«Ермошина говорит, а у меня одна реакция – плюнуть»

Лидер «Минчанки» Анна Калиновская – о ситуации в Беларуси.

Блокирующая «Минчанки» и сборной Беларуси Анна Калиновская в этом году впервые пошла на выборы. Голосовала с белой ленточкой на запястье и была уверена, что власти не пойдут на фальсификации. А когда утром 10 августа включила телевизор, выпала в осадок, узнав официальные цифры.

В интервью журналисту «Трибуны» Андрею Масловскому волейболистка рассказала, какое чувство в ней проснулось после выборов, о поездке к тюрьме в Жодино, а также о том, что думает насчет давления на спортсменов.

– Как прожили последние два месяца?

– Самое главное чувство, которое у меня появилось, гордость за нашу нацию. Я такой сплоченности и одной идеи давно не видела. Всегда завидовала полякам, сербам, которые могли встретиться в любой точке земли и начать разговаривать. А наши будто бы стеснялись друг друга. Но сейчас все изменилось. Черная, негативная, к сожалению, полоса нас всех объединила. Люди горят, они хотят лучшего для страны. Это хорошее чувство.

Ну и, конечно, появился страх. Я живу в центре Минска. И каждый раз выходя на Комсомольскую в магазин, боюсь, что не дойду до него. Этих эмоций я в своей родной стране раньше не испытывала. И это дико. Мне всегда было приятно рассказывать иностранным друзьям, что у нас самая спокойная страна, что у нас не проверяют документы у иностранцев прямо на улице, как в Москве, что можно спокойно ходить по улицам. И вдруг за пару дней после выборов это все исчезло. Гуляешь по городу в выходной и видишь полупустые или пустые кафе, пустые улицы. Я понимаю, что может сказываться и экономический фактор. Но и, наверное, ребята лишний раз перестраховываются, чтобы не быть пойманными непонятно за что.

– Стараетесь реже выходить из дома?

– Нет. Я считаю себя гражданином, который ничего не нарушает.

В воскресенье шла мимо Купаловского. В центре людей уже не было. Зашла в сквер возле театра, чтобы перейти на другую сторону проспекта, дошла до улицы, а там все перекрыто и стоит линия «силовиков». И я как-то растерялась. Что делать? Довольно странные чувства.

Я смотрю в глаза некоторым ребятам из ОМОНа и вижу адекватный взгляд. Многие на вы обращаются. И я так понимаю, что еще не все потеряно: и среди этой черноты есть честные люди.

– С какими чувствами вы вообще ожидали эти выборы?

– В этом году голосовала первый раз. Раньше все время была за границей, и в посольства было лень ехать. Да и тогда понимала, что ничего мой голос не решит. Не было сильных кандидатов. А сейчас поднялась волна. Объединенный штаб Тихановской мне показался необычно чистым для политики. Он нес такую женскую энергетику. Да, Светлана не тот человек, который может быть президентом. Но ее обещания навести порядок, сделать все [новые выборы] чисто и открыто, пробудили во мне веру. И я с удовольствием следила за всеми ее выступлениями, митингами в поддержку. Сама на них не ходила – не получалось из-за тренировок. Но браслет по мере возможности носила.

– Почему не постоянно?

– В нем немного неудобно тренироваться: мешает технике.

– Что происходило на вашем участке в день голосования?

– Все было спокойно. Я даже в открытую фотографировала бюллетень. Неприятный момент был один. Я голосовала на 26-м участке. Прихожу, а у дверей очередь метров 100. В итоге отстояла полтора часа под солнцем. Было непонятно, почему мой участок «стоит», а на два других, которые были в этой же школе, люди заходили спокойно. Стали спрашивать у комиссии, что будет, если люди не успеют проголосовать до восьми часов, и получили ответ: «Ну и что?! Не успеют и все». Как-то совершенно параллельно к этому относились.

– На мою жену из-за белого браслета на руке женщина из комиссии смотрела очень зло.

– У нас с этим все было в порядке. Еще было приятно видеть большое количество пожилых людей. Они не вязали ленточки, но старались надеть что-то светлое: часики с белым ремешком, браслетик.

– Результаты ходили узнавать?

– Нет. Я голосовала там, где прописана. А это далеко от того места, где живу.

У меня была вера, что власти не пойдут против такой людской волны, что не будут врать и не станут фальсифицировать. Но когда утром в понедельник включила телевизор, чтобы посмотреть цифры... Ермошина говорит, а у меня одна реакция – плюнуть. Ну как так? И с такой издевкой она говорит: «А на этом участке четвертое место, на этом вообще не набрала…». Так противно стало. Я никогда так не кривилась от нашего телевидения.

