Антон Родненков: есть в жизни то, что страшно

Я разговариваю с Антоном Родненковым и Максимом Богрецовым в «Кофемании» на Лубянке и даже не очень верю, что это все так и есть. С Максимом Богрецовым, членом основного состава координационного совета белорусской оппозиции, я последний раз говорил в Минске месяц назад, и в Москве он не планировал оказаться никак, пишет «Коммерсант» .

И если Максим Богрецов не планировал никак, то Антон Родненков, пресс-секретарь координационного совета, по моим представлениям, — вообще ни в коем случае. Он ведь, в свою очередь, уже более месяца назад вместе с исполнительным секретарем координационного совета Иваном Кравцовым поехал, будучи в Минске, искать пропавшую Марию Колесникову к ней домой, был арестован сам и потом находился в той машине BMW на границе Беларуси и Украины, из окна которой выбралась Мария Колесникова и побежала, порвав паспорт, обратно, в сторону родной Беларуси.

А Антон Родненков и Иван Кравцов рванули на этой же машине на пропускной украинский пограничный пункт, и Украина приняла их в конце концов в свои объятия.

После пресс-конференции, которую Антон Родненков и Иван Кравцов дали в Киеве, долго было не очень понятно, где они. Про Максима Богрецова, старшего вице-президента крупнейшей белорусской IT-компании EPAM, было известно, что он в Минске, и сам себя он (и все остальные тоже) считал главным кандидатом на роль следующего арестанта из числа основного состава координационного совета. Он был готов, я это видел, и все для себя решил.

И вот накануне я написал одному из них, и выяснилось, что оба сейчас, сию минуту — в Москве. Я предложил встретиться, они согласились, и я только не знал, где же именно этому быть. Может, у них есть какое-то место, какой-то, я не знаю, схрон, квартира с паролями и явками… Я готов был приехать и только спросил адрес.

— Давайте, — предложил Антон Родненков, — в «Кофемании» на Лубянке.

Мне идея, конечно, понравилась. Белорусы ведь вообще известны своей креативностью.

— Все-таки вот здесь, вот этот район Москвы, — говорил мне Максим Богрецов, — в отличие от Старого Арбата, например, который славился в 90-е, — это такой Париж у вас, Лондон ваш…

— Вы еще на Патриарших не были в выходные…— пробормотал я.

— Да, — кивнул он, — это мировая столица. И эти все места говорят: да, мировая столица.

— А вы когда последний раз были в Москве? — поинтересовался я.

— Да я вообще пару раз в жизни, — сказал Антон. — И последний раз — давно… А у нас есть коллега, так он вообще ни разу не был. Он в 30 лет с Лондона в Минск приехал, вот и не был…

— А сейчас-то, сразу спрошу, что привело? — поинтересовался я.

Все-таки наша страна, будем прямо говорить, часть Союзного государства России и Беларуси, в которую Антон Родненков, по-моему, не очень вхож с некоторых пор.

— Мы видим, что в России нас немножко неправильно видят, очень много стереотипов накладывается насчет того, кто мы и чего мы хотим…— сказал Максим. — Собственно говоря, приехали посмотреть, рассказать про нас… И вот сейчас встречаемся с аналитиками, с экспертами по теме, и видим, что очень большой запрос, очень большая нехватка людей из Беларуси по нашей теме… Много дезинформации… И за 26 лет только один, по сути, канал информации — государственный. И мы даже удивлены, как сильно в нас сейчас здесь заинтересованы!

— Да, но кто же заинтересован?

— Аналитические, экспертные круги, которые занимаются внешней политикой…— поделился Антон.

— У нас, — подхватил инициативу (или, может, перехватил) Максим Богрецов, — почти все экономические вопросы увязаны на российскую тематику. Ну процентов 80 точно. Самый большой инвестор, больше всего компаний — с участием российского капитала, и так далее… И как только мы говорим про экономику, про цифры и факты — это очень нормальный, комфортный разговор. А когда начинаем про тактику, эта тема гораздо более политизирована. И наши собеседники сразу начинают сравнивать нас с Украиной, с Кыргызстаном.

