Что Барак Обама написал о Путине в своих мемуарах

Самые яркие цитаты из книги экс-президента США.

В ноябре в издательстве Penguin Random House вышла новая книга Барака Обамы «Земля обетованная» (A Promised Land). В своих мемуарах, которые в первый же день побили рекорды продаж в США и Канаде, 44-й глава Белого Дома рассказывает, в том числе, о ключевых моментах своего президентства - таких, как борьба за Obamacare и убийство Осамы бен Ладена. The Insider перевел некоторые яркие отрывки главы, посвященной первому официальному визиту Обамы в Россию летом 2009 года.

В июле я прилетел в Москву с первым официальным визитом в Россию в качестве президента, приняв приглашение Медведева, сделанное на встрече G20 в апреле. Я думал, что мы могли бы продолжить предложенную нами «перезагрузку», сосредоточив внимание на областях, представляющих общий интерес, в то же время признавая и смягчая наши существенные различия. Летом учебы не было, а это означало, что Мишель, Малия и Саша могли присоединиться ко мне. И под предлогом того, что ей нужна помощь с девочками (и пообещав тур по Ватикану и аудиенцию у папы римского, когда мы поедем в Италию на саммит G8), Мишель убедила мою свекровь и нашу близкую подругу Маму Кэй поехать с нами. Наши дочери всегда были великими путешественницами, с радостью переносили наши ежегодные девятичасовые полеты из Чикаго на Гавайи и обратно, никогда не скулили, не устраивали истерик и не пинали сиденья перед собой.

Вместо этого они погружались в игры, головоломки и книги, которые Мишель распределяла с точностью военного. Полеты на Air Force One были для них определенным новшеством: тут можно было выбрать фильм, поспать в настоящей кровати, а летный экипаж угощал их всевозможными закусками. Но все же поездка за границу с президентом Соединенных Штатов представляла собой новый набор вызовов. Их разбудили всего через несколько часов после того, как они заснули, чтобы они успели надеть новые платья и модные туфли и плотно зачесать волосы – чтобы выглядеть презентабельно к моменту приземления. Когда мы спускались по лестнице, им пришлось улыбнуться фотографам, а затем представиться ряду седовласых сановников, которые стояли в ожидании на взлетной полосе – следует посмотреть в глаза и не бормотать, как учила их мать, и не показывать, что им скучно, пока их отец вел бессмысленную болтовню и все не уселись в ожидающего «Зверя» (прозвище президентского автомобиля, от англ. Beast – прим.). Пока мы катились по московской автостраде, я спросил Малию, как она держится. Она выглядела обезумевшей, ее большие карие глаза безучастно смотрели в точку над моим плечом.

«Я думаю, – сказала она, – я никогда в жизни не чувствовала себя такой уставшей». Почти полуденный сон, казалось, вылечил девочек от смены часовых поясов. Некоторые моменты из этой нашей совместной поездки в Москву запомнились мне, словно они произошли вчера. Саша шагает рядом со мной через величественные залы Кремля, устеленные красными коврами, за ней следуют высокие российские офицеры в форме. А сама Саша засунула руки в карманы своего песочного цвета плаща, как если бы она была крохотным секретным агентом. Или Малия, пытающаяся сдержать гримасу после того, как она храбро согласилась попробовать икру в ресторане на крыше с видом на Красную площадь. (Как и следовало ожидать, Саша отказалась от кучки слизистой черной гадости на моей ложке, даже рискуя не получить позже рожок в магазине мороженого). /…/

Моя официальная встреча с Медведевым проходила в довольно впечатляющей обстановке: один из дворцов кремлевского комплекса с высокими позолоченными потолками и тщательно продуманным интерьером воссоздавали былое царское величие. Наш разговор был сердечным и профессиональным. На совместной пресс-конференции мы эффективно урегулировали продолжающиеся трения вокруг Грузии и противоракетной обороны. У нас было много «результатов», о которых нужно было объявить, включая согласованную структуру переговоров по новому договору о стратегических вооружениях, согласно которому обеим сторонам необходимо было уменьшить на треть допустимое количество ядерных боеголовок и средств доставки. Гиббса (Роберт Гиббс – пресс-секретарь Белого Дома в 2009-2011 годах – прим.) больше взволновало согласие России снять ограничения с США на экспорт домашнего скота – изменение, которое принесло бы более $1 млрд доходов американским фермерам и владельцам ранчо. «Это то, что действительно волнует людей дома», - сказал он с ухмылкой.

В тот вечер мы с Мишель были приглашены на дачу к Медведеву, в нескольких милях от центра города, на частный ужин. Читая русские романы, я представлял себе большую, но все еще сельскую версию традиционного загородного дома. Вместо этого мы оказались в огромном поместье, окруженном высокими деревьями.

