«У него были белые глаза навыкате»

Белорус разговорил силовиков — и вот что понял.

Минчанин Анатолий во всю мощь ходил на протесты, а попался силовикам в день, когда на саму акцию попасть не удалось. Анатолия перевозили из города в город, из изолятора в изолятор, и при удобном случае он старался поговорить с силовиками, выяснить, что у тех в головах. Своей историей он поделился сThe Village Беларусь .

Карандаши в стакане

— Мы встретились с другом и решили, что прогуляемся и посмотрим по обстоятельствам: будет большая группа — присоединимся. Флагов и другой атрибутики у нас с собой не было. Прошли весь проспект Независимости от метро «Московская» до Немиги и гостиницы «Беларусь». Мы стояли на горе, там было не так много людей, и видели, что дальше все оцеплено и там щемят людей. Смысла туда идти не было, мы пошли по проспекту Машерова — там тоже все было оцеплено: и в парке, и на мосту. Решили: сегодня ловить нечего, пошли домой.

У меня был выключенный телефон, а друг периодически звонил жене, говорил, где находится. И на перекрестке Машерова и Богдановича и случилась вся история. Мы не шли ни в колонне, ни в шеренге, просто сам по себе. Да, в отдалении были группы людей с флагами, но на дороги никто не выходил. Тут по Богдановича проехали бусы — у нас не было и мысли, что начнут кого-то паковать. А они разворачиваются и перекрывают улицу. Нам надо было бежать им навстречу и уходить во дворы: пока колонна не остановится, силовики из машин не выбегают. А мы забежали в тупиковый двор рядом с военным госпиталем, там с одной стороны дом, с другой — глухой забор.

Друга сразу об землю и на моих глазах начинают бить, а я стою и не знаю, что делать. С одной стороны — надо отбивать, с другой — внутренний голос мне говорит, что это стопроцентная уголовка. Тут на меня несется с огромной скоростью огромный двухметровый амбал-силовик, подбегает и я вижу, что его глаза полны страха. И он мне в полголоса говорит: «Уходи отсюда, уходи!..», — и отходит от меня. А куда уходить? Я потом уже, задним умом понял, что надо было просто спокойно идти сквозь них. Пятьдесят на пятьдесят: вышел бы или нет. А то, что я спрятался за дерево, — мне не помогло. Подбежал такой малой дрыщ, не выше меня, худой-худой. Если бы все было по-честному и нужно было драться, я бы его одной рукой. Он взял меня двумя пальчиками и спросил: «Ну что, змагарык, добегался? Пошли!», — и повел меня.

Закинули в бус мордой в пол, руки на голове. Там уже силовики начинали выделываться, хиханьки-хаханьки. Из буса перекинули в МАЗ для перевозки силовиков — то, что ошибочно называют автозаком. Туда нас упаковали человек двадцать, тоже всех мордой в пол, руки за спину, за голову, кого-то били — особенно кто с флагом был. Один силовик сел на скамейку, прижимал меня к полу ногой и кулаком уперся в шею, вжимал в пол. И потом еще раз перегрузили — уже в настоящий автозак, в «стакан». В двухместном стакане нас было четверо. В нашем «стакане» какой-то парнишка попросился в угол и там оттирал краску, которой его пометили.

И в том, предыдущем грузовике били, но тут уже было совсем жестко. Когда упаковали в «стакан» и закрыли, какой-то силовик сказал: «Тут один на профбеседу», — потом я понял, что это за беседа. Вытащили какого-то парня из стакана и всю дорогу до РОВД его месили. Судя по крикам, это был мужик лет за 50.

Все их разговоры сопровождались матом-перематом, а еще они называли нас карандашами. «Там столько-то карандашей», — у меня брат служил на границе и говорил, что там тоже так называли задержанных.

