«А власть у нас кончилась»

Репортаж с белорусской глубинки о 270 рублях получки, надежде и бизнесе.

За волшебным указателем, что стоял в «центре Европы», чернел немытый короб магазина. По улице ковылял хмурый кот. В Ивеси валил снег. Он падал мне за шиворот, а я все не мог решить, куда бы я рванул, если бы было можно. Афины — 1944 километра. Рим — 1870. Париж… Но, может, и нет никакого Парижа, а его придумали фантазеры из Варшавы? Париж — это мираж в разбитой трактором колее, а в декабре-2020 подо мною реально лишь бездонное белорусское дно. И можно нырнуть без разбега.

Репортаж из Глубокского района главреда Onliner Николая Козловича.

«Дно есть?»

Я слышал эту фразу пару тысяч раз. Когда задерживали, приходили, угрожали, выступали и молчали. Катя Борисевич будет встречать Новый год за решеткой, потому что написала честную статью?

— Дно.

Но в Беларуси-2020 всегда найдется рядом тот, кто поправит:

— Дна нет.

А дальше можно спорить бесконечно. Но дно я все же решил отыскать. Чтобы оттолкнуться и взлететь.

Центр Европы

Всякий путник, который впервые окажется на трассе Р45, направляясь из Глубокого в Полоцк, с любопытством оглянется на указатель синего цвета: «Центр Европы — 14 километров».

Это старая история.

В 1994 году страна выбирала своего первого президента и жила надеждой. Дайвер Андрей Лихачев примерно в это время впервые побывал на самом глубоком, как гласили справочники, озере страны — Долгом. В эти же годы белорусские геодезисты зачем-то решили высчитать, где находится центр Европы.

В молодой стране время летело быстро. Андрей Лихачев основал дайвинг-клуб «Морской Пегас». А геодезисты закончили свою работу, отчитавшись, что центр Европы располагается в Псуевском сельсовете Глубокского района. Где-то около Зябок и Ивеси, в окрестностях озера Шо, недалеко от озера Долгое.

Дальше три истории развивались без особых пересечений. Беларусь рвалась к зарплате «по 500» через девальвации и козни врагов. Андрей Лихачев превратил озеро Долгое в главную базу белорусских дайверов и в 2007-м в прямом смысле нащупал белорусское дно, совершив погружение на глубину 51,4 метра. Глубокский исполком попробовал развивать туризм, но вскоре статус центра Европы геодезисты забрали в Полоцк, сообщив об изменении методики подсчета. Бывает.

Туристический кластер здесь все равно возник. Долгое стали называть «белорусским Байкалом». Тут и там строили усадьбы обеспеченные люди. Это были редкие всполохи бизнес-активности. Район да и в целом страна балансировали между уже не географическими, а метафизическим понятиями. Центр Европы мы или ее дно? Что победит?

О том, кому мы нужны

Первый раз я был в «центре Европы» десять лет назад. Интересно, что здесь изменилось. Мы сворачиваем по указателю и плутаем по первой из встречных деревень — по Зябкам, где продают за базовую величину школу. Не хотите? Как хотите.

Вся активность вокруг «центра Европы» была связана с деревней Ивесь. Перед поездкой я нашел на сайте исполкома прекрасные проекты о том, что здесь мечталось открыть уже через пару дней, в сказочном 2021 году:

Познавательно-развлекательный комплекс и парк Центра Европы ($200—250 тыс., нужны инвестиции).

Плавучая дача ($100—175 тыс.).

Туркомплекс «Городище эпохи викингов» ($200—250 тыс.).

Парк здоровья ($150—350 тыс.).

Едем по Ивеси. Не слышно стука отбойных молотков, не видно красных ленточек и стройных комсомолок с золотыми ключами. Видимо, дно победило.

Но есть красивая усадьба, указатель со Стокгольмом и Римом, маленький парк с геодезическим знаком и письмом от ученых «про центр», в котором на льду сейчас можно голову расшибить. Есть и закрытый навсегда магазин.

