«Они хоть в масках, но можно узнать по глазам и бровям»

Минчанка разговаривает с ОМОНом на митингах.

Минчанка Светлана ходит на митинги и при случае пытается поговорить с ОМОНовцами. И ей удалось разговорить людей в балаклавах. Светлана рассказала, о чем беседует с людьми в черном, какой тактики стоит придерживаться и есть ли вообще смысл заговаривать с «тихарями» в масках, пишет The Village Беларусь.

Светлана уже несколько раз пыталась вызвать — и вызывала — силовиков на разговоры.

— Первый раз поговорить с ОМОНовцем мне удалось на Женском марше пару недель назад. Тогда девушек заблокировали у ЦУМа, а Нина Багинская вышла на проезжую часть. Мы шли по площади Победы, а ОМОН нас оттеснил на тротуар. И я шла по самой кромке тротуара, наблюдала за ними, мне было интересно на них посмотреть.

В какой-то момент я обратила внимание на одного ОМОНовца с завязочками на балаклаве. Он был в черной форме и балаклаве, но одет по-легкому, без жилета. Я шла рядом с ним, и какая-то женщина попыталась с ним заговорить — довольно много, кстати, женщин, пытались поговорить, причем в возрасте. Они пытались давить на их советь: да что вы делаете, да как вы можете, да как вам совесть позволяет. Я такие разговоры слушать не могу. Я этим женщинам и говорю: какой смысл спрашивать об этом? Им приказали — они делают.

И вот женщины пристали к этому молодому парнишке, а я им отвечала. А потом решила и сама с ним поговорить. Мало ли: вдруг они не знают, какая ситуация на самом деле. Я говорю ему: а вы знаете, почему мы выходим на марши? Мы не согласны с результатами выборов, они сфальсифицированы, люди вышли в город — их начали жестко бить, садить в тюрьмы, истязать. Это бесчеловечно, мы считаем это неправильным — потому и выходим на митинги.

В какой-то момент он начал отвечать. Он сказал: это с вашей гражданской позиции бесчеловечно. А с нашей военной позиции — все четко-понятно. Вы, гражданские, не понимаете нас, военных.

— Как же так? Разве нормально бить безоружных людей, которые после выборов вышли на митинги? — спрашиваю я.

— Как это вы безоружные? Я тогда дежурил, нам поступила наводка: задержана машина с кучей оружия, — после этого демонстрация уже считается не мирной.

— А вы что, не слышали этих историй, когда одних люто избили, других изнасиловали дубинками?

— Вы знаете, в органах есть свои отморозки, недалекие люди. Моя совесть чиста: я их аккуратно отводил в автозак.

Я, конечно, не берусь судить о достоверности его слов и понятии «аккуратно». Может, он и не зверствовал, но разок-другой дубинкой дал хорошенько.

Мы так с ним шли бок о бок от площади Победы до площади Якуба Коласа. Там уже тротуар от проезжей части был отделен заборчиком, и я пошла по тротуару, и, что интересно, он, увлеченный разговором, тоже пошел за мной. Не будь он заинтересован в беседе, пошел бы себе дальше по проезжей части.

Я говорю ему: ну как так, вот увольняют хороших людей, специалистов. Как раз накануне кардиолога уволили. Ну как дальше мы будем жить, если все специалисты поувольняются и поразъезжаются? Купаловский театр развалится, что дальше будет? Он не выражал никакой злости или агрессии, все вдумчиво слушал, но посыл его оставался таким: вы нас, военных, просто не понимаете.

Пока мы беседовали, больше никто не пытался встревать в разговор. Но у него время от времени срабатывала рация, он что-то отвечал и потом возвращался к разговору.

Когда мы уже почти подошли к БНТУ, я сказала:

— Давайте попрощаемся, я вам уже высказала ворох идей. Хорошего вам дня, надеюсь, вы меня услышали и пересмотрите свою позицию и будете принимать верные решения.

Тут как раз случился какой-то фотограф, который попросил: а можно я сфотографирую, как вы идете вместе? Я ответила: нет, спасибо, не надо из этой беседы делать какой-то фотоповод. И в этот момент я встретилась с ОМОНовцами глазами, и мне показалось, что в его взгляде проскользнуло какое-то уважение, что ли, что я с ним общаюсь как с обычным человеком. 

Вторая попытка беседы состоялась через воскресенье, когда был дождь. Колонна митингующих подошла ко Дворцу Независимости, и народ начал идти вдоль забора. И я решила тоже подойти поближе и посмотреть. За забором была натянута сетка, и я решила без задней мысли посмотреть, что это за сетка такая. Потыкала в сетку — она шевелится. И между мраморной плиткой и забором был такой просвет, я там отодвинула сетку — а на меня смотрит какой-то военный со щитом.

Я не ожидала там никого увидеть, говорю: о, здрасьте, как дела? Но он никак не отреагировал. Я тогда сказала, что мы будем приходить сюда снова и снова, и выдала тот же набор причин: потому что выборы были сфальсифицированы, потому что после выборов людей избивали. И, поверьте, он (Лукашенко) вас бросит, подумайте об этом. Эту мысль я пыталась донести каждому солдату — они стояли вдоль всего забора с какими-то промежутками. Они были в камуфляжной одежде, в шлемах и с металлическими щитами. Я шла мимо них и каждому это говорила.

Подтянулись еще люди, кто-то пытался этих военных оскорблять — мол, «лошки-петушки». А другой парень называл статьи закона, которые те нарушают. Но эти военные молчали, ничего не говорили. Но по глазам было видно, что они внимательно смотрят, изучают.