Стена плача

Нас привезли в Советское РОВД и выстроили во дворе вдоль забора. В сети появились фото, и по этому фото, по той самой «стене плача» сестра меня узнала, еще когда мы не появились в списке задержанных. А искать стали практически сразу же: друг не вышел с женой на связь в оговоренное время — начали искать. Вот реально обидно: еще 15 минут назад ты просто шел по улице, ничего не нарушал — а сейчас стоишь с задранными руками. Ладно, если бы задержали на марше, — ну и черт с ним. А тут просто так.

Я простоял у забора 10 часов, меня оформили уже в час ночи. Заставили достать шнурки и снять перчатки. Вот они, лежат на земле — а взять нельзя. Руки начинают болеть почти сразу же, и икры ног тоже. Кто-то опускал руки — на него сразу орали, кого-то даже и били. Рядом стоял мужик с руками, стянутыми пластиковой стяжкой. Ему стяжку разрезали только часа через три, — у него были не руки, а два синих пельменя.

В какой-то момент, пока мы стояли у забора, один силовик начал ходить и собирать флаги. А второй спрашивает:

— Зачем ты их собираешь, им же еще с ними фотографироваться!

И тот начал обратно разносить флаги. И почему-то отдал флаг моему другу со словами «Ну, повезло тебе» — в смысле: «все, парень, попал ты». Оказалось, он перепутал, у кого брал флаги, — тот флаг на самом деле принадлежал другому парню в похожей куртке.

Нас привезли одними из первых, а потом все довозили и довозили новых. И ставят тоже у забора, и ты должен потесниться — то вправо, то влево. Так мне посчастливилось пару часов простоять не у железного забора, а у деревянных дверей — рукам было немного теплее. Да, в такие моменты думаешь про простые радости. И хотя я был одним из первых, оформляли меня одним из последних. Меня отводили внутрь три раза, первый раз отвели на опись имущества — часа через три после того, как поставили к забору.

Переписали вещи, составили опись — и опять к забору. Через два часа снова вызвали к какому-то оперу или следователю, не знаю. Он ведь был в штатском, без погон, в маске, но именно РОВДшный сотрудник, потому что там хватало и ОМОНа. Сначала показалось, что он нормальный, но лишь показалось. Этот опер, назовем его так, провел опрос и составил протокол. Дал мне расписаться и сказал: прочитай, распишись — все равно это ни на что не влияет.

А потом еще два-три часа на улице. В третий раз меня забрал в подвал какой-то молодой дрыщ. Вообще лютый, конченый. Орал матом, кричал, чтобы я подписал протокол. Там была написана ересь: будто я шел в колонне, размахивал флагом, кричал лозунги. Я начинаю писать в протоколе, что не согласен с изложенным.

— Куда ты, сука, пишешь?! — начал на меня орать.

Силовики реально мародерят. Отбирают вещи, и потом что у тебя там было — деньги, ценности, — забудь, все заберут. Единственное — телефоны не берут, за это могут залететь за воровство. А все, что при задержании не опишут, — попрощайся.

Когда описывали телефон, силовик на меня гаркнул:

— Емейл свой покажи!

Я думаю: зачем ему мой емейл? И потом я понял, что для него e-mail и IMEI (идентификационный модуль радиотракта телефона) — одно и тоже. Они там реально тупые. Я еще спросил: можно ли тут написать номер родных или адвоката?

— Напиши что хочешь, всем по**й, все равно никто никому звонить не будет!

Я у него спросил, почему он на меня орет матом, но он совсем невменяемый был, у него глаза какие-то белые, навыкате.

И потом снова к забору.

Ребята, что стояли и нас охраняли, — они реально конченые. Все с характерным сельским гэканьем, очень пренебрежительно относились к тем, кто говорил по-беларуски, а сами при этом переговаривались на страшной трасянке.

Забор ниже пояса весь помятый, причем помят явно дубинкой. Я пока стоял, имел порядочно времени, чтобы присмотреться. Он сам бордовый, но на нем видны запекшиеся капли крови.

