«Я чувствую Россию лучше, чем Путин»

Вышла автобиография Ольги Романовой.

В издательстве "Захаров" вышла автобиография Ольги Романовой, руководителя благотворительного фонда помощи заключённым "Русь сидящая", директора и совладельца YouTube-канала о правах человека МЫР (My Russian Rights), в прошлом – члена Координационного совета оппозиции в 2012-м, ведущей аналитических программ на РЕН ТВ времён Ирены Лесневской и ТВ-Центра времён Юрия Лужкова. Радио Свобода публикует отрывки из книги и интервью с автором.

"Ирена затеяла сериал выходного дня. Пародийный. На Путина.

То есть каждую неделю на канале в прайм-тайм должна была выходить программа под названием "ВВП" – ваши вопросы президенту, 13-минутная пародия на прямые линии президента с народом.

Всё как полагается: псевдороскошный псевдокремлёвский интерьер, двое ведущих, мальчик и девочка, то есть я и мой коллега Миша Куренной. Ряды кнопочных стационарных телефонов в цветах российского флага и золотой микрофон у президента. Путина изображал один симпатичный актёр Театра кукол, после съёмок при монтаже ему накладывали лицо Путина и делали липсинг – так, чтобы он губами попадал в свой текст. Мы сняли четыре программы, в эфир не вышла ни одна. Две из них сейчас висят на YouTubе, их трудно найти, но можно. Я их не пересматриваю. И не понимаю. Это был совсем не обидный, а во многом даже комплиментарный юмор. Ну что ж такого там было-то?..

Ирена решила подстраховаться и передала четыре пилота знакомому кремлёвскому чиновнику – с нами ещё не боялись общаться, да и мы не видели ничего зазорного в том, что у нас есть знакомые чиновники в Кремле – при Ельцине это нормально было и всем полезно. Вопросы у нас тогда были не "укажите нам, как и что показывать и говорить". Мы в основном пробивали интервью и поездки (...).

Знаете, зачем Ирена передала кремлёвскому чиновнику четыре пилота? А потому что нам не хватало картинок Людмилы Путиной, которая тогда была отпозиционирована любимой женой. Её очень мало показывали и, соответственно, мало снимали, объясняя сие личной скромностью. А нам её изображение нужно было для наших невинных (как нам казалось) и развесёлых (тоже казалось) сюжетов.

– Мда?.. – сказал знакомый кремлёвский чиновник весьма задумчиво. – А зачем вам Людмила Александровна Путина? Отправьте нам курьера с образцами вашего там творческого полёта, посмотрим, что можно сделать.

Собственно, это, кажется, был последний раз, когда я хоть как-то коммуницировала с Кремлём. Ответом мне стала тишина леденящая, а также тишина звенящая и какая там она ещё бывает – в смысле сильно красноречивая.

А ответом Ирене стало предложение, от которого нельзя было отказаться. Канал REN-TV, ею сделанный и её именем названный, начали отбирать. Оно и понятно, времена наступали такие, что не отобрать никак нельзя".

– Ваша книга условно делится на три части. Первая – детство в Люберцах и начало журналистской карьеры; вторая подробная про мужа, бизнесмена Алексея Козлова: знакомство, уголовное дело и развод. Финальная часть – про "Русь сидящую" и "тюрьмы народов мира", где вы описываете свои впечатления от европейских колоний. Мне показалось, что часть про мужа более ёмкая, чем две другие. Детально всё: "а он, а она", как будто мы на кухне с вами сидим. Обвиняете Козлова и его новую любовь, главреда русскоязычного телеканала в Берлине OstWest Марию Макееву, в абьюзе: и дома вас травили, и на работе, потому что Мария была на момент разрыва не только вашей подругой, но и начальницей. Получилась всё-таки книга воспоминаний или это самопсихотерапевтический текст?

– Я не знаю. Мне кажется, издатель мне эту книгу заказал для психотерапевтических целей для моих. Для меня она была попыткой сохранить то, что мне важно, и не забыть то, о чем я не рассказала. Я оставляла где-то пометки, звёздочки для себя.

– А почему не рассказали и чего не рассказали?

– Что-то я забыла вставить, что-то убрала сознательно: какие-то свои романы, отъезд в Америку в 1989 году. Половину мужей пропустила. Ну что, хорошие мужики, пусть живут спокойно.

– Первая часть мне, честно говоря, больше понравилась, эти исторические анекдоты про Черномырдина, Лужкова, Немцова, Лесневскую… Хотя я содержание вашей книги пересказывал подруге, которая за границей живет, и она говорит: "Боже, это так интересно, я так люблю читать, какие мужики козлы". Я думаю, многим эта часть понравится, но мне первая показалась немного маловата. Вы как-то её расширять планируете?

