Символ белорусского протеста Нина Багинская: Лукашенко, покайся и уходи

Легендарная белоруска рассказала, почему выходит на акции с 1988 года.

73-летняя активистка Нина Багинская — живой символ жажды белорусов к свободе. Уже в течение многих лет она выступает против режима диктатора Лукашенко, несмотря на многочисленные задержания и штрафы.

Радио НВ поговорило с ней о протестных акциях в 1990-е и сейчас, конечной цели митингов и ее собственном отношении к своей славе.

— Расскажите о своей первой протестной акции. Это было еще в 1988 году, — то есть вы, можно сказать, активистка со стажем.

— Правильно, да, я присоединилась [к протестам] даже до 1988 года. Когда произошла чернобыльская авария, у нас уже среди прессы появились протесты, потому что власть [тогдашнего первого секретаря ЦК белорусской Компартии] Николая Слюнькова, руководители Коммунистической партии Беларуси скрыли правду о Чернобыле. И поэтому тогда началось движение сопротивления народа своим руководителям, своей власти.

— А почему лично вы решили выйти на протест?

— Конечно, там были мои знакомые, друзья, родственники, — почему же только я? Мы выходили на протест, как говорят, все вместе.

— Возможно, вы считали, сколько всего протестных акций вы уже посетили?

— Нет. Их было так много… До 1988 года, когда была официально организована народная акция чествования наших расстрелянных предков в Куропатах, мы участвовали [в протестах] кулуарно: читали листовки, знакомились с ситуацией. Поэтому я лично и не считаю, сколько протестов [было в моей жизни].

Более того, были же не только протесты, — мы вместе выходили и на празднование наших национальных и политических праздников. Это тоже не совсем нравилось нашим руководителям и тогдашним, и настоящим.

Мы же не считаем каждый день своей жизни. Это, конечно, можно сделать, но здесь и не запомнишь, где сколько акций, какие это дни были, потому что дневников я не веду, — кое-что записываю для памяти или в письмах отправляю друзьям, в воспоминаниях, но подробно сказать, сколько раз я была на акциях, невозможно.

— А помните, сколько раз вас задерживали на разных акциях? Ведь белорусские власти не любят, когда народ выходит на улицы.

— Поскольку я делаю это очень много лет, то сколько раз — тоже не могу сказать. Я с детства не люблю математику.

Проходило много акций (бывало, по две в день): сначала мы идем женским движением на Комаровку, затем движемся к Стелле, а после этого выходим в семь часов на Площадь независимости. То есть даже три акции в день.

Могу сказать, что с 9 августа и до сегодняшнего дня на выступлениях против нашей власти она с помощью милиционеров, омоновцев или еще бог знает каких формирований, которые у нас здесь уже расположились, забрали [у меня] семь бело-красно-белых флагов.

— А они потом вам их возвращают ли приходится каждый раз шить новые?

— Однажды, когда меня со знаменем забрали с акции и посадили в автозак, потом меня саму отпустили, а флаг отобрали.

Я требовала от РУВД [районное управление внутренних дел, — БП] Советского района Минска вернуть знамя с флагштоком, простояла там час. Как флагшток я использую древко, а когда его забирают, тогда просто обычную палку. Тогда я не дождалась и вернулась [домой], но вот что странно: утром на следующий день, в 9 часов, в дверь позвонили — это был человек из РУВД, которого я раньше просила вернуть мой флаг, а он пообещал его поискать. Он мне не представился, но сказал: «Вот вам, госпожа Багинская, ваш флаг». Я очень обрадовалась.

Хотя этот седьмой флаг мне вернули, в тот же день, когда я снова пошла на акцию, уже из другого автозака выскочили омоновцы начали хватать молодежь, снова ее туда пихать… Меня не взяли, но забрали флагшток с флагом.

То есть один раз его вернули, но опять забрали. Поэтому счет остался таким: чуть больше чем за месяц забрали семь флагов — это рекорд за все мое 30-летнее сопротивление этим чиновникам, власти.