— А не надо?

— Так сравнивать можно, только если иметь недостаток информации, — поморщился Максим. — У нас ведь нет борьбы элит или кланов, например. У нас есть борьба всех элит — экономических, спортивных, социальных, рабоче-крестьянских, культурных… куда и флейтистки входят… — с властью. И цель у нас — не чтобы один клан сменился другим. У нас другого клана просто нет!

И наша задача — произвести системные изменения, когда будет прозрачная, спокойная, законная ситуация, в которой можно спокойно заниматься бизнесом и жить. Построить государство, которое не ходит с протянутой рукой и не шантажирует соседей, чтобы получить деньги. Мы сами можем заработать. И новые выборы — инструмент, чтобы эти изменения произвести.

— То есть в перспективе — по крайней мере не сближение с Россией?

— Да наоборот! Экономические связи с Россией должны использоваться по полной программе и усугубляться! И в этом смысле у нас, кстати, очень хорошие консультации здесь…

— И давно вы в Москве? — я переходил к самому для меня интересному.

— С конца прошлой недели, — кивнул Антон Родненков.

— И как прибыли?

— На самолете, — пожал он плечами.

— И я тоже, — подтвердил Максим Богрецов. — На самолет, правда, очень тяжело взять билеты, все хотят лететь, рейсов между Москвой и Минском пока мало… Но для меня очень важно было именно прилететь…

— Ну вы-то не из Минска, — повернулся я к Антону.

— Да, я из другого города, — засмеялся он.

— И не из Киева? — переспросил я.

— Да я в Киеве был только первую неделю, — признался он.

— Да, вы там дали тогда пресс-конференцию… Я про это еще спрошу, если вы не против…

— Да можно прямо сейчас, — предложил он.

— Хорошо. Вы понимаете, что какая-то часть людей считает малодушием то, что вы рванули на Украину, оставили Марию Колесникову брести в сторону Беларуси? Вот сейчас уже больше месяца прошло (она разорвала паспорт на границе 8 сентября. — А. К.), все немного успокоились… Чего тогда не хватило, скажите, успокоившись? Или именно так и надо было сделать?

— Хорошо, — кивнул Антон. — Я понял, что нас будут эвакуировать из страны, часа в четыре вечера 7 сентября, потому что пришли, забрали мой паспорт… До этого никто не разговаривал…

Пришли, забрали паспорт, минут через 40 другой человек приходит и спрашивает: «Есть у тебя шенген?» Я ответил: «Да, эстонский». Это значит, что меня ни в Польшу, ни в Литву отправить не получится, потому что, как известно, у Эстонии нет общей границы с Беларусью. Они еще стали спрашивать: «Может, получится по эстонскому шенгену въехать?» Я говорю: «Я не специалист, но нет, тем более коронавирус…»

— То есть вы поняли, что вас так или иначе хотят выдворить из Беларуси.

— Да, и я начал для себя определяться: на что я готов и на что не готов.

— Но они же ничего вам толком и предъявить, как я понимаю, не могли. Только Ивану Кравцову предъявили финансовые нарушения какие-то, правда, вы за компанию подождали бы в СИЗО пару лет, пока дело расследуют.

— Да, так мне и сказали. А накануне мы встречались своим кругом, у нас была мини-стратегическая сессия, мы обсуждали планы и что делать, если вдруг кто-то окажется в ситуации Оли (члена президиума координационного совета Ольги Ковальковой, которая ответила в конце концов согласием на ультиматум властей уехать за границу. — А. К.)… И Маша (Колесникова.— А. К.) сказала, что точно никуда не поедет, если что.

А если Маша сказала, что не поедет, значит, так и будет. И мне она сказала вот что: «Антон, тебе в тюрьму не надо!» Я понял, что получил вольную…

Он улыбался, но вряд ли ему были и в самом деле так уж веселы эти воспоминания.

