Новый исторический курс Эрдогана

Турция превратилась в регионального лидера.

Турецкий лидер поворачивается спиной к Европе и Западу в целом, принимаясь за написание нового национального романа. Перед ним стоят две задачи: вернуть исламу былую роль и добиться (не чураясь агрессивных методов) того, чтобы наследница Османской империи вновь обрела «дух завоеваний» и подобающее место в мире, пишет издание Le Monde (перевод — inosmi.ru).

Мавзолей Ататюрка, простое здание из серого камня, открытое всем ветрам анатолийских степей, возвышается над старым центром Анкары и до сих пор остается обязательным этапом официальных визитов глав иностранных государств и правительств. Там находится саркофаг человека, который основал в 1923 году республику на руинах Османской империи, и несколько витрин с принадлежавшими ему предметами, в том числе экземпляром «Об общественном договоре» Руссо на французском языке с написанной от руки аннотацией. Мустафа Кемаль (1881-1938) был поборником наследия Просвещения и Революции. Его вдохновленная якобинской моделью республика провозгласила светское общество, хотя его турецкое понимание имеет мало общего с французским образчиком. Речь идет о государственном контроле над религией, который в большей степени напоминает наполеоновскую модель конкордата, чем разделение церкви и государства. Это слово появилось в первой республиканской конституции 1937 года и фигурирует там до сих пор.

«Злоба и ненависть Реджепа Тайипа Эрдогана по отношению к Франции соизмеримы с уважением к ней со стороны Мустафы Кемаля», — напоминает эксперт Жиль Кепель (Gilles Kepel). У нынешнего президента Турции сложное отношение к основателю республики. Хотя он все еще восхищается человеком, который выковал нацию, он ненавидит его за смещение султана, упразднение халифата и смену алфавита. После 18 лет у власти опирающийся на полный контроль над Партией справедливости и развития (исламо-консервативное движение) Эрдоган не скрывает стремления перевернуть страницу кемализма.

Когда «рейс», как его называют сторонники, поносит своего французского коллегу Эммануэля Макрона (после прозвучавшей от того критики «исламистского сепаратизма»), предлагает ему провериться у психиатра и призывает к бойкоту французской продукции, он пытается тем самым, как утверждает Жан-Франсуа Перуз (Jean-François Pérouse), «укрепить на международной арене свой новый образ защитника ислама и борца с предполагаемыми угнетателями верующих по всему миру».

Спиной к Западу

В отношениях Парижа и Анкары возник целый ряд стратегических конфликтов, будь то Сирия, Ливия, Нагорный Карабах, Восточное Средиземноморье и Эгейское море. Как бы то ни было, турецкий лидер устраивает такие нападки на Францию, потому что она является в турецком представлении символом пути к «цивилизации», который сделал приоритетом Мустафа Кемаль, а до него — османские реформаторы с начала XIX века.

«У Эрдогана Франция ассоциируется с кемалистской элитой, озападненными „белыми турками", которые руководили республикой после ее формирования в 1923 году, — говорит историк Оливье Буке (Olivier Bouquet) из Университета Париж-VII. — Кроме того, это символ считавшегося в свое время противоестественным, как османами, так и французами, первого альянса Франциска I, „христианского короля", и Сулеймана Великолепного, императора и поборника суннизма. Этот альянс продержался и в последовавшие столетия, в частности в то время, когда Европа начала модернизировать армию».

Реджеп Тайип Эрдоган вот уже три года является союзником ультраправой Партии националистического движения Девлета Бахчели, а его параноидальное отношение к Западу только усиливается после неудавшегося государственного переворота июля 2016 года. Президент продвигает национализм с мощным религиозным подтекстом и все более агрессивную политику внутри страны и особенно на международной арене. Турецкий лидер повернулся спиной к Европе и Западу в целом. Появление в Белом доме Джо Байдена, судя по всему, осложнит отношения Анкары и Вашингтона, которые были довольно неплохи при Дональда Трампе: у двух популистов было немало общего.