Медведев и его жена Светлана – жизнерадостная, солидная блондинка, с которой Мишель и девочки провели большую часть дня – встретили нас у входной двери, и после короткой экскурсии по дому мы прошли через сад, чтобы пообедать в большой деревянной беседке. Наш разговор почти не касался политики. Медведев был заворожен интернетом. Он расспросил меня о Кремниевой долине, выразив свое желание стимулировать развитие технологического сектора России. Он очень интересовался моей программой тренировок, описывал, как сам плавает по тридцать минут каждый день. Мы обменялись своим опытом преподавания права, и он признался, что любит такие хард-рок группы, как Deep Purple. Светлана выразила обеспокоенность по поводу того, как их тринадцатилетний сын Илья сможет справиться с подростковым возрастом, когда теперь к нему, как к сыну президента, будет больше внимания – вызов, который нам с Мишель был понятен слишком хорошо. Медведев предположил, что мальчик в итоге предпочтет поступить в университет за границей. Мы прощаемся с Медведевыми вскоре после десерта и перед тем, как наш кортеж выскользнет с территории дачи, тщательно проверяем, чтобы все члены нашей команды были усажены в минивэн. Гиббса и Марвина (Марвин Николсон – помощник Барака Обамы, отвечающий за организацию поездок – прим.) развлекали члены команды Медведева где-то в другом месте на территории поместья, угощали их водкой и шнапсом, погружая их тем самым в веселое настроение, из которого наутро их с трудом вырвет сигнал будильника.

Когда Мишель заснула рядом со мной в темноте машины, я был поражен тем, насколько обычным был этот вечер – с таким же успехом, если бы не переводчики, которые незаметно сидели позади нас, пока мы ели, мы могли бы присутствовать на званом обеде в любом зажиточном американском пригороде. У нас с Медведевым было немало общих черт: мы оба изучали и преподавали право, через несколько лет поженились и создали семьи, баловались политикой, и нам помогали более старые и опытные политики. Это заставило меня задуматься о том, насколько различия между нами можно объяснить нашими характерами и предрасположенностями, а насколько – просто разными жизненными обстоятельствами. В отличие от него, мне посчастливилось родиться в стране, где ради политического успеха от меня не требовалось закрывать глаза на откаты в миллиарды долларов или шантаж политических оппонентов.

Я впервые встретил Владимира Путина на следующее утро, когда приехал на его дачу, расположенную в Подмосковье (в Ново-Огарево – прим.). В этой поездке ко мне присоединились наши эксперты по России Майкл Макфол и Билл Бернс, а также Джим Джонс. Бернс, который в прошлом уже имел дело с Путиным, посоветовал мне вступительную речь сделать краткой. «Путин чувствителен ко всему, что он может расценить как обиду, – сказал Бернс. – В его понимании он является более старшим и опытным лидером. Возможно, вы захотите начать встречу, спросив его мнение о состоянии российско-американских отношений, и позвольте ему выговориться о некоторых вещах».

Пройдя сквозь внушительного вида ворота и продолжив движение по длинной подъездной дорожке, мы остановились перед особняком, где Путин встретил нас для обязательной фотосессии. Внешне он был ничем не примечателен: невысокий и компактный – с телосложением борца – с тонкими, песочного цвета волосами, выдающимся носом и настороженным взглядом бледных глаз. Когда мы обменивались любезностями с нашими делегациями, я заметил небрежность в его движениях, хорошо отработанное равнодушие в его голосе, что указывало на человека, привыкшего быть окруженным подчиненными и просителями. Того, кто привык к власти.

В сопровождении Сергея Лаврова, обходительного министра иностранных дел России и бывшего представителя России в ООН, Путин провел нас в просторный внутренний дворик, где для нас был накрыт стол с яйцами и икрой, хлебом и чаем. Их подавали официанты-мужчины в традиционных народных костюмах и высоких кожаных сапогах. Я поблагодарил Путина за его гостеприимство, отметил прогресс в виде договоренностей, достигнутых нашими странами накануне, и попросил его дать оценку американо-российских отношений за время его пребывания у власти.

