Мать Романа Бондаренко: Моего сына долго и жестоко били по голове

Елена рассказала, как добивается возбуждения уголовного дела.

Роман Бондаренко вырос в Нижневартовске, учился там в художественной школе, в разное время занимался плаванием, баскетболом, играл в волейбол, бадминтон, настольный теннис. Лето Роман с семьей проводил в Минске, а когда ему исполнилось 16 лет, поступил там в архитектурно-строительный колледж, и они с мамой переехали жить в этот город. В столице Беларуси парень окончил Академию искусств, потом отслужил в армии, работал директором магазина.

Вечером 11 ноября неизвестные стали снимать бело-красно-белые ленточки с забора во дворе дома, где жил Бондаренко. Он написал в чате местных жителей: «Я выхожу». Во дворе неизвестные его избили, вскоре после этого Роман скончался в больнице, ему был 31 год. DW поговорила с его мамой Еленой Бондаренко.

– Как вы? Как вы себя чувствуете?

– Я еще не до конца осознала потерю своего единственного и любимого сына, поэтому, конечно, в эмоциональном плане мне очень тяжело. Мне все время кажется, что это происходит не со мной, что все изменится, что Рома вернется, скажет: «Мама, я вернулся!» Но большую часть времени со мной мои родные, близкие, друзья, я получаю сильную поддержку и только благодаря ей еще держусь и могу что-то делать.

– Уголовное дело о гибели Романа Бондаренко до сих пор не открыто. Но заведено дело против врача Артема Сорокина, который сказал, что у Романа в крови не было алкоголя, и против журналистки Екатерины Борисевич, которая написала об этом. Как вы к этому относитесь?

– Это чудовищная несправедливость, в современном правовом государстве, которое находится в центре Европы, так не должно быть. Уголовное дело должно было быть возбуждено в первый день по факту смерти, этого сделано не было. А все эти следственные мероприятия, сбор каких-то характеристик, опросы, беседы должны проводиться в рамках открытого уголовного дела, а не наоборот: как мне объяснили, сначала все собирается, а потом будет приниматься решение, открыть уголовное дело или не открыть. Как такое может быть?

Мне все это по меньшей мере странно. Получается в отношении лиц, которые действительно совершили преступление, убив моего сына, дело не заведено, а заведено в отношении врача, который сказал правду, и журналистки, которая тоже сказала правду. Получается, за правду возбудили уголовное дело. Сейчас все мое время уходит на то, чтобы дело об убийстве Ромы было открыто. Мне очень хочется, чтобы преступники, которые это совершили, были найдены и наказаны по закону.

– Как вы сейчас общаетесь со следователями?

– Мне сказали, что сейчас проводится всесторонняя проверка. Я на прошлой неделе была пять часов в прокуратуре и меня удивило, что спрашивают такие вещи, которые вообще не имеют отношения к происходящему, например, в какой садик Рома ходил, в какой школе он учился. Я спросила следователя, какое отношение это имеет к совершенному преступлению, это поможет установить преступников, которые совершили это убийство? На что мне следователь сказал: «Мы составляем портрет Романа».

Я спросила: «Вы такие же следственные мероприятия проводите и в отношении тех лиц, которые совершили это преступление?» Мне сказали: «Да, мы проводим очень большую работу». Я надеюсь, что это так. Я верю, что дело об убийстве Ромы рано или поздно будет открыто, но хотелось бы, чтобы это произошло в ближайшее время.

– Что вы думаете об обращении Артема Сорокина, в котором он призывает не политизировать ситуацию?

– Непонятно, в каких условиях это обращение было записано. Как я поняла из обращения, у человека семья, жена, дети, работа любимая: это можно использовать для того, чтобы такое записать. В этом обращении врач не говорит, что сказал неправду. Когда я пришла утром к Роме в реанимацию, на столе лежала медицинская карта и я своими глазами видела, что там было, что действительно в крови алкоголя не было. Эти документы были потом изъяты из больницы.

– Когда вы узнали, что Роман находится в больнице?

– В полчетвертого утра 12 ноября раздался звонок в дверь, пришли две девушки и парень, я их в первый раз видела, они сказали: «Вы только не волнуйтесь, ваш Рома в больнице, ему сейчас делают операцию, она будет долгая». Мне оставили телефон реанимации и сказали звонить, спрашивать, когда закончится операция, я приехала к 11 часам, когда врач уже мог со мной поговорить.

– Что вам сказал врач?

– Он мне сразу сказал, как будто бы вылил на меня ушат холодной воды, что у Ромы шансов нет и что он находится в тяжелейшем критическом состоянии, очень нестабильном. Потом, правда, исправился, сказал, что надежда и шанс всегда есть, но этот шанс очень-очень мал. Я спросила, можно ли мне увидеть Рому, мне разрешили, сразу дали халат, бахилы, шапочку.

Тогда мне казалось, что Рома просто спит, как после наркоза, там всякие трубочки были, капельницы, аппараты, что-то мигало, какие-то цифры, диаграммы, показатели. Он дышал, я все время держала его за руку, гладила, просила, чтобы он держался, говорила, что я ним, что это хорошая больница и хорошие врачи, говорила: «Ты сильный, ты выдержишь и все будет хорошо».

У него были широкие синяки на обоих запястьях, вся шея синяя, опухшее лицо все в ссадинах, глаза опухшие в ссадинах, ушная раковина вся в крови, челюсть была сломана. Врач сказал, что ему нужна еще одна операция, но сначала состояние должно стабилизироваться, по-другому никак. Он сказал, что ждут приезда академика и будет консилиум, а потом скажут мне что-то конкретное.

– Что вам сообщили после консилиума?

