«Отключился кислород — и жертв было не два человека»

Доктор рассказал правду о коронавирусе в Беларуси.

В начале марта белорусы узнали об очередном громком увольнении «за позицию» — на этот раз в Витебске. С 3 апреля не продлевают трудовой контракт Владимиру Мартову — заведующему отделением анестезиологии и реанимации городской клинической больницы скорой медицинской помощи (БСМП). Многие считают: врач неугоден властям, так как открыто высказывается о проблемах с COVID-19 и ситуации в стране после выборов. В эксклюзивном интервью tut.by доктор Мартов рассказал о ЧП в БСМП, после которого погибли пациенты на ИВЛ. Реаниматолог сообщил об этом министру здравоохранения. «Я понял: мои дни в качестве заведующего отделением сочтены», — говорит врач.

Владимир Мартов в медицине — 30 лет. Карьеру начал анестезиологом-реаниматологом в Шумилинской районной больнице. Затем работал в 1-й городской клинической больнице в Витебске. С 2003-го — анестезиолог-реаниматолог в городской БСМП. В апреле 2016 года возглавил здесь отделение анестезиологии и реанимации.

Владимир — продолжатель медицинской династии. Его отец — Юрий Мартов — известный хирург, ученый, педагог. Мать — врач-инфекционист. Медиком работает и жена — Елена Мартова, она детский лор-доктор.

Доктор Мартов гордится тем, что окончил Витебский медицинский институт.

— Это было в 1991-м. В этом году отметим с однокурсниками 30-летие окончания вуза.

«Я знал, что контракт со мной не продлят: это самое простое, как наказать за позицию»

Напомним, 1 марта Владимир Мартов получил от администрации БСМП уведомление о том, что с 3 апреля с ним не продлевают трудовой контракт — «в связи с истечением срока его действия».

— Это было ожидаемо. Я знал, что контракт со мной не продлят: это самое простое, как меня наказать за позицию. И этот ход — законный, не несет никаких рисков для тех, кто принял это решение. Мое недопонимание с начальством началось еще в ноябре прошлого года, когда я сказал в интервью, что в Беларуси не готовились ко второй волне коронавируса, а закупали автозаки. Меня тогда вызвали в облздрав и попросили: «Мартов, если говорите про политику, не говорите про медицину».

В БСМП полгода не было главного врача: с конца апреля 2020-го, когда уволили Сергея Лазаря, до середины сентября, когда назначили Андрея Захарова. Владимир Мартов говорит, что рабочие отношения у него с новым «главным» не сложились.

— На каком-то этапе я понял: адаптироваться к новому руководству мне не удастся. Человек пришел, к сожалению, решать не медицинские проблемы. Ведь если в больнице во главу угла ставится оказание медицинской помощи, все остальные службы пляшут вокруг этого. Но с приходом нового главврача это отошло на второй план. Самыми важными стали бухгалтерия, экономика.

«Произошел технический сбой в системе подачи кислорода — и умерли пациенты»

Прошлой осенью БСМП стала главной в Витебске по приему и распределению пациентов с коронавирусной инфекцией. Под ковид развернули три корпуса: терапевтический, хирургический, акушерский.

— И нагрузка на кислородную систему стала просто сумасшедшей, — говорит Владимир Мартов. — При этом из первой волны эпидемии мы вышли с изношенным оборудованием. Произошел технический сбой: где-то на уровне кислородной станции нарушилась подача кислорода. Выяснилось, что его поступление для пациентов на ИВЛ в том объеме, который был раньше, невозможно.

Мы теряли кислородные точки — одна за одной, палаты — одна за одной. Метались и пытались понять: почему там, где в первую волну эпидемии нормально подавался кислород, он уже не подается.

Били тревогу: обращались и к своему руководству, и к «кислородчикам» — работникам кислородной службы. Приезжали специалисты из Минска, два раза меняли систему подачи газа. Это была целая «войсковая операция»: больных на ИВЛ переводили на другие аппараты. Нам было очень тяжело.

Но эти меры ни к чему не привели.

Проблему спускали на тормозах, ее даже запрещалось обсуждать.

Мы теряли кислородные точки — одна за одной, палаты — одна за одной. Метались и пытались понять: почему там, где в первую волну эпидемии нормально подавался кислород, он уже не подается.

Катастрофа случилась 7 и 8 января: в хирургическом корпусе три раза отключалась подача кислорода — на 15, 20 и 23 минуты. Стали умирать люди. Кто-то умер в те же дни, кто-то — на следующий день, кто-то — через 3−5 дней… Это очень страшно, когда умирают пациенты, которых ты тянул, спасал, как мог. Когда лицо человека чернеет на глазах у медиков — а мы ничего, вообще ничего, ни-че-го не можем сделать!

