«Он же не меня бил, любая женщина могла получить под дых»

Маргарита Юдина рассказала, почему хочет, чтобы полицейского назвали по фамилии и наказали по закону.

Маргарита Юдина, получившая 23 января в Петербурге удар полицейским сапогом и сотрясение мозга, на следующий день сообщила в интервью телеканалу «78», что «обидчика простила». Не прошло и нескольких дней, как она сказала «Новой газете», что собирается в Следственный комитет с требованием возбудить уголовное дело, а виновного разыскать и привлечь к ответственности. Она объяснила свое решение.  Разговор состоялся в Луге, районном центре Ленинградской области. От Петербурга около ста пятидесяти километров. Неказистый деревянный дом на окраине города, трое взрослых детей, собака и несколько кошек.

 

Всероссийская известность свалилась на 54-летнюю Маргариту после того, как на протестной акции ее ударил ногой петербургский полицейский. Упавшая навзничь женщина ударилась головой и попала в реанимацию с сотрясением мозга. Это еще полбеды для правоохранительного имиджа, но инцидент попал на видео, и скандал в считаные минуты приобрел федеральный масштаб.

На разговор Маргарита Юдина согласилась легко: «Спрашивайте. Скрывать мне нечего. Расскажу, как за картонный стаканчик дела уголовные возбуждают, а за сотрясение мозга — достаточно попросить прощения».

Дом Маргариты Юдиной. Фото: Денис Коротков \ «Новая»

— Маргарита, вы живете в Луге, а вечером 23 января встретились с полицией на Невском проспекте. Что вас привело в Петербург?

— Я в Питер поехала на протестное собрание.  За свободу политзаключенным, за свободу Алексею Навальному, которому грозит опасность в заключении. Против коррупции и беспредела. Ну и в банк заодно заехала поменять просроченную карточку.

— Не боялись выходить на акцию, которую власть заранее объявила несогласованной и незаконной?

— Ничего противоправного я не совершала. В соответствии с Конституцией мы имеем право на свободу собраний, на право свободного выражения своего мнения.

Законодательство о митингах — разрешенных, не разрешенных — считаю, противоречит Конституции, поэтому скорее сам этот закон незаконный.

— Как и где вы получили травму?

— Это было на Невском проспекте, у Московского вокзала. Под конец акции, когда народ стал расходиться, около половины шестого. Я уже хотела уезжать.  Думала, что все, все разошлись, и вдруг откуда ни возьмись появляются омоновцы. Зачем? Какая глупость. Зачем они нужны были, когда уже почти все разошлись, зачем эта бессмысленная акция устрашения? Я хотела уйти, но услышала крики, вопли — [правоохранители] начали хватать молодых людей. Я выскочила на проезжую часть, рядом с тротуаром. Увидела, что сначала какую-то девочку утащили — это было далеко от меня. Потом я увидела, что ведут парнишку.

Я вышла навстречу, сказала: «Опомнитесь, что вы делаете?» И вижу летящий в меня омоновский сапог.

Потом я плохо помню, что было. Резкая боль в голове, мозг просто глаза выдавил. Боль адская. Я сознание потеряла, но ненадолго. Какие-то ребята меня привели в чувство, подняли. Я как сквозь сон помню, что меня отвели на тротуар, потом на Московский вокзал. Я плохо помню эти перипетии, мы где-то ходили, искали медпункт... В медпункте я более-менее пришла в себя. Ну как пришла — смогла разговаривать. Подъехала полиция, взяли у меня показания. Записали с моих слов, я подписала.

Маргарита Юдина. Фото: Денис Коротков \ «Новая»

— Что вы им рассказали?

— Я рассказала, что меня ударил омоновец, я помню, что так и было записано. Это я потом узнала, что это был не омоновец, а полицейский.

— Вы помните, какие именно полицейские с вами разговаривали? Раз вы находились в вокзальном медпункте, это была транспортная полиция?

— Сначала пришли двое из транспортной полиции, но потом приехали еще двое, вроде бы представлялись следователями. Кажется, один из них был в форме, а второй в гражданской одежде. Но эти подробности я плохо запомнила, мысли путались в голове после удара, больно было очень.

— Когда вас отвезли в клинику?

— Все очень долго тянулось, в медпункте Московского вокзала я провела часа два. Потом приехала скорая, отвезли меня в НИИ Скорой помощи на Будапештскую улицу. Там очередь была большая, пришлось ждать. Плохо помню этот период, провалы были в сознании. Вроде и соображаю, и говорить могу, но, когда спросили, место работы вспомнить не могла.

— Помните, какую помощь вам оказали?