— Акции против Лукашенко начались еще в 1990-х годах и вспыхивают с определенной периодичностью. Чем первые протесты отличаются от акций 2020?

— Да, акции против Лукашенко начались в 1990-х годах, после того как он придумал референдум, на котором объявил белорусский язык второ[степенным], а русский — тоже государственным и запретил наш герб Погоня и бело-красно-белый флаг, придумав свои.

Протесты начались и после того, как в конце 1990-х он начал интеграцию с Россией. Тогда возникло и неуважение [власти] к людям, захват флагов, «отсидки» в милицейских участках. Но так уж случилось, что в те времена на протестных акциях было в сотни раз меньшее количество людей. А сейчас, после печально известных выборов, которые состоялись этим летом, 9 августа, многие поддержал акции протеста, на улицах города развевается множество флагов — и на флагштоках, и в руках у людей.

— Встречаете ли вы на нынешних акциях кого-то из людей, с которыми ходили на протесты в начале 1990-х?

— Встречаю, но очень мало, по двум причинам: люди состарились, ушли в мир иной; а во-вторых — тех молодых людей, которые выросли, я могу не узнавать. Но некоторые подходят, здороваются и говорят: помните, я была на ваших акциях прошлых лет?

По отдельным чертам я, конечно, их смутно узнаю, когда они представляются, но искренне вам говорю: за 20 лет борьбы против лукашенковской власти люди уже настолько выросли, что их трудно узнать. Но я смотрю, они меня узнают — наверное, благодаря молодежи, которая с помощью современной техники сделала меня популярной и известной.

— На улицах городов появляется много граффити с вами — вас изображают как один из символов протеста. Приходилось ли вам их видеть и что вы думаете по этому поводу?

— Видела много, и не только рисунки, а и броши уже кто-то стал изготавливать. Даже звонили, просили разрешения эту брошь пустить в производство и продавать. Меня это немного смешит, ведь я все же не специалист в экономике, привыкла к простой форме отношений между людьми.

Но это современный уровень жизни, современная молодежь и современные проявления их солидарности со мной, поэтому я к этому отношусь с пониманием и не считаю себя — подчеркиваю — такой уж звездой и героиней. Так случилось, но я не заказывала такую судьбу.

— Но видите — вы вдохновили очень многих людей, что не надо бояться выходить на протесты и если ты во что-то веришь, то это действительно важно и не нужно оставаться в стороне.

— Я этому только рада. Еще раз подчеркну: когда я начинала эту работу, нас было мало, но все равно я не отступила, потому что считаю, что пусть [тогда выступало] немного [активистов], но мы были добросовестными людьми и несли этот свет другим. Поэтому была такая цель.

А сейчас, я считаю, от меня идет такой свет потому, что я никому стараюсь не отказывать — журналистам, фотокорреспондентам; всем, кто хочет со мной поговорить.

Хотя не все меня поддерживают; не все, наверное, разделяют наши добрые позиции, но я так же их не отталкиваю и считаю необходимым с ними разговаривать, поскольку за время своего устойчивого роста я получила такой опыт, что человек меняет свой характер на протяжении жизни.

Возможно, некоторые и нет, но многие меняют. То есть то, что они думали раньше, может изменить их взгляды [в будущем]. Поэтому я всегда хочу рассказать людям то, что я знаю, помню, и свидетелем чего я была.

— Как ваши родные относятся к тому, что вы ходите на эти акции протеста? Это может быть опасно — мы все видели кадры, где ОМОН очень жестоко задерживает людей, «пакует» их в автозаки. Родственники, наверное, волнуются; возможно, не пускают вас?

— Нет, у нас в этом смысле все хорошо, потому что и мои дети, и мои внуки, и даже правнук в определенные времена были участниками моих акций. Прежде всего в наших праздничных и политических акциях [участвовали] мои дети, но со временем, когда протесты особенно активизировались, все без исключения — дети, внуки, правнуки — стали их участниками.