— Мне и правда, — уточнил он,— некоторых вещей в жизни очень не хочется. Есть в жизни то, что страшно. Мне кажется, это абсолютно нормально в тех ситуациях, в которых мы находимся.

— И вы же на той, первой пресс-конференции сразу сказали: «Поэтому я пресс-секретарь, а она лидер оппозиции».

— Да. И в понедельник я понимал, что если будут очень жесткие условия, то нужно соглашаться. Разговор был очень короткий. Они сказали: «Либо прямо сейчас мы тебя закрываем почти на два года, либо вот есть Иван (Кравцов. — А. К.), у Ивана будет машина, придет Мария, и вы все вместе уезжаете».

Я очень удивился, когда они говорили про Марию, потому что я не мог понять, как они это сделают… И они постоянно мне вкидывали что-то, чтобы я сомневался в Маше. Они говорили: «Маша очень нервничает, Маша в плохом состоянии…»

Когда они вели меня по нейтральной территории, они говорили: «У Маши панические атаки, ты ее успокаивай…» И я переживал, что они с ней что-то сделали… Таблетки какие-то, может… Но мы с Машей к этому времени плотно уже три месяца работали, и я, еще не видя Машу, по голосу и интонации могу понять, в каком Маша состоянии.

Поэтому, когда я сел в машину и ее начали выводить из «бусика», я услышал первые слова Маши: «Вы все преступники, вы будете сидеть в тюрьме…» И этот ее чеканный голос… Я еще не увидел Машу, но мне сразу стало легче, потому что я понял, что Маша — в отличной форме.

Поэтому, когда ее запихивали в машину, с нее слетел туфель, а потом подбежал еще один человек и кинул мне в переднее окно этот туфель…

— Что-то вы сказали ей? Приободрили, так сказать?

— Я сказал: «Маша, ты в очень хорошей форме». У нее были горящие глаза, у нее был румянец… Она говорит: «Я их двенадцать часов их там всех… Мурыжила, так скажем…»

— Ее ведь уже задерживали, 8 августа, и тоже сажали в машину. Ей уже, можно сказать, было не привыкать.

— Краткосрочное задержание было тогда, — подтвердил Антон.— Так вот, она знала, что делать, потому что еще тогда попыталась выбраться вперед ногами через форточку в «бусике», и у нее почти получилось, но ее затолкали назад… И теперь она попыталась сначала просто открыть двери. Не получилось, потому что они были изнутри заблокированы…

— Кем? Ведь это же вы там сидели?

— Еще до нас. Это сделали до нас. Есть механическая кнопка, блокирует задние двери, от неосторожности детей… Потом она спросила: «Где мой туфель?» Я отдал ей туфель. Она спросила: «Где мой паспорт?» Увидела около коробки передач три наших паспорта, взяла их…

— Как она сообразила порвать свой паспорт? Она вряд ли готовилась к этому всю жизнь. Вам как показалось?

— Да вот я тоже все думаю! — воскликнул Антон Родненков. — Нам самим такой лайфхак бы в голову не пришел! Я сижу впереди, она сзади, и тут я слышу характерный хруст… Ну все, думаю, готово! Наверное, и мой порвала! Понимаю, что по крайней мере ее паспорту точно кабздец.

Потом Маша дает мне два оставшихся паспорта, я смотрю: мой цел… А то, что осталось от ее паспорта, она — чик! — и выкинула в окно… Что-то они подхватили, потому что ко мне подбежал один, постучал в окно, чтобы я открыл, и выбросили эти порванные листики обратно мне в окно…

— Господи, это-то зачем?! — сильно удивился я.

— Не знаю зачем! — смеялся Антон. — Наверное, они тоже были в шоке и не понимали до конца, что делают!

— Она что-то говорила в этот момент?