Подъезжает к нему уазик. Это «Белпочта». Приехала принимать платежи. Люди становятся в очередь.

Я среди них. Пять минут — и в хоре голосов слышатся последние новости страны. Которые никому в этой стране на фоне других новостей не нужны.

— Центр Европы…

— Ха!

— Колхоз помер.

— 30 дней без выходных в колхозе отработала. 500 рублей дадут.

— Автобус ходит один раз. Как в изоляции живем.

— В других странах еще хуже. Я по России 2000 километров проехала. Там вообще мрак. А у нас земля вспахана.

— Я тут дороги молила подсыпать. А то каток. Расшибешься, и все.

— Ай… Напишите, что никому мы не нужны.

В Ивеси, центре Европы, работает частный магазин «Спатканне». Усталому путнику здесь не предложат чай: нет такой услуги. Но «Роллтон» добрая девушка заварит.

Если хорошенько попросить.

Саруман

Озеро Долгое вытянуто в длину и на спутниковой карте напоминает трещину в земной коре. На берегах его в хмурый зимний день нет ничего, что зацепило бы глаз, — кроме умирающих деревенек, элитных коттеджей за высокими заборами, площадок дайверов, коней, собак, котов, видовых скамеечек с пакетиками из-под семок и бутылками из-под портвейна.

Но озеро Долгое богато смыслами. Согласно доброй легенде, в глубине белорусских озер скрываются Атлантиды и изумрудные города, которые у нас забрали за грехи наши. Есть легенды и черные, по которым из озерных расщелин в жизнь лезут сплошь лешие и черти. И бездна питает их.

В декабре 2020-го мое настроение рождает мрачные картины: как будто за лесом высится Ортханк, где Саруман управляет урук-хаями в балаклавах. И расставлена по стране сеть командных пунктов, что ретранслируют страх.

Факт в том, что упадническая энергия дна разрушает страну по частям. Вот здесь частичка, и вот там заброс. Забирай и уноси их с собой в глубины, черт.

Такое уже было с нами на рубеже девяностых. И было два плана спасения.

План номер 1. Мечта председателя

Пока мы не зашли дальше, я обязан признаться. Глубокский район — в моем личном белорусском топ-3. Но сюда нужно приезжать непременно летом, когда зелень и синева формируют природный шедевр про первозданную красоту без цивилизации. Тут легенды и монастыри, пещера и закат. И бабочки над тропинкой в лесу.

Ехать сюда стоит с любимым человеком, прихватив корзинку с фруктами, бутылку вина и хрустящий багет. Остановиться в элитной «Плиссе» или в одной из шикарных усадеб, найти памятник Мюнхгаузену, улыбнуться нежданному водопадику на пути…

Но никогда, слышите, никогда не заезжайте в деревню Верхнее. Иначе мираж растает. Вы вспомните, что рядом дно, и бездна посмотрит в вас.

Почти десять лет назад министром информации работал человек по фамилии Пролесковский. На одном из совещаний он рассказал журналистам, будто в стране появился агрогородок, который люди построили за свои деньги. Звучало невероятно, и скоро в республиканской прессе родились статьи. Речь шла про деревню Верхнее в Глубокском районе.

Писалось, что агрогородок там создан методом народной стройки, прямо как во времена СССР. В основе сюжета был Дом культуры, возведенный в давние времена председателем-легендой, Героем Социалистического Труда Максимом Клименком. После развала Союза его хозяйство пришло в упадок, молодежь уехала, ДК закрылся. Но местная вертикаль пришла на помощь трудящимся и нашла «решение».

«За 96 дней практически методом народной стройки создан 16-й по счету, неофициальный, агрогородок, — цитата из газеты. — Капитально отремонтирован СДК. В нем заменили крышу, кровлю, полы, двери, провели отделочные работы. Заложили парк культуры и отдыха, отремонтировали церковь, школу, ФАП, почту, диспетчерскую, столовую и административное здание правления хозяйства. Привели в порядок и дорогу в деревне».

