Путинский режим получил торпеду в борт и идет ко дну
То, на что в СССР ушло три года, у Путина «уложилось» в три месяца.
Путинская «стабильность» в прошлом году получила торпеду в борт и теперь идет ко дну. Держать ее у режима нет ни возможностей, ни желания, ни даже понимания. Однако трансформация режима лишь началась, а потому что именно получится «на выходе», сейчас сказать невозможно. Не потому, что это секрет и тайна, а потому, что этого не знает никто. Включая и тех, кто пытается провести эту самую трансформацию.
Уже поэтому, кстати, все «инсайды» и авторитетные мнения не стоят и ломаного гроша. Слом системы и создание на ее месте чего-то иного — это катастрофический процесс, а потому чем именно завершится катастрофа, не может знать никто. Предполагать — да, но не более того.
Ввиду того, что данный термин несет в себе отрицательную коннотацию, его не употребляют вслух, но в реальности мы сегодня наблюдаем процесс перестройки путинского режима. Как то было в середине восьмидесятых. Тогда тоже высшее руководство пришло к выводу, что держать стабильность уже невозможно, и пыталось трансформировать систему, не выходя за ее базовые установки. Как мы сегодня знаем, этого не получилось. Не получится и сейчас, так как ставится задача сохранить в неприкосновенности сам режим бесконтрольного ограбления страны и народа, «оптимизировав» его структуру. При этом ключевое отличие нынешней перестройки от предыдущей в том, что в середине восьмидесятых ею занимались управленцы гораздо более высокого класса, чем нынешняя шпана. И не смогли — управление катастрофой вообще занятие почти безнадежное, а если вы пытаетесь управлять ею изнутри — бесперспективное. Советские управленцы продержались шесть лет, после чего система рухнула.
Советская перестройка имела два четко выраженных этапа. Первый начался буквально сразу после прихода к власти Горбачева весной 1985 года и продолжался до лета 1988 года, когда стало ясно, что трансформация «под партию» невозможна. Тогда было решено перенести центр управления от партийных структур к советским, и на 19 партконференции были приняты решения, запустившие второй этап. Но и он не увенчался успехом, так как ключевая проблема — децентрализация управления — начала хоть как-то решаться тогда, когда было уже окончательно поздно.
Нынешняя перестройка стартовала год назад в январе 2020 года, когда Путин заявил о необходимости изменений в конституции, но буквально в течение нескольких месяцев она зашла в тупик. Попытка создать контрольный орган в лице Госсовета, стоящий над тремя конституционными ветвями, либо провалилась, либо изменилась настолько, что утратила изначальный смысл. Поэтому и пришлось срочно вводить «обнуление», наплевав на все процедуры и действуя вопреки той самой конституции, ради которой якобы все и затевалось.
То, на что у Горбачева ушло три года, у Путина уложилось в три месяца. Это ясно говорит и об уровне управления, и о критической проблеме путинского режима, который лишен гибкости. Советская система при всей ее централизации, оставляла значительные допуски и полномочия на иерархических ступенях. Это и обеспечило ее выживание в ходе катастрофы в течение шести лет. Путинская система выстроена исключительно как жесткая иерархия, замкнутая на конкретную персону во главе. Которая (персона) и является ключевым элементом устойчивости всех балансов. Любые попытки вывода этой системы из точки равновесия фактически разрушают ее, делая трансформацию или перестройку (даже структурную) попросту невозможной.
Поэтому возник второй этап, который реализуется прямо сейчас. Он решает задачу уже не трансформации, а сохранения как самой системы, так и ее структуры. Жесткость и негибкость структуры управления является ее критической уязвимостью, а потому «лечат» ее попыткой еще сильнее зацементировать ее в надежде, что лишние тонны бетона в фундамент точно удержат конструкцию во время землетрясения. Что, понятно, абсурдно — как раз для того, чтобы удерживать конструкции в сейсмически опасных зонах, их делают более гибкими. Но у Путина и его клики нет такой возможности. А потому вторая фаза трансформации заключается в переходе к прямому террористическому управлению. Что мы и наблюдаем прямо сейчас.
