Раненая карателями журналистка: Я буду добиваться справедливости

Наталью Лубневскую сегодня выписывают из больницы.

— Знаете, в нашей семье почти невозможно отмазаться от сбора картошки, но мне удалось, — признается Наталья Лубневская. — Помогла только пуля.

Сегодня Наташе легко шутить о происходящем, несмотря на то, что девушка по-прежнему не может согнуть ногу в колене. Дело в том, что, проведя в больничных стенах больше месяца, она наконец возвращается домой, пишет tut.by.

Напомним: 10-го августа Наталью Лубневскую ранили в ногу резиновой пулей. Ранение она получила во время работы: девушка делала репортаж для издания «Наша Нiва», освещала мирный протест на улице Кальварийской.

О том, что происходило в тот вечер, посещении депутатов в больнице и желании поскорее вернуться к работе — в нашем интервью.

Наталье 27 лет, она окончила Институт журналистики БГУ 5 лет назад. Признается, что на момент поступления не грезила о журналистской славе, особенно такой.

— Если честно, у меня не было мечты стать великим журналистом, делать серьезные расследования или выезжать в горячие точки… Я, как и многие старшеклассники, сомневалась, куда поступать. Но в какой-то момент услышала от мамы (она у меня врач), что одна из ее пациенток — ведущая на радио. И я подумала: «О! А вот это здорово».

Мне не известности какой-то хотелось. Просто было интересно слушать живые истории людей, узнавать о тех вещах, которые ты, не будучи журналистом, никогда бы для себя не открыл.

Я загорелась и с 9-го класса даже не рассматривала другие профессии, хотя в семье от этой моей идеи были не в восторге: мол, ни денег, ни надежного положения, ни личной жизни не будет.

Но так как у меня была золотая медаль и я поступила на бюджет, упрекнуть меня было не в чем. Мама еще пошутила: «Ну если что — никто тебя не заставлял, сама виновата».

И это факт: мне некого винить за то, что я поступила на журфак и моя жизнь сложилась вот так. (Показывает на ногу и смеется.)

— Наталья, в Сети можно найти ваши публикации для газеты «Звязда», где вы работали до «Нашай Нiвы». Сейчас, увольняясь из государственных изданий, некоторые журналисты пишут о том, что не смогли работать в атмосфере давления. А вы какое-либо давление чувствовали?

— Давление было не таким уж сильным, ведь я не работала в отделе политики, занималась «социалкой». Но да, я его чувствовала. Точно помню про два забракованных материала, которые уже были подготовлены и даже сверстаны, но в печать так и не пошли. При этом по канонам профессии я все сделала верно: взяла комментарии у обеих сторон, не занимала ничью позицию — просто освещала происходящее. Да и в темах ничего крамольного не было.

Например, одна из них: недовольство людей, живущих в Молодечненском районе, тем, что свинокомплекс собираются строить совсем рядом с деревней.

Вторая — про движение матерей 328. Можно по-разному к этому относиться, но проблема была на слуху. И мне казалось важным послушать эти истории, рассказать их читателям. В итоге вместо целого материала в газету пошел только комментарий МВД. (Улыбается.)

— Как вы относитесь к последним событиям, связанным со «Звяздой»? Сначала протест сотрудников, после — увольнение главного редактора.

— Скажем так: я всегда была за «Звязду». Несмотря ни на что. Потому что я знаю людей, которые там работали. И среди моих сверстников, и среди тех, кто постарше, есть профессионалы, которые стараются отстаивать позицию объективности и поднимать в своих материалах значимые проблемы. Но после того, как забастовка в «Звязде» не удалась, после того, как сменили руководство, я сильно разочаровалась. Да, часть классных ребят ушла, потому что у них не было выбора. Часть — осталась, и им непросто.

Но есть те, кого, кажется, все устраивает. И этого мне не понять.

Буду субъективной сейчас… Но, мне кажется, это подло: писать какие-то хвалебные, идеологизированные тексты по теме, когда вашу бывшую коллегу подстрелили во время редакционного задания.

— Расскажите, какие темы вы освещали в «Нашай Нiве»? Вы ведь пришли в издание как редактор женского проекта.

— Да, я редактор проекта «Наша Нiна». Поэтому большинство моих тем было связано с белорусками — как с героинями, которые не вписываются в стандартные рамки, так и с женщинами, которых часто считают «самыми обычными» и не обращают на них внимания. Но от этого они не менее интересны, а их истории не менее важны.

Возможно, именно поэтому я восхищаюсь белорусками в нынешней ситуации, но совсем не удивлена.

