Братья, попавшие на Окрестина: Переживали за маму, а она держалась молодцом

Все больше людей начинают публично свидетельствовать о преступлениях режима.

Своей историей с сайтом Charter97 поделились братья Никита и Евгений Король, принимавшие участие в событиях 9-11 августа.

Никита — менеджер и изготовитель досок садху, Евгений — юрист. Они оба голосовали за Светлану Тихановскую, а когда узнали о результатах выборов, братья решили выйти на улицы вместе с другими минчанами.

«Нас задержали 11 августа, — вспоминает Никита. — Мы с братом находились на минских улицах. Узнав, что на Каменной Горке становится горячо, мы решили поддержать ребят. Метро было закрыто, так что мы шли пешком от Спортивной. Когда оказались у заправки на Кунцевщине, нас задержал «Алмаз». Подъехали к нам, вышли к нам с оружием наперевес и спросили, что у нас в рюкзаках. Увидев, что внутри нет ничего подозрительного, нас отпустили и даже, что забавно, пожелали нам счастливой дороги. В каком-то смысле нам повезло, потому что в предыдущие вечера мы носили с собой не только деньги и воду, но и вещи на случай задержания — спортивную одежду, обезболивающие, бинты, Этих вещей нам впоследствии очень не хватало на Окрестина.

Через короткий промежуток времени нас снова остановили. Мы чувствовали себя уверенно. В конце концов, раз уж нас отпустил «Алмаз», что такого в нас могут заподозрить другие структуры? Мы снова открыли рюкзаки, но при осмотре мой рукав приподнялся так, что на моей руке оказались видны белые браслеты, которые я носил в последнее время.

— У него белый браслет, мордов в пол этих п***сов! — с этими словами нас отвели к лукойловской заправке, положили лицами на пол и начали обыскивать, решив между собой, что я опасный главарь протестующих, раз уж ношу два браслета (которые нам в итоге срезали), а не один.

— Их запрещено носить. Вы что, не смотрите телевизор? — спросил каратель.

Мне, как человеку, который давным-давно телевизор не смотрит, было дико слышать такое.

По отрывкам разговоров, которые вели между собой задержавшие нас мужчины, я понял, что нас задержал спецназ или ВДВ. Иногда обращались и к нам. Один был особенно агрессивен. Спросив о том, сколько я зарабатываю, довольно произнес:

— Как же классно, что мне в восемнадцать лет отбили голову, я теперь как человек живу!

А потом задумчиво добавил:-

— Жаль, в этот раз девчонок не забрали, хоть поразвлекались бы.

Что скрывалось за этими словами, остается только догадываться.

Сперва нас привезли во Фрунзенское РОВД, известное впоследствии своей «карательницей К». Оказалось, что мест для нас не хватило, поэтому было отдано распоряжение отвезти нас и других задержанных на Окрестина».

«Никита был последним, кого забрали в бусик, — рассказывает Женя, — для меня не осталось места, так что я поехал на одном из следующих бусиков. Тогда мы не догадывались, куда нас везут и что везут в одно и то же место. Я ехал среди незнакомых мне людей. Руки за спиной, кисти связаны, да еще и телефон зазвонил. Я знал, что мне звонил друг, с которым мы предварительно договорились держать друг друга в курсе насчет того, все ли с нами в порядке. Желая избежать возможных проблем, я исхитрился выключить звук при помощи собственного локтя.

По приезду с меня сняли рюкзак и бросили к общим вещам. Минут через десять сняли стяжки, тогда же в первый раз получил по спине. Чтобы не злить карателей лишний раз, я внимательно слушал их претензии к действиям остальных задержанных. Доходило до абсурда: им могла не понравится принятая поза, положение туловища, рук или ног. Быть избитым мне, очевидно, не хотелось, и поэтому я следовал тактике, верной в подобных условиях: «Молчишь — не получаешь».

В целом мы стояли на улице не меньше трех часов. Стояли на коленях, но я нашел, что в этой ситуации куда легче стоять не на двух коленях, а на одном попеременно — так ноги устают меньше.

Нам устраивали перебежки. Представьте: вы передвигаетесь исключительно на мышечной памяти, даже не замечая, что подвернули ногу. Парень, бежавший впереди меня, упал от изнеможения.

С братом мы нашлись, когда пришли сотрудницы МВД, чтобы уточнить личные данные. Я услышал знакомую дату рождения и понял, что Никита здесь — жив и, наверное, здоров. На душе стало легче, потому что перед встречей очень за него беспокоился. За него и за маму.

Только во внутреннем дворике я узнал, что нахожусь на Окрестина. Нам рассказали, что представляет из себя это место, а мы с братом, в свою очередь, стали проводниками информации для тех, кто сидели в этих стенах еще с 9-го августа.

«Я слышал, как привозили других задержанных, отводили куда-то и, судя по крикам боли, били, — рассказывает Никита. — Я уже не могу вспомнить всего, о чем я думал во время происходящего. Точно знаю, что переживал за маму. Но, как оказалось впоследствии, она держалась молодцом.

Наконец нас отвели в камеру. Я никогда не забуду, как мы переступали через людей, находящихся без сознания — так они были измучены.

Пребывание в камере запомнилось томительным ожиданием суда (один из парней ждал суда уже несколько суток, что не обнадеживало) и особенно — информационным голодом. Мы, современные люди, привыкли контролировать каждую минуту своего времени, и отсутствие поступающей информации нервировало. Мы ориентировались по времени, прислушиваясь к смене караула, а сведения черпали в разговорах друг с другом.