Возникает понятная проблема. Террор и фашизм становятся основой управления, однако все еще остаются рудиментарные остатки прежней модели, где была разрешена определенная свобода. Она, свобода, была не потому, что Путин такой демократ. Просто в России сформировался чисто африканский режим власти, абсолютно не зависящий от публичной политики, а потому власть ввела явочным порядком негласный договор с социумом: лояльность в обмен на невмешательство. Вы вправе делать и говорить что хотите, пока это не подвергает сомнению наше право на грабеж страны. Путинский режим этого периода можно характеризовать как банальную деспотию, но вряд ли как диктатуру.
С переходом к террору как единственному инструменту управления ситуация коренным образом меняется. Легитимность власти становится равной нулю или близкой к этому величине. Она управляет только через страх. Меняется и мотивация отношений с обществом — теперь все, что мешает насаждать страх и ужас, становится преступлением. Преступно даже отсутствие страха — это рассматривается как покушение на устойчивость режима. Если ты не боишься — тебя нужно согнуть в бараний рог. Не столько для того, чтобы убедить тебя, что бояться — правильно, сколько для того, чтобы запугать таких же как ты.
Проблема террористического управления известна — оно действует до определенного момента. Человек, попадая в безнадежную ситуацию, утрачивает возможность приспособиться к ней. А потому перед ним возникает только две модели реагирования: он либо становится на колени и ждет смерти (неважно, физической или социальной) или встает идет на смерть. Собственно, поэтому террор — это крайне «острый» метод управления, обладающий четко выраженным конечным периодом своего эффективного действия. Нельзя бесконечно обманывать, нельзя бесконечно запугивать.
Но в том и проблема режима Путина — за пределами террора у него уже нет стратегии. А это означает конечность и самого режима, не способного ни к структурной, ни тем более к системной трансформации.
Прямо сейчас возникает довольно любопытный сюжет (любопытный, конечно, для внешнего наблюдателя, для нас, живущих внутри этих событий, это любопытство, понятно, носит достаточно обостренный характер). С одной стороны — все еще можно, хотя и гораздо с большим числом оговорок, пользоваться фантомными и рудиментарными свободами, остающимися еще от предыдущего этапа. С другой стороны — террор реально нарастает. Террор обладает своей собственной внутренней логикой и целесообразностью, а потому все, что в них не вписывается, становится преступным. И неважно — есть ли для этого преступления статья. Подберут похожую или примут новую — прямо на коленке. Госдума, выпекающая уголовные наказания чуть ли не в ежедневном режиме за что угодно — это уже сегодняшняя реальность.
Понятно, что так долго продолжаться не может. Либо все, что хотя бы отдаленно напоминает свободу и права человека, будет окончательно отброшено, либо наоборот — террор начнет утрачивать свою эффективность, причем это процесс односторонний — раз начавшись, остановить его будет все сложнее. Если люди перестают бояться террористов, тем приходится туго. Поэтому любопытно — что закончится первым. Способность режима к дальнейшему разворачиванию террористической активности или управленческая несостоятельность этого режима, которая попросту похоронит второй этап путинской «перестройки». Это, кстати, не умозрительная штука — у режима настолько отвратительное управление, что он практически уже не в состоянии осмысленно довести до конца ни одну среднесрочную программу. Про долгосрочные и говорить не приходится. Войны, которые ведет Путин, тому прекрасный пример — ни одна и них так и не доведена до конца. Они все перешли в разряд затяжных и тупиковых. Ни одна из войн Путина не завершена четко поставленной точкой, с которой можно начинать новый отсчет. Что Донбасс, что Крым, что Сирия, Ливия, ЦАР, Мозамбик, Судан, Карабах — везде режим втянут в процесс, у которого нет никакого видимого завершения. То же самое относится и ко всем внутренним проблемам — они все без исключения носят либо отложенный характер, либо находятся в процессе «зависания».
Это говорит именно об управленческой нищете и неспособности решать задачи. Накопление проблем вместо их последовательного разрешения ресурсно истощает любую систему управления, даже дееспособную. Путинское управление к дееспособным точно не отнесешь, а потому все его начинания нужно соразмерять с катастрофическим положением в вопросах управления.
Эль Мюрид, «Фейсбук»