— Ругалась в основном на них! Страшными словами! Ну я отдал ей эти обрывки, говорю: «Маша, твой паспорт!» Она взяла листики, на ней были черные такие джинсы, и она рассовала эти листики по разным карманам… (Чтобы окончательно обезопасить себя от въезда на Украину. — А. К.) Через несколько секунд я обернулся — и ее уже нет. Вышла через окно, и смотрю — уже идет! Мы развернулись и тоже поехали назад.

— Все-таки поехали…— кивнул я.

То есть вернулись за ней. Не знаю, для меня это было важнее многого. Я думаю, они вернулись не потому, что она же должна была сидеть в машине.

— Ну да, вернулись, — повторил Антон.— Там все были в шоке. Я начал педалировать: «Отдайте мне мой телефон…» Но на самом деле мы в этот момент решили: «Уваливаем…» Мы поняли, что без нас и без паспорта у них нет возможности вывезти Машу. Никаким образом. Они начали тянуть время: «Ой, ваш телефон в другом «бусике», ой, он не в том пакете…»

И вдруг мы увидели, что перед нами из леса на дорогу выскакивает очередной «бусик». И тут Иван уже втопил. Мы на обочину, чуть не влетели в кювет, они за нами, то есть там была погоня…

— Еще могли и на Украину не впустить…

— Это раннее утро, лес, чернобыльская территория… Глухомань какая-то… Подлетаем на ту сторону… Посреди леса дорога, висит знак «Украина», и погранпереход еще через несколько километров, они туда уже за нами не поехали… Мы видим шлагбаум, выбежали из машины, начинаем стучать в будку, потому что человек спал, и объясняем нашу ситуацию… Он пошел будить своего начальника, тот — своего…

— Все же понимают, — сказал Максим Богрецов, — что пока ты не под этим прессом, пока ты на свободе, ты можешь из себя героя строить как угодно. Сломать, наверное, можно каждого…

Марию Колесникову же не сломали, хотел сказать я.

— Взрослые люди поэтому и не судят никого, — продолжил Максим. — Как звать-то парня, которого вдруг выпустили вчера?

— Господин Воскресенский, — подсказал Антон.

— Да. Мало кто понимает, кто он такой…— продолжил Максим.

— Я его ни разу не видел, — пожал плечами Антон.

— А ты с мая активно работаешь… И ни разу не видел…— добавил Максим. — Уровень прессинга можно себе только представить. Признаешься в каком угодно лидерстве.

— Когда она рвала паспорт, у меня мелькнула мысль: «Я так не могу», — снова вернулся к тому, что его и правда, видимо, мучило больше всего, Антон. — Я так не могу сделать, я думал об этом. Потом можно было придумать какую угодно историю, почему именно не мог, а на самом деле просто не мог.

Антон Родненков показывал себя сейчас сильным и честным человеком вообще-то.

— И в действительности мысль, которая появляется, очень простая. Могу или не могу. Так или не так. Вот именно в такой формулировке у меня это пролетело. Но они не получили того, чего хотели. Они хотели тихо вытравить ее, и все. А получилось — на весь мир.

— Никто не знает, что вы делали после той пресс-конференции по прибытии в Киев. Можете рассказать сейчас? — спросил я.

— Наши друзья, которые еще до нас перебрались в Киев, дали нам одежду, вписали нас куда-то на жительство… У нас же ничего не было с собой…

— Ну карточки банковские хотя бы были?

— Я уже месяц не пользуюсь ими. Ношу в кармане 300 баксов на всякий случай, чтобы до границы добраться в случае чего или дать, кому понадобится. И карточками не расплачиваюсь: чтобы не смотрели, где я перемещаюсь… В общем, в Киеве мы посмотрели, как работает местная наша команда, и поехали в Вильнюс, по дороге заехали в Варшаву, где были Ольга Ковалькова и Павел Латушко. Обсудили наши дела в рамках координационного совета…

— В общем, — поддержал Максим,— решили действовать, как сказал Александр Григорьевич. Он сказал, что все координируется из-за границы, и мы поняли, что надо было это слушать с самого начала. Начали создавать параллельные контакты, которые не находятся в Беларуси…