Бернс не шутил, когда сказал, что этому человеку надо будет выговориться по ряду вещей. Едва я закончил вопрос, как Путин начал оживленный и, казалось, бесконечный монолог: он перечислил все несправедливости, предательства и обиды, которым он и русский народ якобы подверглись со стороны американцев. Он сказал, что ему лично понравился президент Буш, к которому он обратился после 11 сентября, выразив солидарность и предложив поделиться разведданными в борьбе против общего врага. Он помог Соединенным Штатам обезопасить авиабазы в Киргизии и Узбекистане для афганской кампании. Он даже предложил помощь со стороны России в борьбе с Саддамом Хусейном. И чем это закончилось? По его словам, вместо того, чтобы прислушаться к его предупреждениям, Буш пошел вперед и вторгся в Ирак, дестабилизировав весь Ближний Восток. Принятое США семь лет назад решение о выходе из Договора по противоракетной обороне и их планы по размещению системы противоракетной обороны на границах России продолжали оставаться источником стратегической нестабильности. Принятие бывших стран Варшавского договора в НАТО во время администраций Клинтона и Буша было неуклонным посягательством на «сферу влияния» России. В то же время поддержка Соединенными Штатами «цветных революций» в Грузии, Украине и Киргизии – под фальшивым прикрытием «продвижения демократии» – превратила некогда дружественных соседей России во враждебные Москве государства. С точки зрения Путина, американцы вели себя высокомерно, пренебрежительно и не желали относиться к России как к равноправному партнеру, постоянно пытаясь диктовать условия остальному миру. По причине всего этого, по его словам, сложно смотреть с оптимизмом на будущее двусторонних отношений.

Когда от встречи, которая была рассчитана на час, прошло уже примерно тридцать минут, мои сотрудники начали украдкой поглядывать на часы. Но я решил не перебивать. Казалось очевидным, что Путин все это отрепетировал, но его недовольство было настоящим. Я также знал, что мои дальнейшие успехи в отношениях с Медведевым зависят от снисходительности Путина. Примерно через сорок пять минут Путин, наконец, выговорился, и вместо того, чтобы стараться придерживаться нашего заранее согласованного графика, я начал отвечать ему по пунктам. Я напомнил ему, что я лично выступал против вторжения в Ирак, но я также осудил действия России в Грузии, полагая, что каждая нация имеет право без внешнего вмешательства определять, в какие союзы ей вступать и какие экономические отношения устанавливать. Я оспорил идею о том, что ограниченная система обороны, предназначенная для защиты от запуска иранских ракет, будет иметь какое-либо влияние на мощный ядерный арсенал России, но упомянул, что планирую провести ревизию этих планов, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги по противоракетной обороне в Европе. Что касается предлагаемой нами «перезагрузки», я объяснил, что цель не состояла в том, чтобы устранить все различия между нашими двумя странами, а в том, чтобы избавиться от привычек времен холодной войны и установить реалистичные, зрелые отношения, которые позволили бы справиться с этими разногласиями и основываться на общих интересах.

Временами разговор становился напряженным, особенно когда речь зашла об Иране. Путин отверг мои опасения по поводу ядерной программы Ирана и возмутился моим предложением приостановить готовившуюся продажу режиму разработанной в России мощной зенитно-ракетной системы С-300. Он сказал, что эта система носит чисто оборонительный характер, добавив, что отказ от контракта на сумму $800 млн поставит под угрозу как прибыль, так и репутацию российских производителей оружия. Но по большей части он внимательно слушал и к концу того, что превратилось в двухчасовой марафон, он выразил готовность, если не энтузиазм, относительно усилий по перезагрузке. «Конечно, по всем этим вопросам вам придется работать с Дмитрием», - сказал мне Путин, провожая меня до ожидающего меня кортежа. – Это теперь его решения». Наши взгляды встретились, когда мы обменялись рукопожатием. Мы оба знали, что заявление, которое он только что сделал, было сомнительным, но, по крайней мере, на данный момент это было наиболее близко к тому, что я рассчитывал получить в качестве одобрения.

Встреча с Путиным внесла серьезную сумятицу в распорядок дня. Мы помчались обратно в Москву, где я должен был выступить с приветственной речью перед молодыми россиянами, изучающими международный бизнес и финансы. Перед этим в одном из помещений за сценой я коротко побеседовал с бывшим советским лидером Михаилом Горбачевым. 78-летний, все еще крепкий, с фирменным красным родимым пятном на голове, он показался мне странной трагической фигурой. Это был человек, который когда-то был одним из самых влиятельных на земле, чьи инстинкты реформ и усилия по ядерному разоружению – какими бы робкими они ни были бы – привели к эпической глобальной трансформации и принесли ему Нобелевскую премию мира. Теперь он обнаружил, что в его собственной стране к нему в значительной степени относятся с презрением – как те, кто посчитал, что он сдался Западу, так и те, кто считал его пережитком коммунистического прошлого, времена которого давно прошли. Горбачев сказал мне, что он с энтузиазмом воспринял «перезагрузку» и мои предложения по созданию мира, свободного от ядерного оружия, но через пятнадцать минут мне пришлось прервать разговор, чтобы произнести свою речь. Хотя он сказал, что понимает, я увидел, что он расстроен – напоминание для нас обоих о мимолетности и непостоянстве публичной карьеры.

