Андрей Кураев: Жалко, что Навальный не рассказал о дворце Патриарха в Геленджике

Бывший священник рассказал о покушениях на себя и о моральном кризисе в руководстве РФ.

29 декабря 2020 года епархиальный суд, обвинив Андрея Кураева в «хуле на церковь» и в оскорблении протоиерея Агейкина (за которое Кураев извинился), постановил лишить протодиакона РПЦ священного сана.

Ну а следом митрополит Иларион заявил, что Кураев может быть и вовсе отлучен от церкви. Многие связывают такие резкие шаги с тем, что независимый Андрей Кураев – кумир либералов, а также большая заноза для руководства РПЦ, которое он нещадно критикует.

Издание «Собеседник» поговорило с бывшим священником РПЦ:

– Андрей Вячеславович, вы уже решили, будете ли подавать апелляцию во Вселенский (Константинопольский) патриархат по поводу лишения вас сана? И что означает для вас угроза отлучения от церкви?

– Пока нет утвержденного Патриархом Кириллом приговора, об апелляции не может быть и речи. Значит, моя ситуация остается подвешенной, пока на решении епархиального суда нет резолюции Патриарха. Что от меня зависело, я сделал – подал Патриарху ходатайство о пересмотре этого решения. И если он мне в этом откажет, просто подписав приговор, вот тогда я и задумаюсь, что и как делать дальше.

– Насколько эта ситуация для вас болезненна?

– Самая большая и неприятная неожиданность – это, конечно, заявление митрополита Илариона о том, что он готов ставить вопрос о моем отлучении от церкви. Неожиданна такая подлость от человека, которому когда-то я помогал в трудную минуту его жизни. Кроме того, священный сан – это некая привилегия в церковной жизни, и без этого верующему человеку можно прожить. А отлучение от церкви – это уже экзистенциальная угроза. Это покушение на то, что для меня, как и для всех верующих людей, очень дорого и значимо. Поскольку угроза экстраординарная, значит, и меры защиты тоже могут быть серьезными. В том числе и переход в другую православную церковь.

– Почему митрополит Иларион сделал такое угрожающее заявление?

– В ином случае я мог бы ответить штампом: не от большого ума. Но митрополит Иларион человек умный, хотя и с серьезной нравственной порчей. Значит, он просто озвучил то, что повелел ему сказать Патриарх. Это называется повышение ставок в этой игре. Повышение уровня угроз. Иларион дает понять, что Патриарх настроен крайне жестко и никакого мирного урегулирования не произойдет. Ну это ладно, я-то буду дальше жить и без Патриарха Кирилла, а вот церкви с Патриархом Кириллом во главе будет трудно. У Патриарха когда-то была репутация умелого дипломата. И вдруг оказалось, что он неспособен решать кризисные ситуации – как в мелочах, например со мною, так и с украинским церковным кризисом. Это стиль его управления. Он решил, что ему надо казаться вот таким грозным. То есть «любить меня вы не обязаны, но подчиняться и бояться должны». И это очень печально. Потому что речь ведь не о ярле из сериала «Викинги», а о лидере христианской общины.

– Если в стране и в церкви что-то изменится, есть ли у вас шанс занять место Патриарха?

– Я бы тут попросил всех проявить милосердие к Русской православной церкви и ни в коем случае не давать мне епископство и патриаршество.

– Серьезно?

– Ну не мое это. Я никогда ничем не управлял. А старого медведя не научить новым фокусам. В истории церкви такое бывало, когда столичные клирики, устав от собственных интриг, принимали решение: а давайте позовем какого-нибудь отшельника, человека с хорошей этической репутацией, но немножко инопланетянина в нашем аппарате, чуждого всем нашим партиям, вот пусть он и будет у нас Патриархом. Кончалось это плохо – человек без аппаратного опыта становился заложником в руках временщиков. Они быстренько понимали, какие ключики можно подобрать к этому новому суперархиерею, и начинали продвигать своих людей и свои бизнес-проекты. К сожалению, по принципам своего управления церковь уже давным-давно не отличается от любого другого иерархически выстроенного карьерного ведомства.