Турция, столп юго-восточного фланга НАТО с 1952 года, занимает ключевую стратегическую позицию на стыке Ближнего Востока, Кавказа и Европы. Через 15 лет после начала переговоров о вступлении в ЕС (к настоящему моменту они необратимо впали в кому) она стала не просто неудобным союзником, а соперником, который разыгрывает собственные карты, или даже потенциальным противником в ряде зон, например, в Восточном Средиземноморье, где идет противостояние Турции с Грецией и Кипром за раздел эксклюзивных экономических зон и газовых резервов.

Смещение Турции

«Монд» опросил десяток экспертов, в том числе целый ряд историков, чтобы понять последствия такого смещения Турции и перемен в позиции Эрдогана, а также его интеллектуальные корни и отсылки, на которых он играет, причем небезуспешно, если судить по его 18 годам у власти с целым рядом бесспорных побед на выборах.

Со многих точек зрения турки одержимы историей. Великой историей империи, которая в эпоху расцвета в XVI веке простиралась от Центральной Европы и Балкан до Аравийского полуострова, контролировала весь южный берег Средиземного моря, кроме Марокко. При этом она оставила после себя незаживающие раны сопровождавших ее упадок трагедий, в частности геноцида армян. «Турция одновременно без ума от своей истории и больна ей» — с таких слов начал 21 декабря 2017 года первую лекцию Эдхем Эльдем (Edhem Eldem), завкафедрой турецкой и османской истории Коллеж де Франс. Она одержима стремлением приписывать истории политическую и идеологическую миссию, больна нежеланием говорить о ее черных страницах.

Отсылки к упрощенческому национальному роману буквально вездесущи и несут в себе нацеленный на превозношение лидера подтекст. Даже если все выливается в безвкусицу, как это видно по приему его иностранных коллег в огромном новом дворце в Анкаре: 200 000 квадратных метров (в четыре раза больше Версаля), 1 150 комнат, 16 усатых солдат почетного караула в кольчуге, которые должны символизировать сменявшие друг друга на протяжение двух тысячелетий 16 турецких или тюркских империй.

«Реджеп Тайип Эрдоган считает, что Бог поручил ему вернуть исламу былое место в Турции и вернуть Турции, наследнице Османской империи, былое место в мире», — напоминает политолог Дженгиз Чандар. Он входил в окружение Эрдогана в те далекие времена, когда тот собирал вокруг себя либеральных и проевропейских советников в первые годы после победы в 2002 году. Постепенно он стал уделять все больше внимания историческому символизму, а его риторика стала жестче.

«Идеология завоевания»

«В отличие от предыдущих лет все не ограничивается рассказом о последних десятилетиях Османской империи, которая находилась в окружении и давала отпор внешним врагам и действовавшим сообща с великими державами меньшинствам. Делается упор на начатых завоеваниях в Европе в первые столетия существования империи», — отмечает Оливье Буке. «Эта идеология завоевания сосредотачивается на взятии Константинополя в 1453 году, которое представляется как пример турецко-исламского превосходства и точка цивилизационного разрыва», — добавляет географ Жан-Франсуа Перуз.

В июле «рейс» «вернул» мусульманам Собор Святой Софии, который был превращен в мечеть после османского завоевания, но стал лишенным религиозной роли музеем по решению Ататюрка. Эрдоган стремился напомнить о «праве меча», которым воспользовался султан Мехмед II Завоеватель: по легенде он въехал в храм на белом коне, помолился, а затем приказал остановить грабежи. Он — любимый султан президента Турции, но эта историческая личность сложнее, чем ее представляют в официальной истории.

«Каждый день ему читают римские и прочие истории, летописи пап, императоров и французских королей. Он говорит на трех языках: турецком, греческом и старославянском», — рассказывал приглашенный ко двору султана венецианский путешественник Джакомо де Лангуши (Giacomo de Languschi). После захвата Второго Рима (Константинополя) Мехмед II мечтал заполучить и первый, поскольку был убежден, что мир должен быть «единой империей с одним королем и одной религией», понятное дело, исламом.