– Я кое-что всё-таки приберегу. Про Примакова расскажу. Я сейчас не рассказываю не потому, что чего-то боюсь, просто это чужие секреты. Должно либо пройти время, либо я должна заручиться согласием, а в некоторых случаях я знаю, что согласие не получу.

– Михаил Леонтьев, сегодняшний пресс-секретарь Роснефти, вы с ним работали в газете "Сегодня", а потом на канале ТВ-Центр. Он такой пример либерала, который перешёл на сторону режима. Вы его ласково называете Мишкой и как-то его оправдываете, говорите, что он искренне влюбился в Игоря Сечина, верит в то, что делает. Вы почему решили, что он там по любви работает, а не по зову кошелька в погоне за личным благополучием?

– Просто я его знаю. Мишке, во-первых, правда плевать на собственное благополучие. Во-вторых, я просто видела, мы все видели, как он раз в год влюблялся, причем насмерть, навсегда. Он навсегда влюбился в Бориса Фёдорова, в Виталия Найшуля, кто помнит такого экономиста, который придумал слово "ваучер". На генерале [Александре] Лебеде он чуть не женился – вдруг нет, разочарование. Чубайса любил, Гайдара любил. Потом полюбил Путина, но не так, как Лебедя. На Сечине он женился, правда, искренне. Он не может работать и любить людей неискренне, он искренний. Самое главное, что, когда я его описывала, я залезла читать его ранние статьи, а он-то не изменился, это просто мы не умели читать. Он и тогда в 90-е, когда слыл либералом, писал и говорил то же самое, просто тогда это считалось смелым чудачеством: про российскую государственность, про сильную руку. Он про это говорил, а мы не хотели слышать. Мы приняли его за своего, а он не свой, наша проблема, не его. Это во-первых. Во-вторых, я знаю несколько десятков людей, которым Мишка оплачивал лечение, пытался спасти и так далее. А то, что я считаю его нынешние взгляды людоедскими, так я с ним не работаю, не поддерживаю отношения, не подхожу.

"С главным пасечником Москвы меня мало что связывало, и меньше всего тогда, когда я работала на его канале ТВЦ. Физически я с ним пересеклась лишь однажды, и то вполне случайно. Меня в гримёрке телеканала причёсывала Лена перед эфиром, как вдруг стук да гром – не иначе, лягушонка в коробчонке едет. Это признаки понятные, чего тут непонятного, я кресло быстро освободила – и шмыг за зеркало.

Вошли Лужков и Цой, его бессменный пресс-секретарь, муж певицы Аниты, если кто такую помнит.

В гримёрку к Леночке они без свиты ходили, дело-то довольно интимное. Лужкова надо было попудрить перед эфиром, чтобы не блестел, обычная история.

Но Сергей Петрович Цой всегда руководил любым процессом.

– Вот здесь попудрите. И вот здесь. Теперь лобик. Теперь над лобиком. Теперь за лобиком.

И теперь я знаю, как правильно называть лысину. Хотя нормальное, вроде, хорошее слово – не то что некоторые".

– Вы пишете, что, работая на ТВЦ, с Лужковым особо не пересекались, но говорить про него плохо было нельзя, вы и не говорили. То есть внутренняя цензура уже тогда была?

– Вовсю! Тогда мы это так формулировали, кстати, я так до сих пор и формулирую: если ты чувак левый, не надо работать в газете "Коммерсантъ", работай в газете "Правда", а если ты правый, не надо работать на CNN, работай в Fox News, и не будет проблем со свободой слова. Другое дело, какого фига мы пришли на ТВЦ, мне до сих пор не понятно. Я пришла, чтобы помочь Мишке, я была уверена, что немножко попомогаю и вернусь, а оно вон как затянуло. А то, что Мишка пошёл к Лужкову, это было самое что ни на есть наступление на горло собственным убеждениям, что у меня, что у него.

– Вам, получается, стыдно за эту работу?

– Абсолютно нет. Мы просто не замечали существование Москвы и Лужкова. Это было прикольно, когда ты думаешь обо всей России, кроме Москвы.

– Пиком вашей карьеры был РЕН ТВ, где вы вели ежедневную аналитическую программу "24 с Ольгой Романовой", вас смотрела вся страна. Скучаете по тем временам?

– Нет, конечно. Я очень люблю те времена, но если бы сейчас надо было работать на телевидении – о боже.

– Нет?

