Эвристика и поэтика Белорусской революции

Мы пришли к концу 2020 года новыми.

Эвристика — это открытие чего-то нового. Поэтика (пойэсис) — это творческое создание нового. Первая относится к познанию реальности. Вторая — к ее преобразованию. Самые разные эксперты сходятся в том, что Белорусская революция является исторически уникальным феноменом — существенно новым во многих аспектах. Примечательно, что эта новизна касается как плана эвристики, так и плана поэтики.

Мы пришли к Новому году, показав миру новые возможности в продвижении к общественной автономии и осознав необратимость своей собственной трансформации.

Эвристика

Белорусская революция выявила и активировала новые структурные возможности для осуществления демократических преобразований. Она не следует известным моделям «цветных революций» и не схватывается определением «электоральная». Ключевую роль в ней сыграли и продолжают играть два структурных момента: первый лег в основу уникальной политической консолидации общества еще в предверии выборов, второй — не менее уникальной протестной мобилизации после выборов.

Первый момент — это универсальная (общезначимая) политическая программа Светланы Тихановской и объединенного штаба, включавшая только один пункт: проведение новых, честных, выборов. Эта повестка фиксировала главное, что требуется нашей стране — восстановление законности и, значит, восстановление нормального фунционирования представительной демократии, закрепленной в Конституции Республики Беларусь.

Таким образом, политическая программа Тихановской не была предвыборной программой в традиционном смысле этого слова. Ее содержанием были не какие-то конкретные реформы (которые непременно стали бы предметом споров и разногласий), а обеспечение базового условия для перезагрузки политической системы на принципах верховенства закона.

Такая программа не могла конфликтовать ни с одной политической платформой, кроме аппарата Лукашенко. Общество — в лице самых разных политических объединений и социальных групп — консолидировалось вокруг необходимости реализации избирательного права граждан, предусмотренного Конституцией. Поэтому некорректно говорить, что наши протесты имели только негативную направленность — «против Лукашенко». В основе этого «против» лежит солидарное «за» — за возвращение закона и справедливости.

Общезначимый характер программы обусловил такой феномен, как децентрализованное лидерство. Протестное движение оформлялось и направлялось множественными лидерами на разных уровнях и в разных секторах социальной жизни. Каждый/каждая, кто разделяли общее программное требование, могли инициировать политическую активность на своих местах с учетом локальной специфики и соответствующих задач. Это неизбежно порождало проблемы с общей координацией действий, однако позволило начавшейся революции очень быстро приобрести тотальный — повсеместный — характер.

Второй момент — это асимметричный ответ общества на чудовищное насилие со стороны официальной власти. Общество ответило мирным протестом, что исключило возможность легитимации действий силовиков. Систематическое насилие в отсутствии легитимности превратило государственные органы во внутренних оккупантов, режим экс-президента — в оккупационный режим. Тотальный правовой дефолт стал неизбежным следствием этой новой политической реальности. Так в нашей стране установился террор.

Внутренняя оккупация — это историческая кульминация белорусского авторитарного режима, обнажение его параноидальной природы. Власть с одержимостью продвигает два фантазма: гражданской войны и угрозы внешнего вторжения, — потому что только они способны вернуть власти видимость легитимности. Только они могут утолить ее главную, онтологическую, нехватку — нехватку собственной реальности: реальность ускользает — чем меньше реальности, тем больше террора и абсурда. Именно упорство мирного протеста вскрыло этот параноидальный нарыв.

В демократических обществах реальность власти держится на выполнении репрезентативной функции: чем меньше власть представляет интересы народа, тем меньше в ней реальности — и тем больше она озабочена созданием иллюзорной реальности, опирающейся на дезинформацию и пропаганду.

Нынешний политический кризис выявил, что в Беларуси в последнее десятилетие становился все острее кризис репрезентации: работа вертикали власти и жизнь общества все больше обособлялись друг от друга. Какое-то время было возможно их параллельное существование, пока власть не столкнулась с электоральным результатом своей пагубной замкнутости на саму себя. В ответ с ее стороны последовал государственный террор в отношении тех, чьи интересы она перестала представлять. Так власть, называющая себя «демократически избранной», стала оккупантом для собственного народа.