Довезти медвежонка

– Не раскаиваетесь ли вы, что посвятили себя карьере в этой церкви? Возможно, надеясь исправить ее изнутри. Не ошибка ли все это?

– Нет. Потому что, во-первых, все-таки жизнь оказалась очень интересной. Помню, когда я был аспирантом в Институте философии Академии наук, передо мной возник вопрос выбора – уходить в семинарию или нет. Сделать этот перескок в том 1985 году было весьма непросто. В том числе и из-за несогласия родителей. И вот как-то в храме, поджидая, когда батюшка освободится после службы, я просто сидел в тишине и вдруг поставил для себя вопрос: ну а если? Если все-таки батюшка не благословит поступать в семинарию? Если мне придется остаться навсегда в стенах этого Института философии? И знаете, такой ужас меня объял, что память о нем я пронес через всю жизнь. И вот прошло уже почти 40 лет, и я рад своему решению. Я посмотрел мир и видел хороших людей. И что еще более удивительно, некоторые хорошие, светлые люди в итоге сказали мне спасибо, и мне это очень дорого. Недавно была у меня лекция, в конце которой парень, студент лет 20, задал серьезный обстоятельный вопрос о перспективах католической церкви в сравнении с православной церковью, причем речь его была очень грамотна и умна. В ответ я сказал, что никогда еще с такой радостью не завершал свою лекцию. Помните, у Высоцкого: «Я успеваю улыбнуться, я видел, кто придет за мной. Мы не успели оглянуться, а сыновья уходят в бой». Есть молодые люди, которые продолжат думать и работать. А дальше произошло нечто совсем неожиданное. Ко мне подходит седовласый человек, явно старше меня, и просит поставить автограф на моей книжке. Диктует свою фамилию – и я узнаю моего любимого «семинариста». Так в университете называются молодые преподаватели, которые ведут семинары в группах. И вот мы всей группой очень любили его семинары по истории философии. А этот парень, который задавал вопрос, оказался его сыном. Понимаете? Когда любимый преподаватель приходит на твою лекцию и приводит своего сына, в этом есть какая-то удивительно красивая завершенность... и угроза. Цикл-то завершен. Можно уходить...

– Простите, но мне кажется, вы рано говорите об уходе. У вас впереди, я уверена, большое будущее. Даже если вас лишат сана и даже если отлучат от церкви. Все равно варианты будущего существуют. Какие они могут быть?

– Хоть я всегда старался максимально рационально обосновывать свою позицию и позицию церкви перед разными людьми, в душе я немножко мистик. Я считаю, что всё в моей жизни происходит вовремя и по этой причине тоже не надо забегать вперед. Отсюда одно из правил моей жизни – решать проблемы по мере их поступления. Вот, скажем, 29 апреля 2020 года. Мой план на этот день состоял в том, чтобы забрать из ИКЕА медвежонка, которого заказала моя внучка. Я уже возвращаюсь домой с добычей, и тут мне начинают звонить журналисты и сообщать, что Патриарх Кирилл отдал меня под церковный суд. Но я в тот момент на скутере, вместе с огромным медведем, а впереди МКАД и весь Ленинский проспект. Поэтому первая задача, которую надо решить – выжить в этой поездке и доставить подарок ребенку. Лишь после этого я буду готов воспринимать новую информацию и беседовать на другие темы… И потому я отказался от сиюминутных комментариев… Сайт патриархии потом написал, что для Кураева важнее игрушки, чем священный сан… Точно так же и сейчас. Будет приговор – буду думать. Но в день, когда и если это произойдет, журналистам я буду говорить: «Знаете, у меня нет слов. Одни буквы Д и Б (бессмертная реплика Лаврова!)». И пойду на этом приговоре спать. Потому что в первую минуту принимать решения нельзя. А затем поживу с этим месяц или два, прислушиваясь, что происходит в моей душе, в совести, в разуме. И только тогда уже можно будет приступать всерьез к новым решениям. Пока же я просто честно говорю патриархии: не преувеличивайте свою роль в моей жизни и в моей вере.