Я всегда знала, что наши женщины — мощь, и в беде они не бросят. Мы и правда такие, какими показали себя в последний месяц: сильные и смелые. Кажется, мнение о том, что наше место у плиты, принадлежит только госпоже Ермошиной (Наталья имеет в виду известную цитату Лидии Ермошиной, сказанную в 2010-м году: «Сидели бы дома, борщ варили. А не по площадям шастали». — Прим. редакции).

Когда затрагивают самое близкое — твою семью, твоих друзей, — женщины перестают бояться. И уже неважно, чем ты там собиралась заниматься: идти на работу, смотреть за детьми, варить пресловутый борщ, — у тебя нет выбора, потому что нужно защищать своих.

— Вы сами вызвались ехать на это задание?

— Совпали потребности редакции и мой интерес к теме. Где-то за месяц до этих событий мы с коллегами обсудили, что читателей в ближайшее время будут интересовать только выборы. А значит, каждый, пусть и в своем ключе, должен эту тему отрабатывать.

Так что работать во время протестов меня никто не заставлял, самой было интересно. Я хотела своими глазами увидеть, что происходит, разобраться в этом.

Потому что в 2010-м, например, мне было 17 лет. Я была первокурсницей, которой трудно дать адекватную оценку происходящему. В этот раз мне захотелось это сделать.

Наталья признается, что не понимала до конца, куда идет. Конечно, она уже успела почитать о том, что происходило в ночь с 9-го на 10-е августа, да и в редакции провели инструктаж по технике безопасности. «Но к выстрелу в человека, на чьей жилетке написано „Пресса“, морально подготовиться нельзя», — объясняет журналистка.

— На Кальварийской тогда собралось много людей — по моим ощущениям, несколько сотен, — вспоминает она. — Мы, журналисты из разных СМИ, освещали то, что происходит, и старались держаться в стороне от основной массы людей.

В какой-то момент из дворов выбежал отряд силовиков. Протестующие начали убегать, и по ним открыли стрельбу.

Мы, как я уже говорила, стояли сбоку, но тоже собрались уходить: атмосфера была очень напряженной. Я уходила последней, стояла возле пешеходного перехода. И вдруг почувствовала в ноге очень сильное жжение.

Фото: Владимир Гридин / "Радио Свобода"

Я не сразу поняла, что произошло. Думала, может, в меня отскочил камень какой-то. А потом вижу, что ткань джинсов прожжена, в ноге дырка и оттуда течет кровь.

На остатках адреналина я перебежала пешеходный переход и начала кричать коллегам, что меня ранило и нужно вызвать скорую. Было несколько минут истерии и абсолютной паники. А потом заставила себя успокоиться, да и люди вокруг начали помогать: у кого-то из коллег нашелся бинт, кто-то из случайных прохожих предложил отвезти в больницу.

Наталья говорит, что много раз анализировала то, что случилось, и пересматривала видео.

Она не верит, что ее можно было каким-то образом спутать с протестующими, и не может принять эту ситуацию.

— Мне кажется, я даже сейчас не до конца осознала, что произошло. А тогда в голове вообще был вакуум. Помню только, что когда ехала в больницу, подумала: «Блин, протесты, наверное, будут продолжаться, надо работать. А я завтра явно никуда не смогу пойти».

Завтра! Не то что через неделю или через месяц. Думала: ну промоют рану, зашьют что-то, перевяжут — и отправят домой. Надеялась даже, что раз в стране нет интернета, мама ничего не узнает. (Улыбается.)

Я, как наивный человек, вообще думала, что резиновые пули — это маленькие такие кругляши, которыми в тире стреляют. А потом прочитала, что, оказывается, резиновыми пулями стреляют не в тире, а, например, по медведям (подобную информацию можно найти на сайтах об охоте и охотничьих форумах, однако мы не можем утверждать, что речь идет о тех же самых резиновых пулях. — Прим. редакции).

— Не пожалели, что пошли работать в этот вечер?

— Нет. Зато было стыдно, что я так плохо бегаю. (Улыбается.)

Если серьезно, за это время я плакала только один раз — из-за отсутствия понимания со стороны близкого человека. Я принимаю любые взгляды, никогда не стану осуждать человека за выбор любого кандидата… Но не приемлю насилия, хамства, лжи. И когда близкий по крови человек решил оправдать всё это и сказать, что я сама виновата, — это было больно.

Но зато другие члены семьи меня поддержали. И мама, и сестра, и особенно — бабушка. Она узнала о ситуации спустя пару дней — ей рассказали люди на площади. Я до последнего не хотела говорить, чтобы ее не расстраивать, а получилось, наверное, еще хуже.

Перезвонила ей, чтобы успокоить, и услышала такие выражения… И на такой громкости… Вот кого точно нельзя подпускать к представителям силовых структур — это опасно. (Смеется.)