– Конечно, нет. Во-первых, я всё время смотрю телевизор, я просыпаюсь, начинаю смотреть. Я смотрю Пивоварова, я смотрю Дудя, я смотрю Невзорова сначала на "Эхе", потом его отдельную программу, я смотрю Тамару Эдельман, я смотрю Шульман, я все время смотрю телевизор. Мне до фига ещё смотреть, я не успеваю смотреть телевизор. Но я, собственно, там и работаю, в этом телевизоре. А что происходит там, на большом телевидении, я понятия не имею. Жизнь, она в интернете, в YouTube, реальная жизнь, а там какие-то живые мертвецы. Был век телевидения, я работала на телевидении, а сейчас век YouTube, я работаю на YouTube. Завтра будет век TikTok, о'кей, я перейду в TikTok. Я полезла смотреть TikTok Навального полгода назад, вижу, тоже завёл. Да, староваты для TikTok, но что-нибудь придумаем.

– Мы староваты для TikTok или Навальный староват для TikTok?

– Мы все староваты для TikTok. Все, кто старше 20, староваты для TikTok.

– Очень смешная колонка 2005 года на "Компромате", которую вы приписываете Суркову, про то, что вы его вожделеете. Пишет в том числе: "Очевидно, что Романова типичный человек из прошлого, пусть и недавнего. Пик ее карьеры пришёлся на 1994–99 годы. По меркам того времени она была толковой, успешной экономической журналисткой".

– Там было написано: "Конечно, ее уволили, она же старая, ей скоро 40". Когда я уходила с РЕН ТВ, Сурков написал, что пик у меня был в 1994-м, а я считаю, что пик у меня был в 2011–12.

– Вы тогда вели митинги на Сахарова, входили в Координационный совет оппозиции. Нет ощущения, что проиграли тогда?

– Конечно, проиграли. Когда ты садишься играть, ты думаешь, что все время будешь выигрывать? Ну да, проиграли. Обидно только, что новое поколение революционеров ни фига не знает о наших ошибках. То, что, например, я вижу в Белоруссии – Координационный совет оппозиции просто один в один.

– А в России новые революционеры – это кто и какие ошибки они должны учитывать?

– Последний раз я видела вживую революционеров после 26 марта 2017 года, за что мне прилетело, что пришлось уехать. Меня совершенно поразило, что парни и девушки, которых мы защищали тогда в Тверском суде, ничего не слышали про "Болотное дело".

– Я так понял, что в этой книге вы в первый раз сказали о том, что против вас в России возбуждено уголовное дело, а не доследственная проверка, как раньше вы сообщали. Почему раньше про это не говорили и какие перспективы у дела?

– На сегодняшний день у меня их четыре.

– Где вы проходите подозреваемой?

– В одном деле я просто обвиняемая, но оно смешное, одно из последних. 1 апреля этого года Госдума приняла новую статью уголовную, 207.1, фейки про коронавирус, а 9 апреля у меня уголовное дело, по новой статье я первая!

– Но это не то дело, из-за которого вы уехали в Берлин?

– То, из-за которого я уехала, оно до сих пор. Я после 20-го раза перестала считать. Его много раз возбуждали, отправляли на проверку, закрывали, сейчас опять что-то происходит.

– Вы правозащитник или журналист? Я помню, что вы из журналистики уходили, но сейчас вроде как вернулись.

– Я публицист. Я не могу быть журналистом, все привыкли меня называть журналистом, я перестала спорить. Конечно, я публицист, потому что у меня есть сторона. Журналистика – это минимум две точки зрения, всё-таки отстранение себя. А я не собираюсь отстраняться, хватит. Хватит себя отстранять. Кто воевал, имеет право. . Мне 54 года, делаю что хочу.

– Насколько вам комфортно жить и работать за границей? В том смысле, что нет ощущения, что оторвались от родины, не чувствуете, что там происходит?

– Слава тебе господи, я не Владимир Ильич Ленин в цюрихской библиотеке. Время другое. Если я управляю организацией, занимаюсь отсюда уголовными делами, которые хорошо знаю, что тут чувствовать? Кто чувствует Россию? Путин? Да я лучше её чувствую, чем Путин. Я чувствую и понимаю Россию лучше, чем Путин!

(Из главы "Тюрьмы народов мира. Скандинавия")

– А пойдёмте в наш тюремный храм божий.

Отличная идея. С попом поговорим. Идём, заходим в тюремный супермаркет, и лучше вам не знать, что там продают. Но кое на чём, кроме фуа-гра, я сосредотачиваюсь.

– Простите, тут у вас эротические журналы.

– А, да, как раз свежие номера.

– Э. А у нас это запрещено.

– Почему?

– Наверное, чтобы не дрочили.

– А что в этом плохого? Это снижает тестостерон и всякую там агрессию.

Надо же, а я и не подумала. Похоже, не я одна. А кстати, почему у нас в тюрьмах запрещена порнуха? Чего такого-то?