Но что-то пошло не так.

В декабре 2020-го наш редакционный автомобиль, подпрыгивая на колдобинах, въезжает в Верхнее, чтобы констатировать его погибель.

ДК, символ перемен, заколочен, не работает. Рядом пустые бутылки. На улицах пусто. Заходим в ФАП, что по соседству. Там у нас грустный разговор.

— Было дело, строили клуб толокой, — все-таки министр был в теме. — И мы ходили, помогали. Здорово было. Была цель. А потом его то ли не приняли, то ли людей на работу не нашли. Все загнулось. Так и стоит в запустении. Вся деревня наша такая. Двадцать пять человек молодых, до 18 лет, остальные старики. Какие тут перспективы?

Здесь не бывали Мюнхгаузен и даже, наверное, Пролесковский. А если бы сейчас заглянули, то поежились бы от холода и тоски. Вдоль улицы в народном агрогородке стоят трупы домов. В одном из них живет человек. И мыши.

— Колхоз лопнул, — бредут по улице в магазин женщины. — А раньше «миллионер» был. Мы заселялись, нам райские кущи обещали. А теперь все пустует. Разобрали и покрали. Школу продали частнику за две копейки, да что-то тоже никак. Грустно. А зарплата у нас — минималка, 270 рублей.

Наши собеседницы вспоминают, как строили «в едином порыве» агрогородок белорусской мечты.

— Заборы тогда еще поставили. С нас высчитали за них.

Но сейчас-то и того нет. Местной власти не до заборов. В декабре 2020-го бабушка, идущая в магазин, просит «передать через газету» местному чиновнику, чтобы лампочку повесил на остановке.

— Темень — идем валимся. Едут на ферму женщины, фонарики в руках, падают. Вы там напишете про лампочку, да? И про дороги. Совсем плохие. А то у нас власти и нет — кончилась. Не слышит. Забыла про нас.

Белорусское дно, очевидно для меня, — это когда социальный контракт даже с локальным чиновником разрушен окончательно — на уровне «лампочки Ильича». Дно — это когда говорят, что власти-то и нет.

Но концепт Верхнего и его скорая кончина важны не этим очевидным откровением. Немного истории.

Максим Александрович Клименок, который организовывал в БССР первые колхозы еще в 1930-х, считался, как сказали бы и сейчас по ТВ, крепким хозяйственником. В деревню Верхнее он прибыл в 1953 году «по партийному призыву». Колхоз носил имя Чапаева. Урожайность была так себе. За счет мелиорации, ставки на льноводство и грамотных подходов к организации труда за пять с небольшим лет отстающий колхоз Клименок вывел в передовики.

В литературе можно найти краткое описание методов, которыми пользовался менеджер. В частности, в первое время прилюдно отказался от зарплаты: сказал, что будет получать только трудодни, как все.

«С согласия колхозников он купил легковую автомашину „Волга“. На ней отвозили больных в больницу, беременных — в роддом, а молодоженов — в сельсовет, — вот еще цитата, в которой почти столетие отношения к работе и труду в Беларуси прошлого и Беларуси настоящего. — Ежедневной заботой о людях Максим Александрович убеждал сельчан в необходимости относиться к колхозному, как к своему. Хозяйкам, у которых запускались коровы, он выписывал молоко. Детям и больным выделял мед. Осенью отправлял садовника с яблоками, которые тот раздавал работающим в поле. Летом заключал договор с районной пекарней и каждой работнице во время жатвы выдавал по две сдобные булки и по бутылке фруктовой воды. Не думая про собственный авторитет, руководитель „рос“ в глазах подчиненных. А тех, кто по-прежнему путал колхозное со своим, ловил на месте, потому что сам ночью сторожил склады: стыдил, винил, но никогда не отдавал под суд».