У Мартова от волнения дрожат руки.

— Сколько было жертв?

— (Долгая пауза.) Не один и не два человека. Промолчать об этом ЧП я, разумеется, не мог — написал министру здравоохранения Дмитрию Пиневичу. Он прислал комиссию в нашу больницу. Систему подачи кислорода никто не исследовал, со мной обсуждали совсем другие вопросы. В итоге я же получил выговор: за то, что неправильно лечу коронавирусных больных.

После этого главврач перестал со мной общаться. Разбираться же надо не со сбоями в кислородной системе, а с тем, кто выдал проблему. И стало понятно, что мои дни в качестве заведующего отделением сочтены.

Систему подачи кислорода никто не исследовал, со мной обсуждали совсем другие вопросы. В итоге я же получил выговор: за то, что неправильно лечу коронавирусных больных

Но перебои с подачей кислорода периодически по-прежнему происходят. Это нужно решать! И есть пример, когда чиновники от медицины не прятали проблему, а решали ее. В 2005 году в роддоме в Гомеле погибли две женщины: при кесаревом сечении им был нужен наркоз — а в баллоне оказался не кислород, а углекислый газ. После этой трагедии в операционных появился дорогостоящий современный мониторинг — и такие смерти сейчас просто невозможны.

«С чердака 4 часа потоком течет горячая вода, а нас успокаивают: «Это конденсат»

— Нашей больнице вообще стало «везти» на ЧП. В середине января у нас произошел пожар на дизельной электростанции. Но все обошлось, никто не пострадал.

А через неделю произошла новая авария. В операционном блоке хирургического корпуса прорвало трубу — и с потолка сильным потоком полилась горячая вода. Это продолжалось 4 часа! Все это время санитарки, медсестры, врачи бегали с ведрами и сливали эту воду.

Я думаю, это лозунг всей системы: «Это не потоп, это конденсат». Его можно написать большими буквами и повесить на красном баннере

Это был тихий ужас. А администрация всех успокаивала: мол, ничего страшного не происходит, это не горячая вода, это конденсат. Четыре часа бодания — и наконец пришел сантехник, перекрыл воду. С потолка в месте «потопа» отвалился кусок гипсокартона, и до сих пор это не заделали.

Наша больница тогда работала как ковидный госпиталь, и операции в хирургическом корпусе не делали. Но буквально в пяти метрах от «потопа» в палате лежали тяжелые больные с коронавирусом. Три пациента в сознании дышали кислородом. С кислородных точек перевести их было нельзя. Но они молодцы, даже шутили: потонем, мол, как крейсер «Варяг», но никуда отсюда не уйдем.

— Была ли проверка после этого инцидента?

— Да (смеется). Администрация дознавалась, кто снимал и потом «слил» в интернет видео. Кто предатель, кто не дал замести проблему под коврик? А «потоп» снимали многие сотрудники — и каждый по своей линии посылал своему начальнику, чтобы срочно вызывали аварийку.

И даже на следующее утро, когда видео попало на сайты, в паблики, администрация уверяла: это не потоп, это конденсат. Я думаю, это лозунг всей системы: «Это не потоп, это конденсат». Его можно написать большими буквами и повесить на красном баннере.

«Цена перчаток для лифтера — вот сколько у нас может стоить жизнь»

— Осенью вы рассказывали, что при коронавирусе в вашей больнице «стало значительно больше умирать пациентов, чем обычно». Как медики справлялись с этим морально?

— Вторая волна сработала на истощение медиков. В первую волну у нас было больше побед, а сейчас — больше летальных случаев. При этом есть проблемы, которые не должны решать медики, но нам приходится этим заниматься.

Вот примеры.

В нашей больнице при коронавирусе стало умирать намного больше пациентов, чем раньше. Среди них много людей с лишним весом, свыше 100 кг. Тело надо погрузить и транспортировать в морг. И этим занимался медперсонал. В том числе молодые девчонки, которым надо рожать.

Мы обращались в администрацию: выделите грузчиков. Она не могла решить вопрос несколько месяцев. Тогда сотрудники написали письмо, что выполнение такой работы противоречит трудовому законодательству. Только после этого у нас появились два грузчика.

