Одна из лучших белорусских гандболисток: Таких ситуаций нет даже в фантастических романах

Как протесты изменили жизнь Натальи Петраковой.

Наталья Петракова — одна из лучших гандболисток в истории Беларуси, а последние семь лет — бессменный тренер вратарей национальной женской сборной страны. В августе она подписала письмо с требованиями к власти, позже, несмотря на настойчивые просьбы Минспорта, отказалась отзывать оттуда свою подпись, а в начале этой недели на аттестации узнала, что с декабря с ней и начальником команды Константином Грибовым не продлевают контракт в РЦОП по игровым видам спорта. Журналист tut.by Виктория Ковальчук поговорила с тренером о том, почему ей страшно жить в нынешней Беларуси, а подпись в письме спортсменов — наименьшее, что она могла сделать для перемен в родной стране.

«После выборов казалось, что мы находимся в зоне непонятных военных действий»

— Ваша жизнь после 9 августа сильно изменилась?

— После выборов казалось, что мы находимся в зоне непонятных военных действий. Я со своего балкона наблюдала, как по улицам бегают одетые в черную и оливковую форму люди — не знаю, какого подразделения, я не разбираюсь в их отличительных знаках, да и, в сущности, мне все равно.

Это были люди с оружием, которые приводили меня и моего ребенка в ужас. Все дети вокруг задавали один вопрос: «Мама, папа, это что — война?» Я долго не могла поверить, что это происходит в моей стране.

— Почему вы подписали письмо с требованиями к власти?

— Когда включился интернет, все поняли, что происходит (думаю, что все поняли, просто, возможно, некоторые эти мысли засунули куда подальше, но я никого осуждать не буду).

Я была в числе первых 30 или 50 подписавших. Когда ставила свою подпись, то уже понимала, что моя Беларусь попала в какую-то такую ситуацию, которую я не могла наблюдать даже в фантастических романах.

Осознала, что жизнь изменилась: я больше не могу пройти в Минске по этой стороне улицы, попасть в центр в это время… Потому что с любым человеком может произойти все что угодно.

Я была в ужасе от историй, когда люди не могли найти своих детей, мужей, жен, когда пострадавших тягали на допросы. До сих пор не могу сформулировать все то, что пережила в эти месяцы, и никогда у меня это не получится.

После увиденного мое настроение и мой внутренний мир просто обрушились. Поэтому подписать письмо спортсменов — это самое малое, что можно было сделать в этой ситуации. Мне кажется, уместнее задавать вопрос не почему я подписала письмо, а как этого можно было не сделать.

— Подписывая письмо, вы надеялись, что власть услышит спортивное сообщество?

— Да, мы наивно полагали, что сможем как-то сдвинуть эту ситуацию, думали, что у нас есть авторитет. Причем моя персона довольна скромная по сравнению с заслуженными тренерами, звездными чемпионами и призерами Олимпиад, которые позволили себе высказаться.

— В женской сборной по гандболу, помимо вас и начальника команды Константина Грибова, были еще те, кто подписал письмо?

— Скажу честно, я не знаю. Я не отслеживала этот момент, считая, что это личное дело каждого.

Несмотря на все происходящее, мне нужно было заниматься привычными делами, ходить на тренировки не только к женской сборной, но и в РЦОР (Республиканский центр олимпийского резерва) на Филимонова, где я тренирую детей с 13 до 18 лет.

Плюс я начала почти каждый день сопровождать до школы свою 13-летнюю дочь Женю, прозванивать ее каждые 15 минут и контролировать, потому что утратила чувство безопасности.

Весь август я не выпускала Женю на улицу одну, запретила ей по вечерам гулять с друзьями, ведь даже детей задерживали. Мне было очень страшно и горько.

«Позвонили из министерства и сказали, что у меня еще есть возможность реабилитироваться»

— Тренер гандбольного «Витязя» Константин Яковлев отмечал, что в какой-то момент команде стало не до тренировок — все переживали о событиях в стране и не вылезали из телефонов, обновляя новости. Что-то похожее было и на тренировках женской сборной?