– Накануне вечером новости не читали?

– Нет. В тот день как никогда рано начало «рубить» – уже около 10 вечера легла спать. Я живу возле «Динамо», потом сквозь сон слышала, как начали ходить по улицам люди, кричать «Жыве Беларусь!». Потом завыли сирены, послышались взрывы. Утром посмотрела ОНТ. Там сказали, что беспорядки. Понадеялась, что все было не очень сильно. А потом, когда все начало раскручиваться, когда я проехала по городу, и все увидела, завелась. Было так больно за ребят, за себя. Чувство надежды, вдохновение, подъем, которые были еще вчера, начали катиться обратно в яму... Появился негатив и чувство несправедливости.

– Что чувствовали, когда смотрели видео с улиц Минска в те дни?

– Слезы лились. Было очень обидно. У меня отец – полковник милиции в отставке. Я ему позвонила: «Папа, ну что тебя могло бы подвигнуть пойти против девушек, молодых парней и лупасить их как врагов народа?» Папа промолчал... Потом рассказал, что в 90-е он был на митингах, стоял в оцеплении и просто выполнял приказ. Вот и эти ребята просто выполняли приказ. Но тогда, по его словам, такой жестокости не было. Милиционеры больше себя защищали, а тут он отмечал какую-то странную жестокость нынешних молодых милиционеров.

Позже он мне говорил, чтобы я перестала ходить, что ничего не изменится, пока армия не будет на стороне народа. Что люди просто так ничего не решат.

– Вы поругались?

– Нет. Он просто объяснял, что если останется прежнее правительство, то будет гнёт, преследования и прочее. Я готова [к этому]. Меня могут и уволить, и выслать из страны... Мне просто очень обидно за Беларусь. И если в моих силах что-то изменить, мне бы хотелось.

Сразу после тех жестких дней мне захотелось помочь людям. Поехали с девочкой в Жодино к тюрьме, когда начали выпускать первых задержанных. Везли домой мужчину, которого забрали 10-го. Когда он рассказывал, что было, плакала. Меня трясло от того, что я ничего не могу сделать. И это были не просто кадры в интернете, я видела и черную спину и порванную майку...

– Какая атмосфера была возле тюрьмы?

– Снаружи – как на похоронах. Такое гнетущее затишье. А ребята, которые выходили, наоборот, такие веселые были. Шутки травили, смеялись.

Вообще организация была очень хорошей. Волонтеры молодцы. Все было распределено четко: там питание, там одежда, там медикаменты, там водители. Ребята, которые выходили, были в шоке: в руки сразу стакан горячего чая, бутерброд. Мужчина, которого везли, признавался, что не ожидал, что его будут так встречать, когда он выйдет.

На вид ему было лет 40-45. Его задержали вместе с женой, и он четыре дня пробыл в Жодино. Как вышел, сразу стал расспрашивать: «Расскажите, как и что?» Объяснили ему все и он такой: «И что, мы проиграли?» В его голосе читалась обида от того, что все, что он пережил, зря. Успокоили его и сказали, что не зря.

– Сколько раз были в Жодино?

– Дважды. Потом выпускать стали меньше, да и водителей было в достатке.

– Думали, почему пока никто не понес за насилие ответственность?

– Я верила, что дела будут заведены, но вижу, что это одна система... И у меня разочарование и страх от того, что закон в случае чего тебя не защитит. У нас все делается так, как это нужно правительству. На данном этапе идет сокрытие преступлений, которые были в августе. А дальше пойдут надуманные штрафы, чтобы пополнять казну.

– Ожидали, что силовые разгоны прекратятся с выходом женщин?

– Читала, что на Комаровке собираются женщины в белом. Хотела пойти, но не попала из-за тренировки. Уже потом видела колонну девушек, идущую по городу.

– А вам вообще легко было тренироваться, когда такое происходило?

– Да. Это было нужно для того, чтобы отвлечься и разрядиться. Но мы с девчонками об этом много разговаривали. Читали, что люди бастовать собирались, но от нашей забастовки ни холодно ни жарко. Производство не станет.

Да и мне казалось, что все быстрее случится. Что Евросоюз за нас, что Россия, может, приструнит наше правительство. В общем, казалось, что все закончится раньше.

– Первая массовая акция прошла 16 августа. Что вы чувствовали, когда видели такое количество людей на улицах?