– Мне сразу сказали, что у Ромы один шанс из тысячи, что все зависит от силы Роминого организма и от господа Бога. Сказали, что до того, как Рому доставили в больницу, он уже долгое время находился в коме, и что ему тогда не оказывалась квалифицированная медицинская помощь и, если бы его привезти раньше, то, возможно, его бы спасли, но этого не произошло.

И потом врач говорит: самое страшное то, что у него поврежден ствол головного мозга, который отвечает за все функции организма, начиная от таких жизненно важных, как сердцебиение и дыхание, и заканчивая обонянием, вкусом. Он мне рассказал, что этот участок находится выше затылка и что Рому очень долго, жестоко и целенаправленно били в одно и то же место. По его словам, Рома сам ничего не сможет делать, он не чувствует и не будет чувствовать ни вкусов, ни запахов, ничего.

– Вы тогда ожидали такую реакцию на гибель Романа?

– Нет, я вообще не могла представить, что это случится, что это возможно и в таком масштабе. Я не могу сказать, что мне это было приятно, но я очень благодарна людям, которые так участливо отнеслись к ситуации и ко мне лично. Очень многие предлагали помощь, многие писали, звонили. Я не ожидала такой реакции от такого большого количества незнакомых мне людей, для меня это было удивительно. Я поняла, что я не одна и могу со всем этим справиться. Энергия этих людей передалась мне и стало легче.

– Что в этой поддержке вас больше всего удивило?

– Такое большое количество свечей, цветов, на которых было написано имя Ромы. То, что совершенно незнакомые люди, даже те, кто не жил рядом, съезжались со всего города на «площадь Перемен», приносили фотографии, цветы, игрушки. Я вышла туда и увидела, как все приходили и приходили люди, плакали, я не хотела, чтобы меня узнали, как Ромину маму, я была как все, видела надписи «Рома мы с тобой», «Мы помним». Я видела, что это все было не наигранно, а от души.

Еще для меня очень неожиданным было то, что мне передали посылку с вкусняшками из Италии, из Болоньи, она пришла от совершенно незнакомого мне человека, мне ее передали через десятые руки. Для меня это было так приятно, причем, что именно из Болоньи – я была там примерно в это же время год назад и хотела вернуться туда еще.

– Как вы думаете, почему Роман тогда вечером вышел из дома?

– Рома защитник, он привык, что, если рядом слабый человек, он всегда придет на помощь. И, как я понимаю, там просто во дворе были девушки, и он вышел, чтобы быть рядом и чуть что, может быть, помочь. Конечно, он понимал, что это опасно. Все эти вещи опасны, как я теперь понимаю.

– В одном из интервью вы рассказывали, что он очень хотел пойти в армию, но его сначала не взяли. Почему он хотел служить?

– У нас в семье был такой уклад, что у человека должно быть высшее образование. С армией то же самое: оба дедушки Ромы служили в армии, его папа был в ВДВ, у нас дома был его голубой берет. Поэтому когда получилось так, что мы с Ромой переехали в Минск, а его папа остался в Нижневартовске, то решение о том, чтобы «откосить» от армии даже не обсуждалось. Хотя я, как и всякая мама, не очень-то хотела, чтобы Рома служил, в армии случаются разные ситуации. Но Рома мне сказал: «Мам, я от армии косить не буду, я решил, что заканчиваю Академию искусств и в армию пойду».

Он окончил академию летом, сам для себя все решил, прошел медкомиссию, очень хотел в спецназ, как и его папа. И Рому взяли в армию, в спецназ, он устроил проводы, собрались друзья. Утром он пошел в военкомат и получилось так, что ему и еще нескольким ребятам сказали: «Ребята, идите домой». Остальные ребята были рады, а Рома говорит: «Как домой?» Он поехал в Уручье, в эту часть 3214, куда он хотел, спросить, может какая-то ошибка произошла, может его все-таки возьмут. Но там ему сказали: «Все, давай, до весны!» Все смеялись, что его не взяли, но потом весной он попал в 3214 и свои 25 лет отмечал в армии.

– СМИ сообщают, что военнослужащие этой части разгоняют протесты в Минске против шестого президентского срока Александра Лукашенко. Роман знал об этом? Как он относился к действиям силовиков?

– В августе я прочитала об этом и сказала ему: «Ром, я прочитала, что ребята из твоей части и из других подразделений участвуют в разгоне демонстраций». Он ответил: «У этих подразделений другая специфика, не может этого быть, не верю. Ты наверное ошиблась».

– Как он в целом относился к протестам? Участвовал ли он в них?

– Я не могу сказать, если честно, у нас разговоров на эту тему не было. Когда все эти вещи начались, он мне как-то сказал: «Мам, будь осторожна, если ты будешь на улице в выходной день, нужно буквально несколько минут, чтобы части доехали с одного конца в другой. И если ты окажешься в этом месте, то будет очень плохо». Он меня, как маму, в этом плане предупредил и сказал, быть осторожной, если я вдруг случайно где-то окажусь.

– Вы сами ходили на протесты?

– Нет. Во-первых, Рома меня предупредил, что это может быть небезопасно. И я уже в таком предпенсионном возрасте, я вообще аполитичный человек и не могу сказать, что на тот момент с пеной у рта поддерживала то, что происходило. Но все меняется, сейчас у меня на многие вещи открылись глаза, я стала по-другому думать о многих вещах.

– О каких, например?

– Например, о том, что, к сожалению, не все законы у нас в стране работают. Раньше я думала по-другому. Я выросла в Советском Союзе, у всех детей моего поколения было определенное воспитание, нынешняя молодежь думает по-другому. Я считала, что мы живем в правовом государстве, где есть законы, и они должны исполняться, я думала, что это так.