Раньше у нас был хаб в том офисе, где вы были (и встречался с Марией Колесниковой, Антоном Родненковым и Максимом Знаком. — А. К.), сейчас у нас есть сетевая структура и люди, которые при любом раскладе остаются на свободе…

— У меня сейчас дома, грубо говоря, нету, — сказал Антон.— Нету нигде какой-то квартиры… Есть два комплекта одежды, три рубашки, пять пар трусов и носков… Пять-семь дней — и я в другом месте уже…

— А вы можете, — спросил я, — объяснить смысл встречи Александра Лукашенко в СИЗО с вашими соратниками?

— Выглядело сюрреалистично, — покачал головой Максим. — Шкляров вообще в Гомеле сидит. То есть его привезли для этой встречи. У части ребят не очень хорошо было со здоровьем. Макс после голодовки… Но говорили четыре с половиной часа… Обсуждали конституцию… Половина — юристы…

Все это как-то не укладывается в голове. На поверхности никакой причины у него делать этого не было. А в воскресенье на марше жесткость задержаний была даже преувеличенной. В общем, надо продолжать методично работать.

— Он (Лукашенко.— А. К.) же сам говорил, что на улице конституцию не обсуждают. А в помещении СИЗО КГБ, значит, можно, — добавил Антон Родненков. — Я лично не мог себе представить, что там будут все эти люди — и он. Он ведь всегда говорил, что за стол переговоров с ними никогда не сядет.

— А вы считаете, это были переговоры?

— Да вряд ли он хотел ехать и все это делать, — пожал плечами Антон.

— Если следовать какой-нибудь из конспирологических версий, это могло входить в систему договоренностей, где на других переговорах фигурировали 1,5 млрд долларов и поддержка из Москвы, — легкомысленно предположил я.

— И это, и общество, которое давит, — согласился Максим. — Корреляция есть. Но полноценной причинно-следственной связи я как математик все равно пока не вижу. Даже при полной прозрачности все равно доверия нет, потому что все привыкли к его фокусам.

— А после 9-12 августа доверия больше чем нет, — не мог этого не сказать Антон.

— Допустим, все-таки выпустят на днях из СИЗО Виктора Бабарико, — предположил я.— И потом выборы. Что дальше? Как оппозиция пойдет на них?

— Пусть выпустят, — произнес Максим Богрецов.— И посмотрим. Для нас важны не только выборы. Важна прозрачность.

— Так вот, выпустили, допустим. И кто кандидат в президенты от оппозиции? Тихановская? Бабарико? Колесникова? Вы думаете об этом? И не случится ли какой-нибудь беды внутри вас?

— Беды точно не будет, — заверил меня Максим Богрецов,— и Бога ради, и хорошо, если мы будем иметь какие-то разные программы и все остальное. Это все нормально, главное, чтобы была прозрачность. Мы дальше разберемся.

— То есть вы сейчас говорите о том, что от оппозиции может быть несколько кандидатов.

— Я говорю, что это сейчас абсолютно не принципиально. Наши различия надо под лупой рассматривать. А движемся мы все в едином направлении, — остановился Максим Богрецов.

Я тоже хотел уже остановиться, но он продолжил:

— Помните фильм «Кин-дза-дза»? Помните, в конце проезжала поливочная машина и они встали вот в этих позах (он показал. — А. К.). И вот Антон вчера меня застал примерно в такой же позе. Я Антону говорю: «А что это тут флаг с белорусской символикой делает?»

— А у вас водометы чистят улицы…

— Точно! И по привычке смотришь осторожно по сторонам… И в масках ходят. Хорошо еще, как у нас, кепки не носят люди без опознавательных знаков…

— Дай вам Бог отвыкнуть.

— Да все нормально. К хорошему быстро привыкаешь. А здесь хорошо. Один из лучших, повторяю вам, городов Земли.

А что, оптимистичная нота.