А вообще — мне позвонило и написало просто огромное количество людей. Я даже не могла себе представить, что услышу столько теплых слов поддержки. Это правда помогает. Намного проще все это переносить, когда понимаешь, что ты не один.

Наверное, если бы не было всех этих писем — часто от совершенно незнакомых людей — я бы скатилась в депрессию. А так — просто не имею на это права.

Наташа говорит, что ужасно боится физической боли и всегда закрывает глаза, если в фильме какая-то жесткая сцена и «кровища на весь экран». Поэтому смотреть на свою ногу очень не хотелось. Но еще меньше хотелось, чтобы обвинили во вранье.

— Ну пришлось взглянуть на эту дырку и сфотографировать ее. Смотришь — и не веришь, что это твоя нога, а не конечность какой-нибудь героини боевика.

Мне кажется, в шоке была не только я, но и все приемное отделение БСМП. Это все-таки не военный госпиталь, и некоторые врачи, судя по их реакции, никогда раньше не работали с пулевыми ранениями.

Поэтому сначала всем показалось, что дело не так уж плохо. Рану обработали, зашили, наложили гипс — и сказали, что меня скоро отправят домой. Но потом, видимо, врачи получили новую информацию о том, как работать с огнестрелом, и все изменилось. В этот же вечер швы убрали, а из разговора с врачом стало ясно, что всё серьезно и затянется не на одну неделю.

К счастью, кости, связки и сухожилия целы — снесло только верхние мягкие ткани. Но ранение очень плохо заживает. Проблема еще и в том, что пуля прошла рядом с коленным суставом, поэтому его придется долго разрабатывать. От всех танцевальных сообществ, на которые я была подписана, отписалась. Потому что это выглядит как издевательство — то, что они творят. (Улыбается.)

Наташа говорит, что условия в больнице нормальные и жаловаться не на что. К тому же к ним приезжали волонтеры (с вещами первой необходимости и вкусностями для поднятия настроения)… И даже депутаты (Наталья узнала в лицо только Марию Василевич).

— Сразу после операции медперсонал сказал, что пришли депутаты и хотят пообщаться. Я была после наркоза, сонная, и не хотела общаться ни с кем — даже с депутатами. Но они пришли, сказали, что готовы помочь. В какой-то момент меня прорвало, и я сказала, что помощь нам нужна простая: чтобы они сделали громкое заявление о том, что увидели.

Сказали, что они все понимают, но люди маленькие и решения принимаются не ими.

Также к Наталье приходили следователи — сначала дежурный, а потом из Фрунзенского районного отдела Следственного комитета.

— Я написала заявление, но дело пока не заведено. Последнее извещение, которое мне пришло, было о том, что проверка продлена на месяц — до 21-го сентября. Хотя видео с моментом выстрела и контакты свидетелей мы предоставили заблаговременно. Ну у меня нет юридического образования, и, возможно, я просто не понимаю нюансов чужой работы…

— Некоторые из людей, каким-либо образом пострадавших во время задержаний, не хотят никаких разбирательств, чтобы «поскорее забыть всё это и начать жить нормальной жизнью». У вас нет такого желания?

— Я понимаю, о чем вы говорите. И понимаю людей, которые ничего не делают, потому что им страшно не хочется связываться с этой системой. Но я буду добиваться справедливости. Хотя, признаюсь, не верю, что это возможно.

Зачем я это делаю? Потому что у меня нет выбора. Я понимаю, какое количество пострадавших девочек и мальчиков не пойдут подавать никакие заявления, только бы поскорее все забыть. Но моя история уже прозвучала громко, и отступать мне некуда.

К тому же со мной, как и с любым гражданином страны в нынешней ситуации, может случиться что угодно, независимо от того, буду я отстаивать свои права или нет.

— Что мечтаете сделать первым делом, когда вернетесь домой из больницы?

— Помыться! (Смеется.) Простите, просто я пятую неделю мою голову в умывальнике.

Если серьезно, хочется просто обнять мою собаку: мужа я видела регулярно, а вот без нее уже целый месяц.

А потом я хочу побыстрее вернуться к работе. Возможно, звучит абсурдно, но мне легче переживать все происходящее, когда я на репортаже. Срабатывает какая-то психологическая защита: ты смотришь на всё это не как участник событий, а со стороны, через журналистскую оптику. Получается, что ты вроде как просто работаешь, а не живешь в этом кошмаре.

Сказать сейчас, после всего этого: «Извините, вы уж как-то сами, а я дома останусь, отмолчусь» — это не красиво. И, как бы пафосно ни прозвучало, непатриотично. Даже если захотела бы — уже не смогу.