Затем последовал укороченный по времени кремлевский обед с Медведевым и целый зал, наполненный важными персонами, после чего еще предстоял круглый стол с лидерами американского и российского бизнеса, где шел обмен стандартными призывами к расширению экономического сотрудничества. К тому времени, когда я прибыл на организованную Макфолом встречу с представителями гражданского общества США и России, я почувствовал, что разница во времени дает о себе знать. Я был доволен тем, что смог сесть, отдышаться и выслушать выступавших до меня. Это были люди, близкие мне по духу: демократические активисты, руководители некоммерческих организаций и общественные активисты, работающие на низовом уровне с жилищными вопросами, вопросами общественного здравоохранения и участия в политической жизни. В основном они трудились в безвестности, боролись за средства, чтобы поддерживать свою деятельность на плаву, и редко имели возможность выезжать за пределы своих городов, а тем более по приглашению президента США. С одним из американцев я даже работал в свое время в Чикаго.

Возможно, именно сопоставление моего прошлого и настоящего заставило меня задуматься о моем разговоре с Путиным. Когда Акс (Дэвид Аксельрод – политический консультант, старший советник Обамы в 2009-2011 годах – прим.) спросил, каковы мои впечатления от российского лидера, я сказал, что он мне кажется странным образом знакомым персонажем – он «как районный босс, только с ядерными боеголовками и правом вето в Совете Безопасности ООН». Это вызвало смех, но я вовсе не собирался шутить. Путин действительно напомнил мне людей, которые когда-то управляли «Чикагской машиной» или Таммани-холлом: жестких, умных, несентиментальных персонажей, которые знали, что делают, которые никогда не выходили за рамки своего узкого опыта и которые смотрели на покровительство, взяточничество, вымогательство, мошенничество и эпизодическое насилие как легальные инструменты ведения дел. Для них, как и для Путина, жизнь была игрой с нулевой суммой; вы можете вести дела с людьми, не входящими в ваш клан, но, в конце концов, вы не можете им доверять. Вы заботитесь о своих и только своих интересах. В таком мире отсутствие угрызений совести, презрение к любым возвышенным устремлениям, выходящим за рамки укрепления власти, не были недостатком. Они были преимуществом.

«Чикагская машина» (Chicago machine) и Таммани-холл (Tammany Hall) в Нью-Йорке – наиболее крупные политические машины США во второй половине XIX – первой половине XX века. Они были способны мобилизовывать достаточное количество лояльных избирателей, чтобы систематически выигрывать местные выборы, и управлялись единоличными лидерами (боссами, англ. boss). Подобные политические машины десятилетиями удерживали политический и административный контроль над своими территориями (городскими районами, городами, округами или штатами).

В Америке потребовались десятилетия протестов, прогрессивного законотворчества, дотошной журналистики и упорной просветительской деятельности, чтобы пересмотреть, если не полностью устранить, столь грубые злоупотребления властью. Эта реформа устоев во многом вдохновила меня заняться политикой. И все же, чтобы снизить риск ядерной катастрофы или новой войны на Ближнем Востоке, я провел все утро, оказывая знаки внимания диктатору, который, несомненно, имел досье на каждого российского активиста, сидевшего со мной сейчас в одном помещении, и мог, когда ему угодно, подвергнуть любого из них преследованию и посадить в тюрьму, или того хуже. Если бы Путин действительно стал преследовать одного из этих активистов, насколько далеко я был бы готов зайти, чтобы призвать его к ответу, особенно зная, что это, вероятно, не изменит его поведения? Рискну ли я завершением переговоров по СНВ? По российскому сотрудничеству с Ираном? И как вообще можно было измерить такие компромиссы?

Я мог сказать себе, что компромиссы существуют повсюду, что для того, чтобы решить внутриамериканские проблемы, я заключал сделки с политиками, чье отношение не так уж отличалось от Путина и чьи этические стандарты не всегда подвергались тщательной проверке. Но сейчас все было иначе. Ставки были выше для обеих сторон. Наконец, встав, чтобы выступить, я похвалил людей в зале за их смелость и преданность делу и призвал их сосредоточиться не только на демократии и гражданских правах, но и на конкретных стратегиях по обеспечению людей работой, образованием, здравоохранением и достойным жильем. Обращаясь к русским в аудитории, я сказал, что Америка не может и не должна сражаться за них, что будущее России должны определять они. Но я добавил, что буду болеть за них, твердо убежденный в том, что все люди стремятся к принципам прав человека, верховенства закона и самоуправления. Зал разразился аплодисментами. Макфол просиял. Я был рад, что смог хоть ненадолго поднять настроение хороших людей, выполняющих тяжелую, а иногда и опасную работу. Я считал, что даже в России это окупится в долгосрочной перспективе. Тем не менее, я не мог избавиться от опасений, что путинский способ ведения дел имеет бОльшую силу и внутренний импульс, чем я хотел признать, что в нынешнем мире многие из этих подающих надежду активистов могут вскоре оказаться на обочине политической жизни или подвергнуться репрессиям со стороны собственной власти – и я мало что могу сделать, чтобы их защитить.