Османская империя поглядывала на Европу. Румелия (ее европейские земли) была самым богатым регионом. Целый ряд гражданских и военных руководителей империи, в том числе подавляющее большинство великих визирей, были родом с Балкан, из Греции и Албании, «подобранными» и обращенными в ислам христианскими детьми. Элита с презрением относилась к «гяурам» (неверным) во времена османского величия, но после первых крупных поражений в Европе начала размышлять о причинах упадка. Стала тому причиной чрезмерная роль ислама и традиций или же наоборот отступление от изначального, настоящего ислама? Эти споры до сих пор идут в мусульманском мире.

Авторитарная модернизация

Модернизаторы победили: в 1839 году были запущены реформы, чтобы придать второе дыхание «больному человеку Европы», как тогда называли Османскую империю. Модернизация была авторитарной. Режим все больше ужесточал свою политику, особенно в эпоху 33-летнего правления Абдул-Хамида II, прозванного «красным султаном» за расправы над болгарами, армянами и прочими. Этот монарх еще больше усилил абсолютизм по сравнению с предшественниками, повернул империю на Восток и, важный момент, сделал халифат ключевым элементом своей политики.

«С помощью панисламизма султан стремился вознести Турцию в ранг великой державы», — писал в мемуарах его секретарь Али Вехби. Абдул-Хамид II не боялся при случае пригрозить западным державам джихадом и восстанием в их колониях, что безуспешно пытался сделать Мехмед V в 1914 году. Со многих точек зрения нынешняя политика Реджепа Тайипа Эрдогана напоминает курс Абдул-Хамида: это касается как ближневосточных приоритетов, так и позиции защитника ислама.

Этот старый османский мир потерпел поражение в Первой мировой войне и был сметен Мустафой Кемалем, который не принял Севрский мирный договор, уготовивший Турции роль маленького анатолийского государства. «Победа Кемаля и, позднее, кемализма парадоксальна тем, что представляет собой одновременно решающий успех против европейских держав, которые впервые были вынуждены отступить, и последний, опять-таки решающий этап адаптации к европейской цивилизации», — писал знаменитый востоковед Бернард Льюис (Bernard Lewis). Это была пришедшая сверху авторитарная революция.

«Разные страны, одна цивилизация. Для прогресса нации нужно стать частью этой единой цивилизации», — утверждал Ататюрк. Он сумел произвести впечатление на целый ряд французских политиков и интеллектуалов, в том числе писателя Анри Беро (Henri Béraud), увидевшего в новом хозяине страны «выдающегося военного, который за две ночи разбил ударом сапога десять веков традиций и предрассудков».

«Двойной реваншизм»

Ататюрк продвигался вперед форсированным маршем. Он запретил ношение фески, дал женщинам право голоса, изменил алфавит. Настоящий разрыв с прошлым и традициями. Молодые турки больше не могли читать выпущенную при старом режиме литературу. «Ты — чужак в собственной стране, изгой на своей родине», — сокрушался в 1949 году Неджип Фазыл Кысакюрек (1904-1983), великий турецкий поэт, националист и исламист, который оказал существенное влияние на молодого Эрдогана.

«Президент Турции закрывает 200-летний этап истории страны двойным реваншизмом, который направлен против авторитарного модернизма кемализма и Западной Европы, продолжающей замыслы крестоносцев и колонизаторов», — рассуждает Ахмет Инсель (Ahmet Insel), автор книги «Новая Турция Эрдогана».

Реджеп Тайип Эрдоган читает немного, в основном поэзию, в частности стихи Неджипа Фазыла Кысакюрека. Он не знает никаких языков, кроме турецкого, быть может, немного арабский. Прежде всего, он — политик, который быстро думает, руководствуется инстинктом и умеет поднимать нужные темы. «Не существует „эрдоганизма" как структурированной идеологии, которой был кемализм. Как и прочие виды популизма, это некий коллаж, который адаптируется к приоритетам того или иного момента, играя на фрустрации и злобе общественности», — считает специалист по османской истории Озгюр Тюресай.