Да, про порнуху надо отдельно подумать, а пока идём в храм божий тюремный.

– Здрасьте, девушка... В смысле святой отец? Вы священник? Как к вам обращаться?

– Камилла.

– Простите, вы замужем?

– И трое детей.

Перед нами – перед советской, фактически, делегацией, я так себя и ощущала – стоит девушка двухметрового роста, с зубами, ногами, улыбкой, фактурой, фигурой, в джинсах, в кроссовках, и с накинутой на плечи – как её? Сутаной? Вот с ней.

– Камилла.

Ну то есть много вопросов, помимо: "Вы точно тюремный священник?"

Дальше мы говорим, говорим, говорим, говорим. Мне сейчас кажется, что Камилла была первым в моей жизни священником. Я крестилась самостоятельно в десятом классе, за два месяца до смерти Брежнева, это было нелегко, я долго искала церковь и батюшку, который бы по правде покрестил комсомолку, а не по фигу. Не очень повезло, это был просто запретный ритуал. Я как-то сразу во всём этом разочаровалась и больше к церкви близко не подходила. Потом время от времени мы нервно сближались, чтобы снова разбежаться. Конечно, Бог в церкви не живёт, это я теперь точно знаю, я его там долго искала. А вот в тюремном священнике с острова Фюн красотке Камилле он ещё как жил".

– Расскажите про ваш сегодняшний проект, кстати, вы про него в книге ничего не пишете.

– Не успела. В марте я её сдала, и в марте мы открылись. Проект, который мне ужасно нравится. Он называется My Russian Rights, а по-русски "МЫР". Много хороших сразу стихов с этим: "Трактор в поле дыр-дыр-дыр, мы за мыр, мы за мыр". Это канал о правах человека. Это истории "Руси сидящей". Их надо снимать, их надо показывать. Сейчас, конечно, страшно все увлечены Белоруссией. У нас редакция три человека, три бабы собрались и говорят: всё, ребята, Беларусь, завтра Беларусь, "Жыве Беларусь!" Параллельно снимается кино, до этого снимали кучу фильмов про разных людей, которые так или иначе были связаны с "Русью сидящей".

– У вас какая-то есть команда в России?

– Не скажу. Это наше ноу-хау, мы тут всяко пробуем. Интервью мы в основном берем по скайпу сейчас в пандемию, а кино снимаем.

– А деньги откуда?

– С бору по сосенке. У нас нет, к сожалению, большого нормального гранта. Вообще "МЫР" начался с того, что агентство адвокатов пожертвовало на это дело 5 тысяч евро, мы так стартовали.

– То есть это пожертвования в основном?

– Были пожертвования. Потом у нас был довольно крупный англо-американский грант – это до ста тысяч. Благо мы не российская организация, нам глубоко насрать на иностранные агентства, нежелательные организации. Мы с большим удовольствием возьмем грант нежелательной организации, правда, нам не дают.

– Перед тем как вышла книга, разразился скандал с вашим сыном Дмитрием, который вас обвинил, что вы его квартиры лишили. В книге вообще про детей ни слова, кроме того, что они родились. Почему так?

– Мои дети никогда не любили, чтобы я о них рассказывала. Они выпросили с детства: мама, это твоя жизнь личная, а это наша жизнь. Я выдрессировалась абсолютно. С сыном у меня плохая история уже давно, много лет. Мне очень жаль, что это вылезло в публичное пространство, в публичную плоскость. Оно могло не вылезти, но, к сожалению, вылезло. Дочь моя в Берлине с мужем и котом. Аня страшно увлечена строительством общепитов, она очень любит работу, связанную с необычным умением готовить.

– Какая-то реакция была на книгу от тех, кто в ней упомянут?

– Больше всего я боялась реакции Ирены [Лесневской]. Я увидела в фейсбуке, она написала, что послала водителя, сейчас книжку привезут. На этом месте я легла в гроб и закрылась. Она не звонила мне три дня. Тут она позвонила, сказала: "Да, вау, ты вообще. Я, конечно, все про себя [сначала] прочитала". Потом: "Ну давай с тобой теперь всё обсудим [про мужа]".

– Алексей Козлов как-то проявился?

– Нет, он не может проявиться, сразу огребёт.

– Что-то ещё важное забыли обсудить?

– Пожелай мне второго и третьего тома. У меня было ощущение, что я сейчас напишу, поставлю точку, и я всё – Моцарт, "Реквием".

– Мне не хватило, честно говоря, я бы ещё почитал.

– Я бы ещё пожила немножко. Странно было посередине жизни это всё писать, но вдруг забуду. Лучше на второй том дальше пойду.