Покушений было немало

– И все-таки скажите, разве не лестно оказаться в компании людей, которые были отлучены от церкви – Толстой, Джордано Бруно, Ян Гус, Наполеон, Фридрих Второй, парочка французских королей, – и войти в историю наравне с ними?

– А еще я в одной компании с ними потому, что и меня мама родила. Кроме того, Сократ ведь умер, и я вот тоже что-то плохо себя чувствую. Почему мне это должно быть лестно? Не понимаю.

– Боюсь, что вам не понравится и другое сопоставление – что вы такой Навальный от церкви. Хотя, если уж на то пошло, вы свою прекрасную битву против лжи и коррупции начали раньше Навального. Вы, кстати, не боитесь отравления?

– Тут я скажу словами классика: «Нет, я не Байрон, я другой». Но в моей жизни покушений было немало, так что это для меня не новость.

– А что это были за покушения?

– На Сахалине меня одаривали баночками икры с толченым стеклом. В Ялте подходили с ножом, в Москве с пистолетом, в Сухуми с «калашниковым», в Кишиневе просто с кулаками. В 1990-м был старичок-коммунист, охаживавший меня палкой в метро за то, что я был в ненавистном ему подряснике. А в 2010-м какая-то пьянь на московской улице прежде удара уточнила, я ли Андрей Кураев... Про попытки «наслать порчу» я уже помолчу (а это тоже покушение, хотя и с картонным мечом).

– А как вы относитесь к событиям, связанным с Навальным? Вам интересны его расследования – например про дворец?

– Я, безусловно, желаю Алексею скорейшего освобождения. Он себя называет православным человеком, и я надеюсь, что это действительно так. Фильм про дворец я, конечно, видел. Жалко, что там он не тронул тему еще и соседнего дворца – огромной резиденции Патриарха в том же Геленджике.

Патриарх – убийца надежд

– В середине нулевых вы говорили, что у церкви есть 10 лет на то, чтобы влюбить молодежь в православие, иначе демографическая ситуация так изменится, что это будет другая страна, другая идентичность и это будет уже не православная Русь. 10 лет прошло. Сбылись ли ваши слова?

– Я тогда приводил слова одного из чиновников администрации президента, который говорил, что к 2050 году страна станет другой вследствие миграционных процессов. Большинство к этому времени станет мусульманским. Лично меня это не очень радует, и потому я предлагал: чтобы этот сценарий не реализовался, молодежь надо влюбить в православие. Причем это нельзя откладывать до 2050 года. Тут как с развитием болезни. С определенного срока процесс станет необратимым. Поэтому я и говорил, что нельзя упустить ближайшие 10–15 лет. Но говорил я это в 2007-м. И эти годы для миссии мы упустили. Соцопросы, в том числе проведенные в МГУ, говорят, что за 10 последних лет число молодых людей, готовых считать себя православными, упало почти вдвое. И думаю, что это уже необратимо. К сожалению, тот человек, на которого я возлагал свою последнюю надежду, Патриарх Кирилл, оказался убийцей всех этих надежд. Потому что он умудрился создать за последние 10 лет очень отталкивающий образ и себя лично, и церкви. Первые два-три года его правления еще давали основание для надежд, но скандал с Pussy Riot и последующие шаги эти надежды обнулили. Этот спад интереса к православию совпал с моим увольнением из МГУ по инициативе того же Патриарха (в 2014 году). Случайность? Не думаю…

– Кроме того, молодежь еще и язык ваш просто не понимает. Лично вас интересно слушать и читать. Но официальные представители церкви и массовая молодежь, не говоря уже о рэперах и тиктокерах, – это просто разные планеты. Видимо, следует признать, что для молодежи церковь – отрезанный ломоть. И это обрекает РПЦ на гибель.