Территориальный ревизионизм

Президент Турции продвигает не только национализм с мощным религиозным подтекстом, но и территориальный ревизионизм — они стали для него ключевыми инструментами «поляризации турецкого общества между «нами» и «ими», турками, суннитскими мусульманами-консерваторами, и фальшивыми мусульманами или неверными, которым чужда исламо-национальная культура», как говорит Ахмет Инсель. И это работает. Республиканская народная партия, главное оппозиционное движение и наследник кемализма, поддерживает притязания Эрдогана в Эгейском море и предоставленную поддержку Баку, а также отмалчивается по поводу Собора Святой Софии.

Эрдоган неспроста решил устроить первую публичную молитву в храме 24 июля 2020 года: речь шла о годовщине подписанного в 1923 году Лозаннского договора. Сегодня президент Турции яростно осуждает этот документ, хотя ранее его превозносили как большой успех Мустафы Кемаля, которому удалось тем самым смыть унижение Севрского мира: новое соглашение признало страну в ее нынешних границах, пусть и закрепило распад империи.

Несмотря на риск пробуждения старых демонов истории страны, Эрдоган говорит о «границах сердца» Турции, которые выходят далеко за пределы ее современных рубежей, охватывая некогда османские земли и города. «Для нас речь идет не о других мирах, а о частицах нашей души», — заявил он в речи в октябре 2016 года. Он также не скрывает грусти от потери ныне греческих островов, «до которых рукой подать». Его попытки поставить под сомнение Лозаннский договор (пусть и только на словах) становятся открытым вызовом соседям и европейцам.

«В представлении Эрдогана западная Турция — почти что аномалия. Чтобы удержать свой ранг, Турции нужно очертить собственную сферу влияния, она не должна интегрироваться в другую систему. В конечном итоге ее геополитические решения, альянсы и риторика продиктованы императивами внутренней консолидации», — считает Дороте Шмид (Dorothée Schmid) из Французского института международных отношений.

Она подчеркивает, что «турецкие международные приоритеты сосредоточились за последнее время вокруг курдов, Кипра и Эгейского моря. Будь то Сирия или Нагорный Карабах, там защищается неизбежность присутствия Турции в соседних пространствах. Ливия становится инструментом дальней проекции силы, но в то же время связана с эгейским вопросом благодаря соглашению о разграничении морского пространства, которое Эрдоган подписал с правительством Фаиза Сарраджа».

Сейчас Анкара разыгрывает собственную партию, в полной мере пользуясь отсутствием в регионе державы-регулятора после ухода США. Экзистенциональной угрозы со стороны Москвы не существует. Путинская Россия, конечно, может быть соперником или даже противником в некоторых зонах влияния, но в то же время является возможным союзником против Запада.

От «мягкой силы» к «грубой»

После прихода к власти в ноябре 2002 года с 34% голосов и абсолютным большинством в парламенте ПСР Реджепа Тайипа Эрдогана считала своим приоритетом Европу. Прежде всего, по экономическим соображениям, но и не без политических мыслей. Сближение с Брюсселем было лучшим способом приструнить армию и кемалистскую элиту. «После начала переговоров о вступлении Турция быстро поняла, что никогда не станет полноправным членом, даже если осуществит все затребованные реформы. Это породило чувство унижения и горечи, на котором выплыл Реджеп Тайип Эрдоган», — полагает Озгюр Тюресай.

Прошла эпоха, когда Турция стремилась стать «мостом» между Востоком и Западом, и началось время «неоосманского» курса Ахмета Давутоглу, преподавателя международных отношений, который стал всесильным советником Эрдогана по внешней политике, а затем министром иностранных дел и премьер-министром до отставки в 2016 году. «Турция, государство-наследник Османской империи, не может сводить горизонт стратегической мысли к официальным границам», — теоретизировал Давутоглу, которого Эрдоган почтительно называл «наставником». По его убеждению, Турция должна «вновь стать лидером на бывшей османской территории». Его лозунгом было «отсутствие проблем с соседями». Турция поставила на первое место «мягкую силу», сочетающую экономический динамизм, ислам и демократию.