– Гордость. Это было что-то нереальное. Я не верила глазам. Никогда не видела такого скопления людей. Вся улица идет! Мне было весело. Это был такой подъем эмоциональный. Правда, когда увидела автозаки, по спине пробежал неприятный холодок. Но людей было очень много, и когда по улице попытался проехать автозак, а его окружила толпа, стало понятно, что людей больше.

Изначально все должны были собираться на Площади Независимости. Утром гуляла в том районе с ребенком, выруливаем на проспект, вижу: кордон, милиционеры проверяют сумки. Подумала: «Ого, так организовано все будет». А потом вижу, как со стороны Кирова идет толпа с красно-зелеными флагами. Все стало на свои места.

– Вы говорили, что не могли понять поляков, турок и сербов. Вы много играли за границей. Видели турецкие митинги?

– Когда был чемпионат Европы в Нидерландах, поляки собирали целую трибуну своих. Съезжалось очень много людей! Насколько они дружные были... А в Турции застала один из митингов Эрдогана. Стамбул – огромный город, но он весь стоял, потому что вся Турция приехала. Миллионы человек собрались в одном месте, чтобы кого-то послушать. Думала, Господи, послушайте его по телевизору. Для меня это было немного странно. А они еще и шумные такие: будут кричать, бить кулаком в грудь и стоять за себя, за брата. У них такое единство...

И я никогда не думала, что у нас будет так. Мы раньше были забитыми. И у меня было много примеров странного поведения. В Германии был случай. Знаю, что передо мной белорус, но он почему-то делает вид, что нет. Говорит по-немецки и даже не проявляет себя. Такое чувство, что делал все так, чтобы лишний раз белорус белоруса не увидел. Не знаю почему так. Но сейчас ситуация изменилась. И вспоминать август 2020-го при встрече – это теперь обязательная программа.

– Спортсменами было создано Свободное объединение SOS.by, запущена петиция спортсменов за честные выборы, но среди подписантов вас нет. Почему?

– Не подписывала, хотя мне и предлагали. Дело в том, что я не хочу, чтобы из-за меня пострадали люди, которые не хотят в этом участвовать. Наказывать же будут не только меня, но и мое начальство. Другое дело, если бы вся «Минчанка» решила подписать…

– Уверены, что пострадаете не только вы?

– Помните случай, когда петицию подписал кто-то из «Цмокаў»? Было показательное увольнение и порицание, на которое пригласили боссов «Минчанки», чтобы показать, как человека отчитывают и увольняют. Да и нас еще в августе предупредили, что всех по видеокамерам будут отслеживать и увольнять – не только его [того, кого зафиксировала камера] самого, но и тренера с директором.

Мне приятно, что у нас так много смелых спортсменов, но это с большего независимые спортсмены, работающие не в государственных организациях. Поэтому я участвовала иначе: помогала материально.

– Как вы относитесь к такому проявлению давления?

– Ну, такие у них методы борьбы. Что они еще могут сделать? Конечно, неприятно это. Я не считаю, что так нужно делать, но с другой стороны наш спорт полностью зависит от правительства. И если человек хочет продолжать играть... Тот же Артур Удрис может уехать. Его особо не запугаешь. А другие…

Ну я и думаю, что спорт – это не та отрасль, которая нужна что нынешнему правительству, что будущему. Этой отраслью могут жертвовать. И поэтому могут смело давить, запугивать и говорить, что выживем без ваших соревнований. Понятно, что спорт нужен для престижа страны, но сейчас нашей стране нужно доказывать свою состоятельность в том, что мы правовое, демократическое государство, а не страна третьего мира. В таких случаях спорт немного отходит на второй план.

– В среду Елене Левченко дали 15 суток.

– Я гордилась тем, что она такая смелая, что выступила, что так смело высказывалась. И то, что с ней случилось, только подтверждает тот факт, что рано или поздно всех, кто активничает, будут и дальше запугивать. И на них будут отыгрываться.

– У вас еще осталась вера в светлое будущее Беларуси?

– Пока да, но она тает. Пока армия не с народом, это проигрышное дело. Пока же силовые структуры сплотились только для того, чтобы оправдать и спасти себя. Я вижу только это.

Еще у меня есть вера в какую-то поддержку извне. Это то, чем занимается Латушко в Польше, а Тихановская по всему Евросоюзу. Но я не могу представить чем, они могут помочь кроме военного вмешательства. Наши же не боятся санкций. Им все равно. Но, может, какие-то плоды их работа принесет, и люди сядут за стол переговоров.

Единственно, в чем я уверена, так это то, что наша экономика в очень глубоком месте.