Где-то в час ночи за нами приехал автозак-микроавтобус. То есть, обычный микрик, но внутри реальные «стаканы». Ни сидеть, ни стоять — напихали, как селедок, — и увезли на Окрестина. Водитель этого микроавтобуса сказал, что, когда подъезжал, очень хотел нас «подбрить» зеркалом — то есть, проехать вдоль всех нас и зацепить зеркалом. Ну вот тебе что — удовольствие это доставляет?

Свидетель-милиционер впал в панику

Привезли на Окрестина и кто-то из нас, кто был уже не первый раз, посмотрел в щелочку и сказал: «О, здесь есть врач — можно расслабиться». Типа: есть врач — значит, бить не будут.

Уже было начало третьего ночи, нас 20 человек закинули в 6-местную камеру. Я сел на скамейку и облокотился на тумбочку, по-другому после стояния у забора руки не работали, я потом три ночи не мог найти удобную позу для сна.

В ИВС на Окрестина пол-этажа отгорожено под суд. Охранник тебя приводит и передает под подпись кому-то другому, и тот ведет тебя на суд. И вот охранник меня передает тому самому «оперу», или как его там, из Советского РОВД, и он меня ведет на суд! Суд был очный, не по «скайпу».

Меня судил судья Волк. Он невменяемый, цепляется ко всякой фигне. Мне припомнили все мои административки по превышению скорости — это, естественно, выступило отягчающим обстоятельством. В этой стране, если ты превысил скорость на пару километров в час, будь готов к тому, что отвечать за это будешь до конца жизни.

И тут оказалось, что моим свидетелем выступает этот же «опер» из РОВД. Он мне скомандовал: лицом к стене, руки за спину, — а сам начал давать показания. Он не прятался под балаклавой, но был в маске и странной кепочке. Назвал свое имя: Бельский Никита Александрович. Но я слышал, что на суде это ФИО очень популярное у свидетелей.

И вот он начал городить такую ересь, что аж ужи вяли. Якобы лично он и меня задержал, и еще 60 человек. Судье все пофиг, они не стал меня слушать. Деланно удалился на вынесение постановления, через полминуты вернулся: 15 суток, свободен.

На обратном пути я Никите Александровичу высказал все, что о нем думаю. Причем, по-моему, он реально был в панике. Не скажу, что он прямо испугался, но запаниковал. Когда он меня сдавал охраннику и расписывался в журнале, я спросил:

— Никита Александрович, это вас мама так врать научила?

Он не нашелся, что ответить. Рядом был еще какой-то охранник, ответил вместо него: «А вы знали, куда шли». Ну вот куда я шел? Ты вообще там был, ты видел, куда я шел? А Бельский расписывается, и у него дико трясутся руки. Я говорю ему:

— А ручки-то чего трясутся? Все-таки стыдно врать?

— Мне стыдно, что вы, дебилы, ходите по улице.

— Эти дебилы тебе зарплату платят.

Он должен меня передать охраннику, я стою у стены — а у Бельского какая-то суматоха началась. Кто-то кричит про меня: «А это чей? Что он тут делает?» — а Бельский по коридору какие-то непонятные движения выделывает, туда бегает, сюда бегает. Мне реально смешно было: я ему сказал всего пару слов — а он в такую панику впал.

«Им бы просто кричать, бежать, бить»

В тот же день меня перевели в другую камеру, там уже было посвободнее: семеро на 5-местную. Там мы переночевали, и ожидалось, что сегодня нас переведут в ЦИП. Но потом дали отбой, через час погрузили в милицейский МАЗ и повезли в Жодино.

Нас двадцать человек и их четверо. Один старший и трое салапетов; все в черной форме и балаклавах. Эти охранники всю дорогу в телефонах своих просидели. Один из них звонил домой, говорил: да, зайду в магазин, молока куплю, хлеба куплю. Ну просто обычные люди, с обычными потребностями. А потом становятся суками.