Как-то привезли к нам тяжелого больного: думали, что у него «корона», но выяснилось, что он умирает от другого. Нет времени везти человека в другую больницу, нужно спасать у нас. Но так как в БСМП — коронавирусный госпиталь, пациента нужно поместить в изолятор, поднять на третий этаж. А лифты не работают: лифтерам не выдали перчатки — и у них забастовка. Мы бегали туда-сюда с этой каталкой, но нашли-таки работающий лифт и подняли пациента из приемного покоя в реанимацию. Вылечили, через два дня выписали. Мужчина потом приходил меня благодарить.

Цена перчаток для лифтера — вот сколько у нас может стоить жизнь. И это уровень проблем, который надо решать медикам в XXI веке, потому что никто их больше не решает.

«Пока был заведующим, был некоторым оберегом для персонала, который проявлял гражданскую позицию»

— Вы не сожалеете, что год назад «вылезли» как черт из табакерки и начали говорить правду о коронавирусе? Может, надо было, как и многие, сидеть и молчать?

— Я же тоже тогда не просто так «вылез». Пришел коронавирус, началась паника, люди дезориентированы. А это не находило информационного отражения. Я вышел и сказал: ребята, что-то не так. Число говорящих тогда было неприлично мало, и почти не осталось площадок для профессионального обсуждения проблем. А без рефлексии мы не очень люди. Поэтому я и «вылез».

В первую волну у нас было больше побед, а сейчас — больше летальных случаев

— О чем больше всего жалеете сейчас, когда узнали о непродлении контракта?

— Пока неизвестно, кто возглавит отделение анестезиологии и реанимации. Больше всего мне жалко преемника. То организационное безобразие, которое стало причиной моего ухода, будет только нарастать. И в этой атмосфере работать будет очень тяжело.

— Как новость о вашем увольнении воспринял коллектив?

— Люди шокированы, расстроены. Пока я был заведующим, являлся некоторым оберегом для персонала, который не боялся проявлять гражданскую позицию. Что теперь с ними будет дальше — неизвестно. А нам и так очень не хватает людей, чтобы обеспечить нагрузку, которую возлагают на больницу.

— А сами вы как переживаете эту ситуацию?

— Ощущения сложные. О непродлении контракта предупреждают за месяц. И этот месяц мне нужно ходить на работу, составлять графики, думать, как мы будем работать дальше. Но поскольку у меня нет перспективы в этой больнице, непонятно, что я вообще там сейчас делаю.

— Как вы оцениваете пять лет своего руководства отделением?

— За пять лет я сделал то, что хотел. И считаю, что сделал много. Пора, наверное, переключать скорость и назначать нового заведующего. Но скорость ведь можно переключить вперед, а можно — назад. Как это будет без меня — не знаю.

После выборов милиционеры скрывали свою профессию, узнать о ней мы могли, например, после звонка их начальника, который справлялся о здоровье подчиненного

Я много лет работал под началом отца — профессора хирургии, руководителя клиники — и брал с него пример. Он научил, как проводить обходы, на что обращать внимание. Кроме узкопрофессиональных тем есть еще общемедицинская культура, и она очень важна. И, как мне кажется, она в моем отделении довольна высокая. В частности, это эмпатия к пациентам, общение с их родственниками, особенно с родственниками умерших. Все это — огромный пласт работы.

В нашем отделении — настоящая команда. Все приходят друг другу на помощь, нет никаких группировок, интриги на минимуме. На работе не обсуждают огороды, ремонт машины, а только профессиональные вопросы.

И я тщательно, всеми силами, всегда старался избежать ситуаций, когда люди могли бы столкнуться лбами. К нам продолжают поступать в том числе и сотрудники МВД. Некоторые — в тяжелом состоянии. И мы их вытягиваем, спасаем так же, как всех других людей. Не знаем и не хотим знать их послужной список: избивали они людей на улицах или нет. Кстати, после выборов милиционеры скрывали свою профессию, узнать о ней мы могли, например, после звонка их начальника, который справлялся о здоровье подчиненного.

— В Беларуси возникла целая волна в вашу поддержку. Люди создали петицию с требованием продлить с вами контракт — там уже более 3 тысяч подписей, в соцсети появились рамки на аватар «Я/Мы Владимир Мартов» и предложение оставить благодарность вам в книге жалоб и предложений БСМП, из солидарности с вами увольняется хирург, заведующий отделом перспективных направлений высокотехнологичной медицинской помощи Минского научно-практического центра хирургии, трансплантологии и гематологии Дмитрий Харьков. Как вы ко всему этому относитесь?