– В этом смысле во мне можно увидеть лабораторную мышь. Если Патриарх Кирилл не сумел и даже не попытался найти какого-то общего языка со мной (а это идеально лабораторные условия: я верующий человек, мы давно знакомы, я ему помогал стать Патриархом) – какие тогда, простите, шансы на то, что Патриарх и его команда смогут привести в православие миллионы даже не китайцев, а наших же русских подростков? Поэтому я считаю, что у меня есть право быть пессимистом. Словами о гибели я разбрасываться не стану, но довольно очевидно, что роскошные дворцы, которые возводят Патриарх Кирилл и его команда – не только личные, но и огромные храмы, избыточествующие своей роскошью, – вот они в обозримом будущем будут испытывать очень большие проблемы в своем бытовом обеспечении. Дело в том, что сейчас представление молодежи о церкви надо вытаскивать из минуса, а не из нуля, как было 20 лет назад, когда это было просто областью незнания. Сегодня представления молодых о церкви четко стигматизированы. Для них церковь – это про власть, стяжательство и лицемерие. Все штампы советской атеистической пропаганды оказались реанимированы, увы, во времена Патриарха Кирилла и не без помощи его команды и его лично. Общение священников со студентами скатывается к ситуации, которая однажды была в Самарском университете, когда местный митрополит Сергий вливал в уши студентам красивое «бла-бла-бла», а потом встала девушка и сказала: «Владыка, мы видели, на каком «Ауди» вы приехали – вам не стыдно на таком лимузине ездить?» «Ты свинюшка», – только и смог ответить митрополит. А теперь представьте, что на месте митрополита я. Допустим, мой скутер не вызывает отторжения у студентов, но вопрос насчет чьих-то «Мерседесов» и дворцов остается. И мне его задают. Единственное, что я мог бы – это спросить у Патриарха: «Ваше святейшество, вы можете даровать мне позволение критиковать вас ради вашего блага и блага церкви?»

Православие – психотерапия для бедных

– Какие реанимационные меры церкви нужно срочно принять в отношении самой себя?

– Я бы советовал Патриарху срочно на недельку уехать в Ватикан и провести там закрытые консультации с двумя римскими папами. С Бенедиктом и Франциском. И пройти вот такой курс повышения квалификации. Бенедикт поделился бы умением уходить в отставку. А Франциск рассказал бы о том, как не надо шиковать и дразнить людей в достаточно бедном мире. И еще он рассказал бы, как не казаться прислужником хунты. Для папы Франциска это очень важная тема, на которой он сам однажды обжегся, когда слишком сблизился с одним аргентинским диктатором. И потом ему пришлось в этом очень горько каяться.

– Вопрос немного в сторону. Как глубоко верующий человек относится к психотерапии и психологам? И прибегали ли вы сами когда-либо к услугам психотерапевта?

– К психологу я обратился только один раз в жизни. Это была моя любимая студентка психологического факультета на пару курсов постарше меня. Я пришел к ней в общагу с вопросом: «Ирочка, дорогая, протестируй меня, поговори со мной внимательно, не схожу ли я с ума». Это было как раз тогда, когда во мне рождалась религиозная вера. И я, естественно, испытывал сомнения, а не «кукушка» ли это, не поехал ли я умом. Она со мной провела какие-то тесты, потом обсудила их со своими однокурсницами, и они мне выдали диагноз: ты совершенно психически здоровый человек. Я даже не стал ей объяснять, в чем дело, то есть она ничего о моих исканиях не знала. А вообще-то священники и психологи – конкуренты. Наш бизнес похож. И не случайно многие священники, снимая сан, становятся коучами и психотерапевтами. И в целом у меня есть некий печальный вывод: в своем массовом изводе православие – это психотерапия для бедных. Просто я вижу, сколь много среди священников, в том числе и молодых, людей, абсолютно равнодушных к жизни церкви, к богословию и к тем людям, которых они якобы должны окормлять. Поэтому и их «терапия» сводится к пяти-шести банальным советам в стиле «молись, постись, слушай радио «Радонеж».

- А вы не ощущаете себя Дон Кихотом?

– Нет. Мельницы, с которыми я борюсь, отнюдь не иллюзорные, они очень даже клыкастые и властные. И очень высоко мнящие о самих себе. И уже по этой причине я себя с Дон Кихотом не отождествляю. Видите, какой большой список различий у нас в итоге получился: я не Навальный, не Толстой, не Дон Кихот. И не святой.