Я подошла к одному из них и сказала:

— Я понимаю, что вам, наверное, запрещено с нами разговаривать. Но если вы нас слышите, отреагируйте как-нибудь — ну хоть пальцем пошевелите.

Но он не пошевелил, и мы пошли дальше.

Там велодорожка подходила к мосту, и дальше стоял кордон из силовиков в черном. Подошли я, еще один парень и девушка-педагог в очках. Мы попытались заговорить с каким-то офицером, который там ходил и распоряжался.

— Ребята, — говорим. — Вы что, будете здесь всегда стоять? Да он вас бросит! Вот станет вам плохо — и не к кому будет обратиться, потому что врачей не будет, никто не останется тут в стране.

А этот начальник отвечает:

— Поверьте, моим детям будет хорошо!

Потом он окинул меня взглядом и спросил:

— А чего вы не уезжаете вместе с остальными? Вы же вроде как неплохо одеты.

Я ответила:

— Придет время — может, и уеду. Но пока есть шанс, буду бороться.

Там же стояли молодые бойцы, и мы пытались разговаривать и с ними. Девушка-учитель говорила: мол, нам приходится приходить сюда каждый день, стоять. При этом нарушается баланс обязанностей: мы должны учить ваших детей, а вы должны нас защищать. Мне хочется сидеть и писать конспекты для уроков, а не мокнуть под дождем. Но так как вы нас не защищаете — мы вынуждены сами себя защищать. Соответственно, ваших детей некому будет учить.

И один молодой боец так то на нас посмотрит, то в землю, то опять на нас. Он прислушивался. Не скажу, что у него был виноватый взгляд — ни у кого не было виноватого взгляда. Скорее, заинтересованность.

Была еще и четвертая попытка поговорить с силовиками, это случилось на улице Мельникайте. Мы шли по тротуару от станции метро «Фрунзенская» к стеле. По дороге проехала куча машина с солдатами, они начали выгружаться, пешеходы разбежались, — все опустело, и только возле одной из машин стояли два солдата, видимо, вернулись раньше остальных. Я к ним близко не подходила, хотя во мне бурлил адреналин и меня разобрала жуткая злость. И я им на расстоянии крикнула: «Я вас не боюсь! Мы вас не боимся! Идите, идите отсюда!». Потом к ним подошла основная колонна бойцов, и вдруг из них выбежали двое других и побежали за мной — но я была к этому готова и забежала в подъезд, про который знала, что он открыт, и заперлась там. Они добежали до двери, а потом развернулись и ушли. Было ощущение, что эти солдаты все происходящее воспринимают как игру.

За все время, что я хожу на митинги, я попыталась поговорить с несколькими силовиками и даже по ним поняла, что среди них есть совсем разные люди.

На мой взгляд, среди всех этих силовиков есть, как и в обычном обществе, более радикальные люди, которые ни о чем не думают — а есть думающие. Есть вроде того командира, которые считают, что он здесь власть, и с ними все будет ок. Он чувствовал себя господином. И тот же начальник сказал: «Вы что, думаете, мы не читаем это все?» То есть, они читают новости, но, я думаю, это как здравый человек заходит на канал «ябатек» и смотрит, что там за бред.

Конечно, не со всеми можно говорить. Вообще тех, с кем можно общаться, очень мало. Когда их много, когда они в форме, в «черепахе», с оружием — кажется, переговоры бесполезны, потому что они настроены решительно. Когда они за тобой бегут — тогда однозначно лучше ничего не говорить. А вот когда они без шлемов, без оружия — возможно, сработает тактика этакой дружеской беседы. Причем надо общаться с кем-то близкого к твоему возраста. Если бы я подошла к матерому пузатому старперу-силовику, он бы однозначно не стал меня слушать. А вот близкий по возрасту может и отреагировать на адекватные мысли, высказанные без агрессии. Потому что если начинаешь говорить агрессивно — они сразу перестают слушать, это видно. А то люди пытаются их сразу забрасывать обвинениями или даже с иконами лезут зачем-то.

Думаю, что есть смысл общаться и с «тихарями» в масках — если их вычислить, потому что без масок они трусы. Я видела попытки разговоров с «тихарями» — с ними еще можно попробовать поговорить. Не знаю, на каких они там добровольных или принудительных началах, но, кажется, они к этому всему привязаны не так жестко, как военные.

Пропаганда у них там работает дай боже, и, мне кажется, там есть люди, которые просто заперты в положении: ни туда, ни сюда.

Боюсь ли я разговаривать с ОМОНовцами? Страшно только решиться пойти на митинг, на самом митинге уже не страшно. Страшнее даже читать новости о митингах, чем самому участвовать. И, конечно, я боюсь за своего ребенка. Когда шла на воскресный митинг, десять раз подумала, кому оставить ключи, если я не вернусь. Конечно, я боюсь этого. Мне снятся сны, что я не могу забрать дочку из школы. Но пойду на митинг снова и буду оценивать ситуацию, стоит ли поговорить с силовиками. Если власть будет изначально настроена агрессивно — ни о каком диалоге и речи быть не может. А если власти допустят митинг и свободное хождение колонн без какого-либо насилия — тогда разговор возможен.

Кстати, одного из силовиков, с которым я пыталась беседовать, я потом узнала по фоткам в репортажах. Они хоть и носят маски, но у них остаются глаза, видны брови. Узнала.