Аналогии очевидны. Очевидно и то, что любая организация при наличии сильного руководителя, который контролирует все процессы, действительно может существовать успешно. Пока он жив. Но на дистанции эта модель обречена.

«Пенсионер союзного значения» Клименок умер уже в новой Беларуси в ноябре 1992 года. Полного развала той системы, которую строил, он не увидел. Как и попытки через несколько лет внедрить эту же ушедшую модель в рамках всей страны и уже этой копии финальное разрушение.

История про колхоз, агрогородок, сильного председателя с двустволкой и «общую собственность» не перезапустилась, да и не могла сработать в мире, где появились PayPal, Tesla и блокчейн. А потом до оставшихся без хозяина колхозников никому не стало дела.

Разве до их заборов немножко.

План номер 2. Велесов путь

Если бы мне все же разрешили вырваться в командировку с нашего родного и любимого дна, то я бы отправился на денек не в Стокгольм и не в Афины. Я бы телепортировался в Клебур. Туда, где тянутся по долине бесконечные ряды виноградников, а трудящиеся Эльзаса на ходулях обрезают деревья. Но мне интересны не их невероятные девайсы, а важно еще раз понять, как местные сельхозпроизводители смогли объединиться в работающую систему, артель, kolxoz lev. 100, где каждый занимается своим участком, но глобальные процессы вроде переработки или торговли осуществляются в складчину.

О чем-то похожем мечтает «президент Голубых озер» Эдуард Войтехович. Что-то такое придумали владельцы нескольких усадеб и фермерских хозяйств в Глубокском районе, которые живут между «центром» и «дном». Они никогда не верили в чудеса, а только в себя. И пару лет назад объединились в кооператив.

Оксана и сыр

Решительная женщина встречает нас у вывески «Краіна мар». Оксана варит сыр и делает это с успехом.

К ней часто приезжают журналисты, послы и VIP-персоны. Она рассказывает свою историю в бодром темпе.

— Я из Новополоцка. С мужем встретились в Питере. Переехали сюда. Был маленький домик. Завели животных, коз. Я случайно сварила сыр из излишков молока. У Александра Цвирко в «Заповедном острове» мы начали продавать его туристам. И понеслось. Я стала варить больше и больше, лучше и лучше. Сейчас варю очень много козьего сыра. Варю и из коровьего молока. Оформила ИП, продаю через биомаркет «Вёска». Начала работать на рынке в Валерьяново. Раз в неделю делаем доставку в Минск через группу в Viber. Молоко, творог, сыры. В общем, бешеный темп. И огромный спрос. Частные сыроварни только стартуют в Беларуси. Их немного. А открытого типа, как будет у меня, почти и нет. Еще многое нужно доделать, конечно.

Оксана убеждена, что созданный с коллегами кооператив — это круто и единственно правильно в мире, где все против всех.

— Мы все разные. Кто-то принимает гостей на ночлег, у кого-то байдарки, рыбалка, охота, кони, хаски. Вот приехал человек, ему скучно в одном месте — а тут предлагаем сразу комплекс на выбор. Потом процент отдаем в общую кассу. Процент небольшой: на рекламу, еще что-то.

При этом Оксана признает, что один-единственный фермерско-туристский кооператив не вытянет «центр Европы» со дна. Без шансов.

— Пока это самозанятость. У меня работает два человека. Когда я воплощу все свои планы в жизнь, сделаю нормальную ферму, хорошее производство, то людей будет больше. С огромным удовольствием дам людям работу за достойную оплату.

Я спрашиваю у Оксаны, что ей надо от государства, и слышу ожидаемое: чтобы не мешало. Хотя нет. Государство в Беларуси будущего пусть остается инфраструктурным оператором. Нужны дорога, поле для выпаса.

Но хозяина-председателя, который будет давать мед и фруктовую воду, Оксана в своей «Краіне мар» не ждет. И на порог не пустит.

Яков и белорусская упряжная

Не было ни президентской республики, ни «центра Европы», ни «дна», а Яков уже ездил по этим красивейшим местам и пытался их обустроить в меру своих сил.