— Обработали один раз рану. Зашили. Один раз обработали за все время, что я там была, и на этом все. Какие-то анализы брали, снимки разные. Потом в реанимацию. Когда меня везли в реанимацию на кресле-каталке, встретили полицейские. Полковник Сергей Борисович [Музыка]. Он извинился. И девушка с ним была, Вера. Отчество вроде Юрьевна, а фамилию она или не назвала, или я не запомнила. Я тогда не поняла, говорю, вы тут причем? ОМОН уже давно не полиция, другое ведомство, не ваши подчиненные. Потом я поняла, что ударил меня не омоновец, а полицейский из МВД.

Куртка, в которой Маргарита Юдина была на протестной акции

—  Сколько времени вы провели в реанимации?

— Примерно до двух часов дня воскресенья. Лежишь как на столе, облепленный датчиками. Я ночь не спала. Минуты как вечность. Там видно время на медицинском приборе — я каждую минуту считала. Надо отдать должное медикам — они капельницу поставили, я стала более реально воспринимать действительность, не совсем в тумане. Уже смогла нормально разговаривать, общаться.

На следующий день меня перевели из реанимации в общую палату, я так понимаю, чтобы полицейские могли со мной встретиться. И главное. Такая подробность неловкая. Меня перевели туда без одежды. Сидишь в палате, в одеяло завернутая. Ни встать, ни выйти

— Простите. Вообще без одежды?

— Вообще, совсем ничего. Даже крестика нательного не было.

Я просила: принесите мне мою одежду, хотя бы нижнее белье. Не положено, говорят. Почему не положено, я же в общей палате?

Ужасный дискомфорт. В туалет, извините, не выйти. Даже умыться не получается. Я как упала — у меня руки были черные, между пальцами куски грязи. Меня так и привезли в клинику, так я и в реанимации лежала, так и в палату переместили. И мне было эти руки не вымыть. Туалет в таком коридорчике, вроде «предбанника», но в соседней комнате сидел полицейский, и у него была открыта дверь.

— Уточню. Перед выходом из палаты сидел полицейский? И чтобы выйти в туалет, вам нужно пройти мимо него?

— Да. Но я и не выходила никуда. Вскоре заведующий отделением зашел: «Вот к вам придут полицейские извиниться, вы будете с ними общаться? Они ждут». Ладно, говорю, пусть заходят. Зашла та же пара, что и вечером в субботу, Сергей Борисович и Вера Юрьевна. Опять начали извиняться. Принесли мне сок, фрукты, печенье. Мол, приносим извинения за нашего сотрудника, он у нас парень хороший. Чем вам помочь? Может, помочь вам трудоустроиться?

Я как бы из вежливости покивала. Какая помощь от них может быть? Дрова они, что ли, придут мне поколоть?

— Ну, например, оказать помощь в денежной форме. В возмещение причиненного вам ущерба.

— Нет, и речи не было. И у меня мыслей таких не возникло. Мне почему-то и в голову не пришло.

— Ударивший вас полицейский пришел вместе с ними?

— Он позже зашел, стал тоже извиняться. И Сергей Борисович с Верой Юрьевной стали его поддерживать, дескать, он такой хороший сотрудник, молодой, перспективный, зачем же губить его карьеру.

Но, честно говоря, этот парень лукавил сильно. Он сказал, что якобы снежком в него кинули и набрызгали перцовым газом из баллончика, отчего у него забрало на шлеме запотело, и он плохо видел, что происходит.

А я помню эту ситуацию. Вот было поднято или опущено забрало...

Помню летящий в меня сапог... Да, я помню его глаза, на меня направленный взгляд. Значит, поднято у него было забрало.

(На видеозаписи инцидента четко видно, что забрало защитного шлема у полицейского, ударившего Юдину, было поднято. — Ред.)

— Кроме извинений и букета этот полицейский что-нибудь вам предлагал? Какую-нибудь помощь, может быть, возмещение вреда в какой-либо форме?

— Нет, ничего не предлагал абсолютно. Простите, говорит. Цветы подарил и все. Хорошо, говорю, иди, Коля.

— Коля? Значит, он представился и вам известно его имя? А фамилия?

— Фамилию свою он не назвал, и никто мне ее не назвал. Он и имени своего сначала не назвал, это я выспросила. Как, говорю, тебя зовут? Он как-то замялся, потом говорит: Николай.

— Как думаете, правду сказал?

— Не знаю. Я даже не уверена, что это был тот полицейский, который меня ударил. На Невском проспекте был в шлеме, в палате — в медицинской маске.

— Вы сказали, что его прощаете?

— Я ему сказала: «Да ладно, хорошо». Как-то так. Мягкий я человек, они на этом сыграли. Когда человек не одетый, на него можно легко надавить морально, оказывается. Как будто на подсознании чувствуешь себя незащищенной. Состояние растерянности. Половина мыслей о том, чтобы простыня не сползла, и на это все внимание.  Они зашли, я сижу перед ними голая, закутанная в простыню и одеяло. И, уж извините за подробности, было не сходить в туалет. Они что-то говорят, а я думаю: скорее бы они ушли, скорее бы они ушли.