Асимметричный ответ гражданского большинства родился из общего морального потрясения безмерной жестокостью и беззаконием санкционированного властью физического насилия. В основе нашей гражданской солидарности лежит опыт разделяемой травмы. Поэтому Белорусская революция — это в первую очередь морально-этическая революция.

Мирный протест — это последовательное отстаивание такой формы совместной жизни, которая исключает насилие. В этом смысле текущая политическая борьба имеет строгую этическую рамку, которая фокусирует внимание на том, что политическое устройство должно строиться на признании абсолютной ценности человеческой жизни и достоинства. Этика должна быть безусловным основанием политики. Такая расстановка акцентов открывает новые перспективы для трансформации структур и отношений власти в Новой Беларуси. Более того, она оказывается чрезвычайно актуальной в общеевропейском и глобальном контексте.

Поэтика

Движение революционного процесса можно описать знаменитой формулой Игната Абдираловича (Канчевского) «Творачы — зруйнуем». Отмеченная выше этическая асимметрия является структурной предпосылкой уникальной народной креативности, которая превратила Беларусскую революцию в непрекращающийся политический перформанс. Последний находил воплощение в самых разнообразных протестных акциях, в поющих и танцующих телах, в новых образах и символах, новой городской топонимии и ритуалах памятования.

Гражданское общество утвердилось как sensus communis — как сопереживающая креативная общность, для которой художественные практики — органичный способ символического преображения жизненного мира. В этой связи самым ярким символическим выражением исходной этической установки Революции стали сначала женские акции, а затем — и добавившиеся к ним марши пенсионеров и людей с инвалидностью.

Все это социальные группы, которые традиционно кодируются как слабые и уязвимые (в физическом смысле). Их выход на передовую политической борьбы с террором имел субверсивный эффект, то есть был нацелен на опрокидывание порядка, построенного на насилии. Их «слабость» не взывала к снисхождению, а была задействована как оружие в борьбе за общество без насилия.

Принципиальная установка на мирный протест стала импульсом также для инициирования и стремительного разворачивания новых форм социальной жизни — дееспособных горизонтальных сетей и локальных («дворовых») сообществ.

Снова-таки важно подчеркнуть, что на первом плане здесь было и остается воплощенная явленность гражданской общности: живое сближение, физическое взаимодействие — лицом к лицу, локоть к локтю, голос к голосу (что это значит во времена ковидного диктата дистанции и изоляции — тема отдельного разговора). «Демократия» перестала быть для нас пустым, формальным, словом; она обрела «плоть и кровь» живых человеческих отношений: доверия, поддержки, кооперации — ради политического переустройства нашей страны. Гражданское общество впервые стало настоящим политическим субъектом.

Новое политическое воображение, которое генерирует революция, кульминирует в патетической идее о новом рождении белорусской нации.

Эта идея опирается на два ключевых момента: во-первых, на демократизацию политических институтов, которая должна восстановить в силе конституционное положение о том, что сувереном Республики Беларусь является народ; во-вторых, на возрождение культурно-исторического наследия белорусов.

В том, как актуализировалось сегодня национальное самосознание, тоже есть своя уникальность. Эмфатическая (гордая) самоидентификация «Мы — белорусы» не может быть осмыслена в рамках известных в науке понятийных оппозиций примордиализма и конструктивизма, этнического национализма и гражданского национализма, национального и постнационального. Поэтика Белорусской революции требует нового мышления — нового понятийного языка и новых моделей самоописания.

Мы пережили чудовищное потрясение и вступили в борьбу с машиной власти, которая не щадит никого и ничего ради собственного воспроизводства. За прошедшие месяцы мы осознали, что заслужили право говорить «Мы».

Если мы используем слово «революция», то потому, что понимаем, что в моральном и социальном плане она уже произошла — мы и наше общество радикально преобразились. Именно поэтому ближайшей задачей для нас является политическая трансформация нашего государства. Мы пришли к концу 2020 года новыми.

Давайте встретим его с радостью — как праздник нашего обновления и как ворота в Новую эпоху.

Оксана Алексеева, «Свободные новости»