— Когда мне было 19 лет, я уехал сюда из Минска. В 1992-м официально прописался. Мне всегда были интересны лошади, с детства занимался конкуром в спортивной школе. Открыл фермерское хозяйство, усадьбу, занялся разведением и продажей лошадей, понимая, что в такой стране, как у нас, это не бизнес. Я занимаюсь белорусской упряжной — породой, уникальной тем, что это лошадь широкого применения. На Олимпиаду на ней не поедешь, но, если спорт любительский или надо покататься для души, лучше не найти. Выносливая, спокойная, уравновешенная. И исторически важная для страны.

Заработок с этого такой себе, признается он, особенно сейчас:

— В тяжелые времена люди в первую очередь экономят на хобби. Но в этом году спас туризм. Белорусы неожиданно полюбили свою страну, когда другие закрыли.

Яков говорит, что он просто фанат лошадей, а его история — не про развитие, а про выживание. В Беларуси будущего, возможно, будет по-другому. Кооператив, в который он тоже вошел, — такой же маленький элемент этой будущей Беларуси.

— И Саша Цвирко, и я — мы все говорим на одном языке. Мы поняли, что нам нужно объединяться. Тут есть разные смыслы. Недавно вот получили небольшой американский грантик под развитие. Очень помог.

В одной из реальностей такой формат должен восхваляться заинтересованной в уверенных белорусах властью. А в другой реальности любая кооперация отвергает хозяина с двустволкой — он лишний элемент в системе. Мы с Яковом без спора признаем: именно поэтому, а не по какому-то недосмотру «дно» так и стало «центром».

— Вы здесь 30 лет. Что делать с теми, кто не может без председателя и его сдобных булок?

— Я не знаю, — отвечает Яков. — Честно. Мне кажется, уже ничего. Поздно. Факт в том, что сегодня люди остаются в деревне не по призванию, а потому, что больше ни на что не способны. К большому сожалению. И за редким исключением.

Что касается меня. Я понимаю, что взялся за тупиковое дело. Но меня греет моя миссия, то, что я сохраняю наше достояние, сохраняю породу. Наверное, я идеалист. Не уверен, что мои дети будут заниматься именно коневодством, но хотел бы, чтобы они остались здесь. Я постарался вложить в них понимание важности личного выбора и осознание ответственности за него. Сейчас, когда они выросли, советую так: если вы будете рядом, один за одного, если у вас будет огромное фермерское хозяйство и усадьба, то вы выдержите все испытания. И начнете дело семьи на долгие годы, на поколения вперед.

И как же красиво звучит эта модель от Якова! Получится ли занести ее в бортовой компьютер? Или нет?

Дно придумали для того, чтобы от него можно было оттолкнуться, говорит во мне оптимист. В маленькой истории Велесова пути и его участников я вижу большую историю для мелкого и среднего бизнеса Беларуси. Она в кооперации неравнодушных людей — которые сами себе хозяева.

P. S. Так есть ли белорусское дно?

— Как у меня дела? Да как у всех, — я позвонил Андрею Лихачеву, чтобы прояснить напоследок мучивший меня вопрос. — Бизнес на паузе. Как сегодня думать о дайвинге?.. Подводная археология, которой мы занимались, тоже накрылась. А столько было интересных находок. Даже сенсаций. Планов. Но науке сейчас не до того.

— Надо ехать на Долгое. Погрузиться, нащупать, оттолкнуться. И заклятие спадет.

— Когда мы делали погружение и достигли точки дна, то увидели, что оно покрыто толстым слоем ила. Чтобы расчетная глубина была побольше, я засунул в ил руку по локоть. Выиграл 40 сантиметров. Но ила там может быть и на 10 метров. Далеко не факт, что мы нащупали дно.

— Значит, дна действительно нет?

— Выходит, что так.

Но в 2021-м точно нащупаем. И полетим.