— Я не скажу, что происходящее остановило тренировочный процесс. Я понимала, что надо держать себя в руках, не закрываться дома, запасаясь гречкой, и не начинать держать оборону.

Я просто не могла себе этого позволить и выполняла свою работу. В конце концов вокруг были разные люди: некоторые понимали, что происходит, другие пытались от всей этой ситуации отгородиться и жить дальше.

Я для себя решила, что мой гражданский долг — в том числе приходить в зал и проводить тренировки. Другое дело, что на тренировках в РЦОР я начала поголовно пересчитывать детей, как цыплят. Если кого-то не хватало, в панике созванивалась с родителями. Вечерние тренировки мы чаще всего отменяли.

Было видно, что всем страшно. Дети перестали щебетать. Обычно на тренировках мы с подростками что-то обсуждаем — они все такие умненькие и интересные. А тут ребята стали хмурыми. У всех заметно поубавилось хорошего настроения.

Я не знала, как теперь смотреть в глаза своему ребенку и другим детям, потому что понимала: мы, взрослые, не можем пообещать им, что все будет хорошо. Я не могла позволить себе неправду, потому что в действительности не знала, что и когда может произойти за углом.

— Как на работе отреагировали на то, что вы поставили подпись под письмом с требованиями к власти?

— Моих непосредственных руководителей всегда интересовали только мои профессиональные качества и то, что я выполняю поставленные задачи. Ни в РЦОР, ни в федерации никто не лез с вопросами: зачем, почему и что ты вообще себе думаешь? Позиция руководства была такая: ты хорошо работаешь, не пропускаешь тренировки, а все остальное — твое личное дело.

Зато Минспорта вызвало на разговор меня и начальника команды Константина Грибова. В конце августа ради нас созвали собрание во Дворце спорта. На нем присутствовали замминистра Александр Барауля, старший тренер обеих национальных команд Василий Левчук, его помощница и еще какая-то женщина.

И уже на собрании посыпались вопросы: зачем вам это было надо, кто вам заплатил или кто вас заставил [подписать письмо]? Потом, правда, переключились на более человечную лирику.

Мы пытались донести, что продолжаем выполнять свои трудовые соглашения, а остальное — наша личная позиция. Нам ответили, что нас поняли, но намекнули, что они тоже зависят от нас и, если что, выберут себя, а не нас. На этом и разошлись.

— И вплоть до недавней аттестации вы продолжали выполнять свою работу?

— Да. Я не стала ничего саботировать — это не в моих правилах. Не выйдет врач на работу — сделает хуже пациенту, не выйду я — только подставлю этим своих спортсменов и детей, которые вместо тренировки будут непонятно где шататься. Поэтому я выполняла свою работу.

Позже, в середине сентября, раздался еще один звонок из министерства. Мне сказали, что у меня еще есть возможность реабилитировать себя, отозвав подпись. На что я ответила: «И у вас есть возможность себя реабилитировать».

Я 10 лет как спортсменка бесплатно трудилась в сборной, не получая за это ни копейки. Все считали, что легионеров и так неплохо кормят за границей, поэтому они не должны ничего зарабатывать в Беларуси.

Никого не заботили ни травмы, которые я получала в сборной, ни отсутствие у меня собственного жилья. Никого и ничего. А сейчас, чтобы заработать хотя бы тысячу белорусских рублей, в нашем гандболе тренеру надо трудиться на двух-трех работах. Поэтому слышать вопрос, не хочу ли я себя реабилитировать, очень и очень грустно.

«Судя по вашему тону, вы ничего делать не будете», — сказали мне на прощание. Я ответила, что уже столько всего сделала, что пока, наверное, хватит. Это была вторая попытка от министерства [переубедить меня].

А дальше уже последовала октябрьская министерская аттестация, на которой я узнала, что с декабря со мной не продлевают трудовое соглашение. Именно поэтому я делаю вывод, что не просто так, а из-за моей гражданской позиции.