В Жодино мы долго сидели в машине: приехало много других, мы ждали разгрузки. И нашим бойцам очень не терпелось показать свое моральное и интеллектуальное превосходство, хотя ни того, ни другого у них нет.

Причем, я обратил внимание, что к людям, которые имеют какое-то отношение к уголовному миру (например, по наколкам опознают), они лучше относятся, чем к нам. Казалось: если бы не милиция, они бы сами сидели, их прям прет от этой тюремной романтики. У одного парня была печатка, и охранники все пытались у него выяснить: сидел он или не сидел, — а тот им не отвечал. Тогда они взяли наши личные дела и начали искать зеков: они же уверены, что мы все уголовники конченые. Ко мне приколупались за мои административки: кто это у нас тут такой, любишь погонять, да, гонщики у нас завелись?

Их старший вышел, и им очень хотелось поговорить.

Тут меня поперло. Все говорили по чуть-чуть, но, кажется, я беседовал с ними больше всех остальных. Разговаривали так с полчаса, многие высказались. Я старался модерировать все это дело, чтобы никто никого не перебивал, не переходил на крик, чтобы не закончилось все плохо. Рядом со мной сидел один хороший дядька, с его стороны была сильная моральная поддержка. Это был капитан ГАИ в отставке. Сам здоровый, двухметровый. И он этих омоновцев вообще ни в грош не ставил, говорил им, что хотел и как хотел. Ну, ребята, вы сами захотели.

— Ну что там ваша Светка? — спрашивают.

— А что, — отвечаю, — ты думаешь, мы тут только ради Светки? Если Светка вдруг исчезнет — что-то поменяется, акции прекратятся?

У них настолько промыты мозги, что просто жесть. Я им все высказал, начиная со дня выборов. Рассказал им, что властями нарушено пол-Уголовного кодекса, включая статью 357, часть 3, за которую предусмотрена, в том числе, и смертная казнь. Это захват власти силовыми методами с жертвами среди мирного населения.

УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС

Статья 357. Заговор или иные действия, совершенные с целью захвата государственной власти

3. Действия, предусмотренные частью второй настоящей статьи, повлекшие гибель людей либо сопряженные с убийством, — наказываются лишением свободы на срок от десяти до двадцати пяти лет, или пожизненным заключением, или смертной казнью.

— А мы что нарушаем? — говорю. — Закон о массовых мероприятиях сам по себе противоречит Конституции. Мы ничего не нарушаем, мы мирно ходим.

В какой-то момент я их даже троллить начал, мне это по кайфу стало.

— А вот вы знаете статью 5.3 КоАП? О чем она?

А они такие глазами хлопают: нет, не знаем.

— А какого хера вот я, айтишник, знаю, а вы, сотрудники милиции, не знаете?

Стоят, лицом щелкают.

— Статья эта, — говорю, — Называется «Крайняя необходимость». В случае, когда у людей нет законных способов отстоять свои права — те же самые массовые мероприятия — даже по текущему законодательству эти действия не являются нарушением.

КОДЕКС ОБ АДМИНИСТРАТИВНЫХ ПРАВОНАРУШЕНИЯХ

Статья 5.3. Крайняя необходимость

1. Не является административным правонарушением действие, совершенное в состоянии крайней необходимости, то есть для предотвращения или устранения опасности, непосредственно угрожающей личности, правам и законным интересам данного лица или других лиц, интересам общества или государства, если эта опасность при данных обстоятельствах не могла быть устранена другими средствами и если причиненный вред не является более значительным, чем предотвращенный.

Потом они сменили пластинку: мол, среди вас же ходит много радикалов! Я говорю: вот перед вами сидят 20 человек — вы видите хоть одного радикала? Они говорят: ну, мы же не знаем, кто вы есть, вот, мол, смотрим, ищем, пытаемся выявить. Один из них говорит:

— А вот если бы вы взяли, сами бы их поймали и нам отдали — а сами бы митинговали…

И кто-то из нас ответил:

— Вы понимаете, что если мы сейчас начнем в толпе ловить радикалов, то мы по уголовке сядем? Потому что все радикалы в толпе — это ваши тихари!

