Кто твой координатор?" Я говорю: "У меня вообще нет никакого координатора, я только читаю телеграм-каналы".

Один из этих омоновцев в это время листает мой телефон – я не знаю, как он его разблокировал, как он разблокировал мой телеграм, но он каким-то образом это сделал и говорит: "Ты меня все больше и больше злишь". Я спрашиваю: "Почему?" Он говорит: "Ты почему пишешь своему другу такое сообщение пидорское?" А я ему написал: "Спокойной ночи, братишка". Один из этих сотрудников достал дубину и зафиксировал ее у меня между ягодицами, говорит: "Хочешь, мы из тебя сейчас петушка сделаем?" Я говорю: "Не хочу". Другие бьют. Это чередуется с вопросами по типу таких, которые я вам уже говорил: про то, сколько мне заплатили, – это у них самая главная такая идея, что мне кто-то заплатил деньги.

Потом они у меня спросили, где я учусь, где работаю, что закончил. Я им все это рассказал. Они задают вопросы, потом начинают бить. Бьют-бьют-бьют, потом в какой-то момент останавливаются, задают вопросы, отвечаю, бьют-бьют-бьют. Сказали спеть гимн республики. Я спел. Оказалось, что я не знаю второй куплет. У нас режим мало кто [любит], человек в этой идеологии не участвует, то бишь государство для многих чисто формальное. Многие перестают как-то себя с ним ассоциировать, я себя абсолютно с ним не ассоциирую. Но я точно знаю, что моя родина – это Беларусь, но конкретно с данным режимом, государством я себя нисколько не ассоциирую. И в связи с этим не считаю нужным обращать внимание на такие атрибуты, как гимн. Им очень это не понравилось, и они за это мне отдельно выдали хорошенько. И они бьют по одним и тем же местам, они знают, по каким местам уже били, это очень больно, просто невыносимо больно. Ну параллельно что-то издеваются – ногами лицо прижимают – всякое такое. Мы примерно минут 40 странствовали в автозаке в таком режиме.

Мы куда-то приезжаем. В автозак заходит человек в балаклаве, говорит: "Рассказывай всю правду, все как есть. Если будешь что-то врать, я тебя оставлю наедине с этими джентльменами. Кто тебе заплатил деньги? Кто твой координатор?" Я говорю: "Мне никто денег никаких не платил. Я читаю телеграм-каналы, координатора у меня такого, какого я могу рассказать, вообще нет. Таких координаторов не существует в природе".

После этого меня из автозака выкинули и подхватили один спецназовец и один омоновец. То, что это спецназовец, я понял, когда рассказывал это своему адвокату. Я ему описал его форму, он сказал, что это спецназ был. Этот спецназовец мне дал в ухо, он мне сказал, что меня расстреляют. Я в первый раз ему ничего не ответил, и после этого он мне через какое-то время дал в ухо, и после этого у меня речь нарушилась. Я начал мямлить. Я пробовал что-то сказать, у меня не получалось ничего. Я выговаривал слова, но как-то вот так, в таком духе.

Эти двое меня подвели к офицерам, те спрашивают: "Рассказывай все со своего рождения, что делал, как тут оказался". Я им говорю: "Я вам расскажу с сегодняшнего вечера". Описал им всю ту же историю, как оказался тут. Они спрашивают: "Он что, под наркотой?" А омоновец говорит: "Да, он под наркотой, какие-то глаза у него, когда мы его поймали, были стеклянные". Хотя об этом никакой речи не шло до этого. Они друг в друге поддерживают вот эту идею, что они ловят наркоманов, проплаченных. Они друг в друге, не знаю, сознательно или несознательно, но поддерживают эту идею – солидарны в том, что действительно все там наркоманы. Хотя я так мямлил после того удара спецназовца в ухо.

"Я говорю: "Не расстреливайте меня"

Дальше меня снова они подхватили, спецназовец и омоновец, которые меня туда привели. И спецназовец заговорил эту свою излюбленную угрозу, что меня расстреляют. Я говорю: "Не расстреливайте меня". Он говорит: "Тебя по закону расстреляют, мы тебя расстреливать не будем". После этого омоновец сказал, что это были еще цветочки – то, что у меня было в автозаке. Но это цветочками трудно назвать.

Вдоль дороги стоял автозак, тоже чуть перед ним – другой автозак, а вдоль них – то есть между мордой одного автозака и задницей другого – еще автозак, он дверью стоит. И мне омоновец говорит: "Тебе сейчас достанется, как этому жирному". Я слышу оттуда вопли человека. Они меня закидывают в этот автозак, там меня пихают в конец автозака, а в это время несколько полностью экипированных омоновцев избивают этого человека. Ему примерно года 22, наверное, может, 20. Его бьют-бьют-бьют, просто молотят, иногда задают вопросы типа: "Какой пароль от телефона?" Потом бьют, спрашивают: "Где ты работаешь?" Он говорит: "Работаю там-то". Его месят-месят-месят. И он через какое-то время этих избиений говорит: "Мужики, я уже кричать не могу". А ему говорят: "Не кричи, значит". И продолжают его бить. Я не знаю, какое-то время его еще в таком режиме избивали, потом выкинули из автозака. После чего ко мне подходит омоновец, бьет мне берцами по лицу, приказывает: "Мордой в пол".

Я так понял, что это был пыточный автозак. В этом автозаке от меня уже ничего не хотели – ни узнать, где мой координатор, ни хрена. Они именно просто избивали. Ну просто положили меня и начали несколько человек меня бить по тем же местам, по которым меня били еще в первом автозаке. Боль невыносимая, я начал орать, начал извиваться. Ну и параллельно мой ор передразнивал один молодой омоновец, типа: "Да-да". Это говорит о том, что человек чего-то не понимает, однозначно чего-то не понимает. Ну и меня так избивают какое-то время, я ору. Никакого диалога, ничего им уже от меня не надо, то есть была чистая пытка. Просто пытка, я не знаю, с какой целью. Но это целенаправленно стоял пыточный автозак, по его расположению, по тому, что там творилось, можно было понять, что он именно для этих целей – для пыток и избиения. Я не знаю, с какой целью они это делали.

– Если бы вы могли предположить, что с насилием в таком виде вам придется столкнуться, вы бы предпочли дома остаться 12 августа?

– Нет, я ни в коем случае не мог бы остаться дома. И не остался бы, не собираюсь. Но я был бы гораздо более аккуратен. Я знал, что такое может произойти, но я не знал, что будет такой треш. И я теперь знаю, что может быть такой треш, что они, в принципе, и убить могут. Они могут случайно убить. Меня перестали бить, когда я уже перестал орать: я секунд 10, может, не орал, они меня продолжали избивать. И я слышал историю, когда они дубинами по голове били несколько раз. Их никто не контролирует, а их дурости и злости хватит для того, чтобы человека убить.