— Когда они ушли, вы же смогли выйти?

— Они-то ушли, но полицейский в комнате напротив остался. Сидит за открытой дверью, смотрит. Я взяла простыню, взяла одеяло, намотала на себя и, как мумия, пошла в туалет.

— Полковник полиции Сергей Музыка или другие полицейские, сотрудники других правоохранительных органов получали у вас какие-либо показания? Может, просили написать или подписать какой-нибудь документ? Выясняли обстоятельства инцидента? Вообще, кроме тех показаний, которые вы подписали в медпункте Московского вокзала, вы подписывали что-нибудь?

— Нет-нет, ничего, абсолютно. Только на вокзале. Это меня и поразило. Полицейские начальники вместо того, чтобы выяснить, что случилось, и наказать виновных, только просили меня простить и забыть.

Я не знаю, проводится ли кем-либо вообще какая-нибудь проверка, какие-то официальные процедуры. Меня ни о чем не спрашивали и ни о чем не уведомляли. Я не удивлюсь, если узнаю, что официально никакого происшествия вообще не было. Обратила внимания, что в выданном мне в Институте Скорой помощи выписном эпикризе диагноз указан, а обстоятельства получения мною травмы — нет. Вообще нет анамнеза. Ни места происшествия, ни того, что меня ударил полицейский. Я даже не знаю, направлял ли НИИ Скорой помощи официальную информацию о травме в полицию.

Фрагмент эпикриза

— Какие-нибудь медицинские процедуры вам проводили?

— Ничего не делали, в палате я была уже без капельницы. Повязка у меня с головы слетела еще в реанимации, натекло крови на простыню. В палате тоже, смотрю, — следы кровяные на постели. Может, не хотели мне голову бинтовать, чтобы перед прессой страшно не выглядела? Не знаю. Зашел завотделением, спросил: «Ну как вы? Если что, домой вас отвезут». А мне уж очень унизительно было дальше в этой палате без одежды находиться. Когда я согласилась на выписку, мне показалось, что он счастлив был. Может, действительно показалось.

— Домой вас отвезла полиция?

— Заведующий отделением позвонил, опять приехала та же Вера Юрьевна. Но сначала устроила мне встречу с телевизионщиками. Спрашивает: «Не хотите дать интервью 78-му каналу?».  Как же, отвечаю, я  там такого наговорю, что это не пойдет в эфир. Не беспокойтесь, говорит, там будут простые вопросы.

Тут же за десять минут принесли одежду. Как волшебной палочкой махнули — и уже на месте корреспонденты 78-го канала. Я им тоже объяснила: то, что я скажу, вы не покажете. Да нет, говорят, просто расскажите, как самочувствие, как медобслуживание? Без политики. И главное: вы его [ударившего полицейского] простили? Нам надо это услышать.

Я еще подумала: ну что вы прицепились к этому прощению? Это личное дело мое, простила я его или нет.  Но сказала: ладно, я православный человек, прощаю.

Меня саму покоробило, то, что я сказала.

Потом Вера Юрьевна сопровождала меня аж до дома. Я говорю: давайте доеду сама, на электричке, на маршрутке. На полицейской машине я как-то неловко себя чувствую. «Нет-нет, мне как раз надо к подруге заехать в Лугу, я так давно ее не видела, мне так повезло», - Вера Юрьевна была убедительна.

— Маргарита, последний вопрос. Вы простили ударившего вас сотрудника полиции или нет? И будете ли вы добиваться привлечения его к ответственности?

— Да не во мне тут дело.

Если бы это был мой личный конфликт, шла бы речь о прощении или непрощении. Но поймите, он же не меня бил. Не Риту Юдину. На моем месте мог оказаться любой человек. Любая женщина.

Вот всех женщин собрать, которые стояли на улице в Петербурге двадцать третьего, и у каждой спросить: простили бы его? Каждая могла получить под дых. Речь не о личных счетах. Меня спрашивать некорректно в этой ситуации.

Дело в поведении полиции и ОМОНа. Голова плохо работала, не догадалась у полицейских спросить: а вы стаканчики картонные, которые в вас летят, прощаете нам? То есть мы вам удар ногой в живот должны прощать, а вы за картонный стаканчик на пять лет уголовные дела оформляете? Плохо мне было, еще полумертвая была, не сообразила.

Зачем была эта акция устрашения? Не только обо мне речь идет. И не столько обо мне. Я хочу, чтобы ударившего меня человека нашли. Назвали по имени. И наказали — как положено по закону.