Конечно, не каждый день [они их посещали]. Я стараюсь [выходить на акции] каждый день, но не всегда удается. Вы же видите, у нас в день бывает и по три акции — только и успевай передвигать ноги. Они поддерживают.

Многих моих родственников уже нет в живых, но я иногда встречаю их детей, они мне звонят. У молодежи я лично не спрашиваю, «ходите ли вы на митинги?». Когда акций так много, я не могу за [всеми участниками] наблюдать.

Но был случай — пришел сын друга моего мужа, представился, сказал: «Вы помните Никитича? Он был тренером вместе с вашим мужем?». — «Помню». — «Так я его сын. Уже отца нет, а я хожу на ваши акции». Я его даже и не знала никогда, не видела, но он сам представился. Поэтому все хорошо, все нормально, — меня поддерживают, подходят и сами рассказывают о себе.

— В свое время вы ходили на протестные акции из-за начала тесного сотрудничества Беларуси с Россией. Если говорить о 2020 годе, то, по вашему мнению, какова роль РФ во всем, что происходит? И что говорят на митингах в Минске о России?

— У нас идет негативная российская пропаганда. Отношения Лукашенко с Путиным не прекратились, они друг другу жмут руки, и это тоже свидетельствует об этой интеграции, их дружбе. Это не нравится людям, они опасаются этого.

Тем более, что кроме ОМОНа, который создала наша власть, в помощь белорусским милиционерам сделали новое формирование — это люди в черно-серо-зеленой одежде (или даже в гражданском). Они с нами не разговаривают, а только вместе с нашей милицией хватают, презирают, бьют, сажают за решетку в эти автозаки. Их лица закрыты масками.

Сейчас новая мода — черные шапочки с маской, которые переходят в какую-то майку или шарф. Мы их пытались срывать. Некоторым людям удалось увидеть их лица, но они боятся, сразу закрываются руками, исчезают. И люди решили, что это не наши формирования.

— Да, возможно, они не хотят говорить, чтобы не распознали их акцент.

— Да. У нас есть соображения, что это либо Алмаз, либо Беркут, которые из своих стран были вытеснены сюда, в Беларусь, где помогают лукашенковской власти.

— Я знаю, что на государственные белорусские СМИ, когда оттуда уволились журналисты, которые не хотели говорить неправду, позвали работать россиян. Они там так и работают? Приходят на акции протеста?

— Да, они работают. Молодежь, российская публика выходила лозунги кричать [против этого] - ну, пока кричат. За руки их никто не хватал, они проводят свою работу.

— Чувствуется ли на протестах в Беларуси поддержка от Украины? И достаточно ли ее?

— Ну, ко мне [иногда] подходят люди (например, просят сфотографироваться), и я слышу их украинский акцент. Или даже представляете, говорят на украинском.

Молодежь так распространила мой образ, знаете, ко мне на улице подходят люди, приветствуют, и я у некоторых спрашиваю: «А вы случайно не из Украины?». Потому что я так же чувствую украинский акцент, — я пять лет работала в Украине и хорошо знаю украинский язык.

Говорить на нем мне, конечно, сложно, как и на русском. Стараюсь, но все равно думаю на белорусском. Поэтому поддержку я вижу. И в лозунгах, конечно, это прослеживается. Так же и в прессе.

— А если бы у вас была возможность лично что-то сказать Лукашенко, что бы вы ему сказали?

— Что можно сказать старому человеку, у которого все же есть психическое заболевание (врачи это знают)? Я бы ему сказала: «Хорошо подумай, есть ли смысл тебе быть руководителем страны в таком возрасте и в таком состоянии? Выходи на пенсию и лечись, пожалей своих детей, — смотри, как бы дети тебе это не сказали, не относились с презрением, не стеснялись тебя. Покайся, уходи».