— Я всем очень благодарен. На работе я не пользуюсь соцсетями, и когда 2 марта я пришел поздно вечером домой и увидел этот вал сообщений — был в шоке! Тогда я написал пост всем, кто меня поддерживает: «Идея любой диктатуры — чтобы от таких, как я, уволенных, коллеги и друзья шарахались. Но этого не получилось».

Белорусы уже не боятся выражать солидарность. Медицинское сообщество следило за делом Артема Сорокина (врача-анестезиолога минской БСМП, который сообщил журналистке tut.by Катерине Борисевич, что погибший Роман Бондаренко был трезв; после этого доктора и корреспондента осудили за разглашение врачебной тайны. — Прим. ред.). Некоторые мои коллеги учились с ним, знают его лично — и прекрасно отзываются о нем и как о человеке, и как о враче. Мы уважаем его — за то, что сказал правду.

Меня также поддерживает семья: жена, сын и дочь. Дети, слава Богу, не медики. Династия медиков Мартовых прервалась на мне. И это хорошо: всему есть начало и конец.

«Я точно не собираюсь уезжать из Беларуси»

— Что будете делать с 3 апреля?

— Просто отдыхать. Сидеть на даче и смотреть на огонь в печке. Последние полгода были тяжелыми не только из-за второй волны коронавируса, но и из-за несложившихся отношений с новым руководством. На работу ходить не хотелось: я стал заниматься там не больными, не лечением, не обсуждением сложных случаев, а ненужной ерундой, о чем даже стыдно рассказывать.

Для восстановления я себе определил два месяца. На отдохнувший мозг у меня появляется много идей. Тогда и решу, что я делать хочу, а что — точно не хочу.

Белку в колесе надо периодически выгуливать. Раньше у меня было много хобби. Я читал, кулинарил, собирал монеты, интересовался историей, писал статьи для «Википедии» и т. д. А сейчас заметил, что за год коронавируса просел, опростился. Надо возвращаться к своим увлечениям.

— Здоровье и нервы с такой нагрузкой, наверное, тоже не в порядке?

— Я пью таблетки, тщательно слежу за своими факторами риска: отец умер от инфаркта. Есть проблемы со сном. А при определенной степени усталости не хочется есть. Близкие тогда понимают: надо кормить, чуть ли не насильно.

Конечно, за здоровьем следить надо. Но в моей профессии много дежурств: я работал и на три ставки, и на две, и на полторы. А если врач работает на две ставки, то он делает это ради зарплаты в обмен на здоровье. В последнее время беру меньшую нагрузку, потому что и тяжело, и возраст сказывается — мне 52.

— Вас изменил последний год, когда к коронавирусу добавились еще и протесты после выборов?

— Да. В молодости я был членом ОГП, ходил на партсобрания. Потом я полностью посвятил себя профессии, перестал интересоваться политикой. И к 2020 году оказался совершенно не готов. Я был в числе людей, которые бойкотировали выборы. Считаю, что это моя огромная ошибка. После 9 августа я понял: неизбежно придется занять гражданскую позицию — и не бояться ее проявлять.

К сожалению, в этом политическом сезоне медики, которые высказывали свое мнение, стали мишенями. Это, конечно, дикость.

— На вашем месте многие бы сейчас уехали.

— Я точно не собираюсь уезжать. Хоть есть очень хорошие предложения от коллег за рубежом. Они готовы помочь мне устроиться, ведь коронавирус еще бушует в мире и специалисты востребованы. Предложения начали поступать еще до того, как стало известно, что меня уволят. Друзья спрашивают: «Зачем тебе это надо? Уезжай!».

Для своего начальства я — чужой. Если ударить по камню, в котором есть чужеродный элемент, он развалится. А этого элемента нет — камень выдержит этот удар. По аналогии получается, что отъезд из страны каждого несогласного усиливает монолитность системы. Поэтому я принципиально не хочу уезжать.

Начальник главного управления по здравоохранению Витебского облисполкома Михаил Вишневецкий отказался пояснить ситуацию с техническими сбоями с подачей кислорода в БСМП, а также непродлением контракта доктору Мартову.

— Я комментировать ничего не буду, — сообщил чиновник и положил трубку.

Журналист tut.by также приходил в облисполком, чтобы встретиться с Михаилом Леонтьевичем в его рабочем кабинете в надежде все же получить комментарий. Однако глава облздрава отказался от встречи, сославшись на то, что скоро у него «большое совещание».

Редакция направила запрос в Минздрав с просьбой прокомментировать причины и последствия ЧП с кислородом в витебской БСМП, а также причины непродления контракта с доктором Владимиром Мартовым.

Также мы попробовали получить комментарий министра Дмитрия Пиневича, но он не ответил на звонки.