А они такие: да не, да что, да ладно вам!

Была еще такая картина с флагом. Они же стелют БЧБ-флаг на пол и заставляют по нему ходить. И мы в этот МАЗ тоже грузились, ступая на флаг. И я говорю им:

— Вот вы топчетесь по флагу и заставляете нас по нему ходить. Мне неприятно. Зачем вы это делаете?

Один из них отвечает:

— Это мое мнение, я его выражаю.

— Ты понимаешь, — говорю, — что мужики свое мнение так не выражают? Это наш, беларуский национальный флаг. Враги, когда захватывают флаг в бою — так с флагом не поступают. А мы же вроде даже не враги…

И он стоит, опять глазами хлопает, ему сказать нечего.

Были среди нас, задержанных, те, кто уже не в первый раз попался. Были и те, кого в августе били, в том же Жодино. И вот спрашиваем: а зачем было так лупить задержанных? «А мы не видели, мы не знаем». Это у них стандартное: мы такого не знаем. Кто-то, может, и лупил кого-то, но мы не при делах, это точно не мы.

Один из этих силовиков сидел в углу и все в свой телефон пялился. И уж очень он мне напомнил моего лжесвидетеля из суда, Бельского. Я не могу утверждать на 100%, что это он. Но почему-то я был уверен, что узнаю его из тысячи — по словам, по глазам, по голосу. У него характерные брови, говор тоже примечательный. И напрямую ж не спросишь — может прилететь. И начал издалека:

— Зачем нас у забора 10 часов держали? Зачем в РОВД избивали? Вот в Советском РОВД кто-нибудь из вас был?

И двое омоновцев смотрят на этого третьего, с телефоном, ожидая, что тот сам ответит. Потом обратно поворачиваются ко мне и заявляют:

— Нет, никто не был!

Про БЧБ-флаг немало говорили. Я спрашиваю:

— Ты хоть знаешь историю этого флага?

— Нет, — отвечает. — Я уже при новом родился.

То есть, им даже 25 лет нет еще. А один из них говорит:

— А вот в Бресте какой-то малолетка красно-зеленый флаг сжег.

— Но мы же не топчемся по красно-зеленому, ничего плохого с ним не делаем — так зачем же так делаете с нашим?

— Так вот, малолетка в Бресте…

— Ты понимаешь, что малолетка в Бресте — это один частный случай? А вы все так делаете. Зачем вы так делаете?

Опять нечего ответить. Они элементарно тупые. Для них понять вещи логически невозможно. Что есть частное, что есть общее, какие причинно-следственные связи — для них это очень тяжело. Им бы просто кричать, бежать, бить. Я продолжаю:

— Если вы нас хоть чуть-чуть как людей уважаете, не заставляйте нас топтаться по флагу, уберите его.

Тот ответил:

— Вы нам не оставляете выбора, я уже просто вынужден убрать флаг.

Хрена! Ничего он не убрал. На словах они такие герои, а как только возвращается начальство, то и всё. Снаружи поступила команда выводить нас, флаг они не убрали. Тогда этот наш экс-капитан милиции попытался на ходу его сдвинуть, и на него снаружи старшие начали орать: «Я щас тебе!..» Но все же флаг оказался чуть-чуть сдвинут, достаточно, чтобы мы по нему уже не ступали.

И вот какова была цель этой их беседы? Доказать, что они вот тут такие интеллектуально развитые, образованные, а мы, 30-40-50-летние неучи, заблуждаемся, ничего не знаем, ничего не понимаем? А они, красавцы, всерьез думают, что могут что-то противопоставить, что-то доказать взрослым состоявшимся людям. Но все, что они могут, — это просто применять силу, когда находятся в толпе. Вот и все.