— Было бы, конечно, здорово, если бы вы действительно ему это сказали и он к этому прислушался. Но если вернуться к самим протестам, — как, по-вашему, эти протесты должны закончиться? Какова конечная цель? Чтобы Лукашенко просто ушел, или все-таки есть еще какие-то более далекие цели?

— Самая большая цель — восстановить наш белорусский этнос, чтобы белорусский язык вернулся к своему народу, который сейчас от него отлучен. Как при коммунистах отлучали, сейчас, при Лукашенко, еще сильнее отлучили.

Наверное, это и является самой долгосрочной целью, потому что для нее нужно начать формирование хорошей власти, чиновников; чтобы Министерство образования было не промосковское, а белорусское. Надо вернуть один государственный язык — белорусский. Ведь чиновники [даже] отказывались отвечать на обращения на белорусском.

— Да, на самом деле, это долгий и сложный процесс. У нас в Украине была та же проблема.

— Да, долгий. Но ближайшая цель, которую мы должны выполнить (и лучше было бы, если бы этот долгий процесс начался с забастовки) — это разрушить лукашенковскую уголовную экономику, с которой он при помощи Путина грабит народ.

Но прежде всего это, конечно, будет сложно и самим людям. Однако к этому надо готовиться уже сейчас и начать всеобщую забастовку летом (2021 года): запасти определенное количество продуктов, потому что они отключат и воду, и свет, и отопление в квартирах зимой.

Сейчас такие акции нужно проводить на площадях, где это возможно, но всеобщая забастовка — только летом. Это будет лучший [вариант]. Потому что надеяться на то, что Лукашенко откажется [от власти]…

Ну, душевнобольных людей нужно вылечить, чтобы они отказались, а он уже стар и, наверное, неизлечим. Я тоже старая, меня уже не вылечишь от моих протестных акций, потому что я даже спать спокойно не смогу, если не пойду и не помашу бело-красно-белым флагом. И поэтому, чтобы спать спокойно, я буду ходить.

Но я сама понимаю, что это не будет длиться вечно — да, может, и не будет длиться вечно лукашенковская власть. В определенный момент он и Путин умрут — фашистская власть сменится. Но для того, чтобы она не пришла снова, надо уже сейчас работать над образованием людей, их сознанием и чувством национального достоинства.

— А не бывает ли у вас такого, что страшно выходить на акцию или что вы чувствуете, что уже так устали и так хотелось бы, чтобы эти акции оппозиции закончились победой, а нужно выходить снова и снова? Как вы себя мотивируете не расстраиваться?

— Нет, выходить я не устала. Я же сказала, что не могу спокойно спать, когда я походила-погуляла, а [белорусского оппозиционера Павла] Северинца посадили, уже несколько месяцев он сидит за решеткой.

Скажу вам правду — я от славы устала. Знаете почему? Я уже не успеваю убирать свои яблоки и груши, потому что моя слава настолько распространилась, что журналисты просятся приехать на мой хутор, чтобы снимать, как я работаю, отбираю хорошие яблоки от гнилых.

И вчера я провела акцию на своем хуторе в Домашанах, куда приехала съемочная группа, они мне помогали убирать яблоки и груши, загрузили тачку, сами поели и взяли немножко с собой. Я даже им говорила: «Ну что вы так мало взяли? Берите мешками». Ну, сколько взяли, столько взяли — их право.

Но я предупредила: «Если груши и яблоки вам нравятся, адрес знаете, ворота открыты — сами, без меня, заходите в сад и берите груши и яблоки». Потому что все лето у меня и у всех моих соседей столько груш, яблок и слив, что некуда девать. Одному человеку столько не съесть.

Поэтому обращусь к Лукашенко: не использовать тебе столько добра, сколько ты добросовестно заслужил или наворовал (и то, и другое, конечно). Но зачем тебе столько добра? Одному человеку столько не нужно — даже потомкам твоим не нужно столько домов, сколько ты настроил сам для себя.