Рассказ психолога, которая работала волонтером на Окрестина.
Как и многие из нас, Александра (имя изменено по просьбе героини – прим.) о пострадавших и задержанных 9-12 августа узнала после того, как через три дня после выборов включили интернет, пишет «Салiдарнасць».
— Мы с коллегами прочитали первые материалы журналистов, поняли, что насилие, которое произошло, скажется не только на пострадавших, но и на тех, кто получил травму свидетеля.
Подумали, что сейчас то время, когда мы нужны, и начали действовать. Коллеги из других городов взяли на себя координацию действий. Планировали организовать дежурства у больницы скорой помощи и рядом с изолятором на Окрестина.
После ночи, когда начали выпускать первых задержанных, Александра поехала к ЦИП. Это был ее рабочий день, и психолог объяснила руководству, что сейчас она должна быть там, где в ее помощи больше нуждаются.
К полудню, когда Александра приехала на Окрестина, там развернулся волонтерский лагерь.
— У ворот и около стен стояли родные и близкие задержанных — все очень истощенные, уставшие. Чуть дальше, в стороне сквера — буфеты, куда люди приносили кто что мог: бутерброды, сигареты, кофе, чайники, термосы. Подключился и бизнес: кафе привозили супы, горячие обеды.
Волонтеры стояли с табличками «отвезу домой бесплатно» — в любую точку Минска и Беларуси. Было место, где можно было подзарядить телефоны — много удлинителей с розетками, пауэрбанки.
В медицинском штабе на тот момент работал один врач — заведующий отделением минской больницы, ему помогали несколько медсестер. Люди привозили лекарства, средства для обработки ран.
Еще там работали девушки, которые искали задержанных, составляли списки и публиковали их в телеграм-каналах.
В штабе психологов познакомилась с двумя коллегами. Они беседовали с теми, кто вышел из изолятора, я работала «в поле» с родственниками задержанных.
По словам Александры, в часы ее дежурства из изолятора выпустили до десяти человек.
— Их трясло, они не могли убрать дрожь в руках. Некоторые были с серьезными побоями.
Волонтер записывал ФИО пострадавшего, год рождения. Потом его вели к еде, после этого – в медпункт. Многие выходили и отказывались от осмотра медиков наотрез, просили сразу отвезти домой.
Кто-то из врачей привез памятки, как правильно снимать побои. В памятках были указаны больницы, куда обращаться с какими травмами.
После осмотра врача и первой помощи при необходимости с пострадавшим беседовал психолог, который выяснял, насколько человек ориентируется в пространстве, понимает ли, что происходит.
Если человека не встречали родные, им звонили. Тех, кто не помнил номера телефонов, волонтеры отвозили домой.
Александра вспоминает, что приехала на Окрестина в вышиванке, чтобы было понятно — она своя.
— Я наблюдала за тем, как ведут себя родные. Если видела того, кто, на мой взгляд, казался совсем обессиленным, плакал или смотрел в одну точку, или был эмоционален, подходила, разговаривала. Большинство родителей были в эмоциональном вакууме, трое суток не знали, где их дети. Видя пострадавших, которые выходили из изолятора, они накручивали себя.
Большинство тех, с кем я говорила, были мамы, сестры, жены, подруги. Им нужно было выговориться, выплакаться. Некоторые не ели больше суток. Отводила их в буфет.
Потом приехал кто-то из психологов, привез памятки, как разговаривать близким с пострадавшими, потому что после такого насилия многие склонны замыкаться, а настойчиво расспрашивать человека о пережитом нельзя.
К Александре обратились девушки, которых выпустили накануне вечером. Они приехали за личными вещами, которые остались в изоляторе.
— Им страшно было даже к двери подойти, не то, что зайти внутрь. Они рассказывали, что их сильно не били. В камере было 40 человек. У одной женщины началась белая горячка, она таскала всех за волосы, и они не знали, что с ней делать. Вспоминали, как силовики угрожали изнасилованием, половыми пытками: «Мы тебя сейчас по кругу пустим, тут зашьем, там порвем, мама родная не узнает».
Девушки говорили, что когда видят людей в медицинских масках, их охватывает страх. Те, кто им угрожал, были в масках.
Перед тем, как я уезжала, из ворот выехали три автозака. Задержанных вывезли в район Автозаводской и выпустили за пределами волонтерского лагеря. Потом узнала, что и там нашлись добрые люди, которые им помогли добраться домой.
Александра признается: ее самым большим потрясением в те дни стало то, что сделали с задержанными людьми.
— Бесчеловечность по отношению к своим гражданам, побои, произвол... Градус насилия зашкаливал. Ощущение беспомощности и безнаказанности.
По словам Александры, ее коллегам выписывали пропуска в реанимацию больницы скорой помощи.
— Врачи не справлялись. Много было эмоций у пациентов, которых первый шок отпустил, по поводу травм, уродств, пережитого.
После своего первого дежурства на Окрестина Александра еще несколько раз подменяла там коллег, по выходным дежурила на телефоне доверия, организованном для помощи пострадавшим от насилия.
— Самая первая помощь при стрессовой ситуации — обеспечить человеку безопасность. Покормить, отправить к врачу, дать отдохнуть. Сказать, что все закончилось и оставить человека в покое.
В психологии есть такой термин дебрифинг травмы. В простонародье говорят, что человека, который пережил травму, надо разговорить, чтобы он проговорил все, что с ним случилось.
Коллеги спорили, нужно ли проводить дебрифинг травмы каждому. Человеку, который замкнулся, скорее нужна профессиональная психологическая помощь, чем тому, кто говорит.
Александра приводит пример, как в начале сентября была свидетельницей, как после освобождения люди приходили в изолятор за вещами:
— Когда ты видишь группы мужчин со следами избиений, которые стоят под дверями и смеются, понимаешь, что они уже все друг с другом перетерли. Сами себе провели дебрифинг. Психологи этим людям были не очень сильно нужны, в отличие от их родственников, для которых их близкие до сих пор не вышли из травмы.
— После протестов к психологам обращались силовики?
— Да. Но психологам было рекомендовано не работать с теми, с кем не совпадают политические взгляды, потому что это может нанести вред обеим сторонам. Это было проговорено не одним тренером и более опытными коллегами.
В чатах я встречала психологов, которые говорили, что их опыт и уровень осознанности позволяет им работать с силовиками, и если будут запросы —можно отправлять к ним.
Также было пару запросов от жен силовиков.
У психологов не принято говорить «я не буду с вами работать». Обычно ссылаются на занятость и рекомендуют коллег.
Александра слышала от пострадавших о том, что у некоторых силовиков были безумные глаза.
— В одной группе была информация о том, что в крови у них были найдены следы амфетамина. Коллеги, которые работают психиатрами, писали: если под воздействием этого препарата проводить идеологическую работу, человеку можно внушить, что в стране происходит революция, ее захватывают митингующие, что они как фашисты будут насиловать женщин и убивать детей. Они будут думать, что защищают страну.
Александра полагает, что протесты в Беларуси останутся мирными, если их не попытаются спровоцировать «засланные казачки».
— Такой высокий уровень насилия должен быть уравновешен добром и солидарностью. Вспомните, что происходило после того, как выпускали первых задержанных из Окрестина, сколько любви и сочувствия проявилось в уличных акциях.
Те, кого задерживают сейчас, знают: за их спиной есть те, кто их поддерживает, кто пытался их отбить, кто не забудет будет говорить о том, что с ними случилось.
Падения в травму произойти не должно. Посмотрите, какие плакаты на маршах! Смех — это сублимированная агрессия, она не копится внутри, выплескивается наружу.