Миша-Балаклава vs. нормальные силовики

В Жодино есть такой небезызвестный Миша-Балаклава — он как раз нас принимал. Пока нас описывали, мы стояли лицом в стену, и по голосу и интонациям я думал, что это какой-то амбал. А там такое мелкое создание, что… Охрана в тюрьме не носит балаклавы, он там один такой был. Говорят, что хочет в ОМОН попасть. Наши фамилии в списке он и на третьи сутки не мог прочитать.

С нами сидел один парнишка. Он, когда в камеру попал, говорит:

— Смотрите, что у меня есть.

Снимает свитер, под ним — майка с дырой на всю грудь. Там был принт «Погони», и этот Миша-Балаклава взял его майку и аккуратненько вырвал всю «Погоню». И это же не вышито, а просто нарисовано, там никаких швов нет. И этот Миша-Балаклава вырывал по живому рисунок и все это время заставлял парня голым приседать. Что тебе вот это дало? Ты себя стал сильнее чувствовать? Умнее? Лучше? Чего добился?

В Жодино обслуга, баландеры, — это все зеки. С ними в принципе особо и не поговоришь. Кроме отбитого Миши-Балаклавы, было несколько тюремщиков, которых фиг поймешь: вроде и не жестили, но все равно видно, что так себе ребята.

Но вот был один парнишка, ему прям респект. И помогать пытался, и прикурить пацанам давал, время мог сказать, новости некоторые пересказывал. Все остальные люто сс*тся заходить в камеры, а этот, когда приносил передачи, смело в камеру заходил. Причем после приезда этот парнишка был первым из силовиков, кого мы увидели с открытым лицом. И один из нас спрашивает у него:

— А чего это все в балаклавах, а вам что — не положено?

— Кто — все?

— Ну, коллеги ваши.

— Они мне не коллеги, — ответил он.

А вот имени его не знаю, кажется, даже не проскакивало.

В Жодино мы просидели 4 дня. В субботу нам начали раздавать бумажки — оплата за питание. Их же обычно раздают в конце отсидки, и у всех проскочила мысль: ура, отпускают! Наверное, революция состоялась! Сейчас за нами приедут, шампанское, все дела!..

Нас вывели, рассадили по машинам — по настоящим автозакам, строго по числу мест в «стаканах». И повезли, везли пять часов, и пока не привезли и на одной из дверей я не увидел печать со словами «Могилевский облисполком», — мы не знали, куда везут. А тут бац — радио: «Могилевское время — восемнадцать часов». Так мы попали в изолятор в Могилеве.

В Жодино за четверо суток ни разу не было шмона, а в Могилеве каждое утро шмон. Приходят сразу человек 10-15, всех выводят, всем температуру «пистолетом» прощупывают. Простукивают стены, зеркальцем под все шконки заглядывают. Но относились нормально, без жести.

К нашему приезду, похоже, подоставали из запасов новую посуду: алюминиевые тарелки, кружки. И какие-то ребята ее быстренько изрисовали: выцарапывали «Жыве Беларусь» и т.д. Один из охранников пытался выделываться:

— Какого хера испортили посуду?! Завтра, суки, будете из рук жрать!

На него в ответ начали наезжать, и он быстренько дал заднюю, сказал: чуть что, я вас предупредил.

Но в целом в Могилеве были более покладистые тюремщики. В основном, относились примерно так: «Мы тут не при делах, просто делаем свою работу». Даже пытались поговорить. Был какой-то прапор, который постоянно шутил, пытался разрядить обстановку.

Была одна охранница-женщина, лет до тридцати, она к нам явно была неравнодушна. Как-то нас выводили на очередной шмон, и она тут же была. Кто-то из нас спросил:

— А вам зачем это? Обязательно ходить, когда мужиков шмонают?

А она ответила:

— Я хочу рядом с нормальными мужчинами побыть.