«Иногда демократия тоже спотыкается. Но представить подобное в Европе невозможно»

— Вы задавали вопрос своему руководству или кому-то из тренерского штаба, в чем причина прекращения трудовых отношений?

— Нет. Я лишь знаю, что на наши с Костей места уже назначены новые люди, наши коллеги.

— То, как поступают со спортсменами, осмелившимися критиковать власть, для вас стало шоком?

— Конечно, я была в шоке, когда из аэропорта забрали Лену Левченко. Мы не знакомы лично, но я знаю, что это большой спортсмен с большими достижениями и невероятный пахарь, у которого за плечами масштабные турниры и Олимпиады.

Я понимаю, что все говорят о правовом дефолте. Но мне никто и никогда не объяснит, за что этому человеку дали 15 суток. Почему на сутки посадили других спортсменов, ведь они никого не убили, не ограбили и не изнасиловали? Какая тут может быть тюрьма?

— Вы за свою карьеру поиграли в разных странах — от Скандинавии до Балкан. То, что происходит в сегодняшней Беларуси, возможно еще где-то в Европе?

— Конечно, такое невозможно ни в одной из европейских стран. Думаю, во многих странах о нас уже начинают снимать кино! Люди не верят, что в сегодняшнем мире кого-то могут забивать до смерти, ставить на коленки на несколько суток…

Все эти фильмы про Сойку-пересмешницу и апокалипсис и рядом не стояли. Прошло больше двух месяцев со дня выборов, а в происходящее в Беларуси до сих пор сложно поверить.

Понятно, что, даже живя в Норвегии, я наблюдала разные ситуации. Иногда демократия тоже спотыкается, и норвежское королевство не святое. Но представить там подобное — невозможно. В XVI веке — да, но сейчас — ни за что.

«Если пойму, что я тут не нужна, буду рассматривать вариант переезда»

— Некоторые спортсмены предпочитают не высказываться о событиях в Беларуси, отзывают подпись, объясняя это тем, что надо же кормить семью. Вы одна воспитываете дочь, но все равно пошли на этот смелый шаг. Почему?

— Потому что, во-первых, так меня воспитали мои родители и педагоги. Моя мама — герой труда, но едва наскребает денег со своей пенсии. Она, как и многие представители старшего поколения, прожила здесь не очень счастливую жизнь. И сегодня поддерживает меня вместе с моей сестрой-близняшкой, хоть они и очень волнуются.

Во-вторых, есть определенные моральные и духовные ценности, на которые я ориентируюсь. Я с детства запомнила, что людей на улицах нельзя бить, старикам надо помогать, к старшим надо прислушиваться. И я не могу сейчас взять и предать все эти ценности.

— Но вам присущи обычные земные страхи: как дальше зарабатывать на жизнь?

— Конечно, опасения есть. Потеря работы в сборной очень существенна для меня. Но я уже давно чувствовала, что надо что-то менять и объяснить своему ребенку, как [поступать] правильно.

— Вы рассматриваете вариант переезда в другую страну?

— Мне было комфортно работать с замечательными коллегами и нашей федерацией. И, по-моему, это было взаимно. После аттестации коллеги звонили со словами поддержки. Знаю, что девочки переживают. Некоторые переживают молча, но я все понимаю. Каждый строит свой путь сам.

Что касается переезда, если я пойму, что меня отовсюду выставляют и я тут не нужна (а, как мы уже выяснили, незаменимых в Беларуси нет, важны лояльные), то буду рассматривать разные варианты. Раз так легко прощаются, надо легко отпускать.

— Вы не пожалели о своем шаге?

— Абсолютно. Я вижу смысл в подписании письма и не вижу никакого смысла в давлении. Мне кажется очень важным, чтобы белорусы сегодня сохранили общность, не поддавались манипуляциям, а держались друг за друга, как большая крепкая семья.

Я не хочу, чтобы красно-зеленые ссорились с бело-красно-белыми, не хочу, чтобы ссорились мои соседи. Хочется сказать: оставьте людей в покое и разберитесь наконец со своей дурацкой политикой.