«Поражение движений „арабской весны" и в частности военный переворот в Египте, победа Башара Асада и гражданская война в Ливии полностью изменили расклад. Столкнувшись с провалом, Турция решила вмешиваться напрямую, прежде всего руками наемников, несмотря на риск дискредитации ее изначальной риторики „доброжелательной державы", которая так непохожа на западных колониалистов», — говорит Жана Жаббур (Jana Jabbour), автор работы «Турция, изобретение новой дипломатии». Пробил час грубой и открытой силы. Особенно если все проходит успешно, как поддержка «братского» азербайджанского народа.

В общественном пространстве появляются доктрины вроде «голубой родины», которая выступает за суверенитет Анкары в зоне 462 000 км2 в Черном море, Эгейском море и Восточном Средиземноморье. Долгое время они оставались в тени, но сейчас их продвигают отставные генералы, например, Джем Гюрдениз, который сидел за решеткой с 2011 по 2014 год в рамках громких процессов, устроенных ПСР для подрыва кемалистской военной верхушки. Кроме того, «евразийское» течение, которое ставит на привилегированные отношения с Россией и Китаем и обладает определенным влиянием армии, в последнее время тоже все больше заявляет о себе, хотя сам Эрдоган занимает осторожную позицию по этой тематике (она очень важна для его националистских союзников).

«Мир в стране, мир во всем мире — таким был лозунг кемализма. Никаких проблем с соседями — так говорил Давутоглу. Сегодня же Турция ведет внутреннюю войну, ужесточая репрессии, и внешнюю войну на пяти фронтах, что стало беспрецедентным случаем в истории республики», — иронизирует политолог Дженгиз Актар.

«Цивилизационный конфликт»

«Речь идет о стремлении Реджепа Тайипа Эрдогана разыграть карту цивилизационного конфликта, чтобы еще больше усилить поляризацию турецкого общества и распространить ее на весь арабо-мусульманский мир», — считает Мишель Дюкло (Michel Duclos) из Института Монтеня. Европейцы и в частности президент Франции Эммануэль Макрон, который активнее всего противится турецкой политике свершившихся фактов, столкнулись с небывалым вызовом: член Североатлантического альянса становится потенциальным противником. «Не нам так его называть, но, если президент Турции решает сделать Францию мишенью и козлом отпущения, он ведет себя как противник», — утверждает бывший министр иностранных дел Юбер Ведрин (Hubert Védrine).

Это противостояние расшатывает НАТО. «В отличие от предыдущих кризисов в НАТО, нынешний не сводится к противостоянию одного члена альянса с другим, — объясняет замдиректора Фонда стратегических исследований Брюно Тертре (Bruno Tertrais). — Речь идет не о привычных разногласиях Турции и Греции, а о череде геополитических явлений, которые поднимают центральный вопрос: раз Турция потеряна для Европы, потеряна ли она и для НАТО? Необратимо ли отдаление Турции от западного мира, или же это игра с нулевой суммой, в которой принадлежность к альянсу становится только важнее с отдалением перспективы вступления в ЕС?»

Дороте Шмид не сомневается, что «Турция не находится в позиции силы, потому что Европа и НАТО нужны ей больше, чем она нам. Как бы то ни было, нужно признать следующий факт: для успешного формирования с Турцией отношений, которые учитывали бы ее статус державы и стремление к автономии, нужно признать провал процесса ее вступления в Евросоюз, который никто не хочет продолжать».

В любом случае, этот кризис не первый. А Реджеп Тайип Эрдоган не вечен. Большая часть турецкого гражданского общества все еще смотрит на Европу. По словам Дороте Шмид, «за почти 20 лет у власти ПСР изменила общество и сформировала активную молодежь, которой не нужны религия и война». После 18 лет правления Эрдогана поляризация турецкого общества становится только сильнее.