Камера была грязной. Что же касается спальных мест, то их было шесть — и это на тридцать человек! На верхние и нижние ярусы ложились «валетом». Спали и под кроватями. Многим из нас, в том числе и мне, приходилось спать на полу, «мозаикой», а чтобы не ложиться на грязное, мы попросили веник и подмели пол. Я думаю, что даже в таких условиях необходимо заботиться о комфорте. Никакого чистого белья и в помине не было, так что под голову я подложил свои кроссовки. Я никогда не думал, что они могут быть такой мягкой подушкой!»

«Я вообще по большей части спал, — дополняет Женя, — только время от времени просыпался, чтобы спросить Никиту, хорошо ли он себя чувствует. Было жарко. Мы попросили открыть защелку на двери, чтобы воздух хоть как-то циркулировал. Конечно, помогло мало.

В целом мой настрой был оптимистичным. Я ощущал, что нахожусь среди друзей. Мы травили шутки, поддерживали друг друга. Среди нас был парень лет двадцати пяти, у него был прострелен бок. Так вот, он был одним из самых бодрых и веселых в камере. Еще с одного сняли всю одежду — в виде какого-то наказания, думаю, — и оставили ему только нижнее белье. Мы отдавали ему свои вещи, чтобы согрелся. А как иначе? В таких обстоятельствах, как наши, взаимовыручка и внимание к ближнему особенно необходимы.

Жести мы насмотрелись. Например, одному из парней стало плохо. Он хотел прилечь, жаловался на сильную боль в коленях. Каратели пообещали, что сейчас его вылечат. Я отчетливо помню, как они трижды ударили парня в колено. Он корчился от боли, а потом потерял сознание.

Был еще один случай, когда сокамерник получил паническую атаку. Из улицы доносились громкие возгласы, парень решил проверить, что происходит. Он встал одной ногой на батарею и уцепился за окошко. Не знаю, что он там увидел, но в итоге мы всей камерой его успокаивали Я думаю, что он увидел кого-то из своих родственников или друзей.

В шесть вечера к нам заглянули следователи, чтобы уточнить наши личные данные и заодно нас сфотографировать. Вся эта процедура сопровождалась уничижительными репликами: «Чем вас, наркоманов, колют?». Наверное, таким образом они выражали свое недоумение: ну зачем эти люди выходят на улицы?

Особенно агрессивный следователь категорично заявил:

— Вы нарушаете закон о массовых беспорядках.

— Вообще-то это называется «закон о массовых мероприятиях», — я не удержался, чтобы поправить.

— Я юрист, я закон знаю, — отмахнулся от меня следователь.

Была ночь, когда меня и еще семерых парней вывели из камеры. Никто понятия не имел, с какой целью нас выводят — сложно предугадать, на что готовы каратели. Но нам объяснили, что скоро нас выпустят, совсем. Правда, перед этим нам пришлось пройти нечто вроде суда — или того, что на Окрестина понимают под судом.

Нас положили лицом в пол и принялись бить. Били за то, что «выходим по 50 рублей и бутылку водки», за то, что «выбрали неправильного президента». Спрашивали у нас, служили ли в армии. Если кто-то отвечал отрицательно, ему добавляли ударов. А когда кто-то из нас спросил «Своих жен и матерей вы тоже п**дите?», ему ответили:

— Мои уже несколько недель дома сидят и смотрят телевизор, а если они выйдут, я их лично отп**жу.

Удовольствовавшись результатом, наши каратели поставили нас на растяжку.

— Щас покажу, что будет, если откажетесь слушаться, — и я получаю ручкой от дубинки прямо в подколенное сухожилие.

Перед тем, как отпустить нас к выходу, нас заставили петь государственный гимн. Если ребята ошибались или забывали слова их, естественно, били. Забывшись я чуть было не начал петь «Мы выйдзем шчыльнымi радамi». К счастью, оба гимна начинаются на одно и то же слово, так что я быстро поправился.

Закончив с этим, нас развернули к выходу. Я буквально выбежал из коридора. Стоящий на выходе ОМОНовец «предупредил», что недалеко развернулся волонтерский лагерь и «туда не надо». Я спросил, как можно пройти так, чтобы не попасться его сослуживцам еще раз. Ответ был более чем красноречив:

— Не могу ничего гарантировать.

Домой я добрался на электричке — зайцем, так как денег с собой не было.

Итого я просидел сутки, Никита — двое суток».

«Я верю в силу мирных протестов, ведь спустя два месяца мы уже можем видеть определенные результаты, — считает Никита. — И я уверен, что нанесение экономического удара будет сильнейшим приемом против наших оппонентов. Мы должны четко понимать, что руководство сможет уволить всех, иначе работать будет просто некому. Три недели на закатках — возможный этап для нас, но катастрофичный для них.

Мы с братом голосовали за Светлану — не как за президента, но как за гарант честных выборов. Избирательная комиссия обманула нас и других белорусов, и возмущение от всей этой лжи и заставило выйти на улицы. Я не какой-то герой, просто мне было важно выразить свое несогласие. Конечно, перед выходом я сомневался, думал, стоит ли выходить? Вдруг на улицы выйдет совсем немного людей. Вдруг нас окажется недостаточно? Однако эти сомнения оказались напрасными, ведь на самом деле нас, честных и прогрессивных людей, куда больше, чем кажется», — резюмировал Никита.