Тайны геленджикского дворца и большое китайское разочарование Путина

Зачем на самом деле строили комплекс в Прасковеевке?

Я понимаю режиссера Кеосаяна в его стремлении снять новую версию «Белорусского вокзала». После того как Навальный с оглушительным успехом представил римейк нашумевшего рождественского блокбастера бизнесмена Сергея Колесникова про «дворец Путина» 2010 года, сердце художника просто не может устоять перед соблазном улучшить классику.

К сожалению, массовый успех не всегда способствует проникновению в суть. Спецэффекты и упрощения провоцируют ускользание смыслов. Поэтому чем популярней картина, тем больше хочется посмотреть на то, что осталось за кадром.

Акцент на коррупции, сделанный в фильме Навального, не позволяет оценить по достоинству другие интригующие «тайны дворца». А они есть.

Вся эта история проникнута на самом деле глубоким метафизическим смыслом, который нельзя уловить, оставаясь в плоском мире обывательских рассуждений о том, кто, чего и сколько «украл у народа».

Стройка в Геленджике, на мой взгляд, является таким же провальным символом нынешней эпохи, каким нереализованный проект «Дворца советов» на месте нынешнего храма Христа Спасителя в Москве был для эпохи Сталина. И от того, и от другого в конечном счете останется один «Котлован». Только в первом случае из него сделали бассейн для «народа», а во втором — собрались сделать «Аквадискотеку» для избранных.

Для кого дворец vs. для чего дворец?

Главная тайна «дворца Путина-Ротенберга» не в том, кому он принадлежит или не принадлежит, а в том, для чего он нужен, или, точнее, — был нужен (потому что сейчас он не нужен, скорее всего, никому, кроме тех, кто ворует и отмывает на строительстве деньги). Но рассуждения на эту тему скучны для широкой аудитории, про это не снять триллер для миллионов. Поэтому я не могу предложить читателям ничего, кроме философской мелодрамы о человеке, которому не повезло с народом.

Можно ли построить в забытом Богом Геленджике дворец, достойный сатрапов античности? Напрашивается ответ из серии анекдотов про «Армянское радио» — можно, но зачем? Навальный предложил простую и доходчивую гипотезу: жадные «дружбаны» скинулись и вскладчину подарили Путину дворец.

Такое объяснение хорошо «заходит» в предрасположенное к простым ответам на сложные вопросы российское массовое сознание, но вряд ли соответствует реальному положению вещей. Не столько в юридическом даже, сколько в более привычном для русского человека понятийном смысле, «землевладение» в Геленджике, на мой взгляд, не является личной собственностью Путина. И дело здесь совсем не в том, на кого и как оно оформлено.

Нет собственника в своем отечестве…

Для начала, строго говоря, в России уничтожен сам институт частной собственности, в связи с чем здесь давно уже никто не является собственником чего бы то ни было, в том числе и Путин.

Все собственники в России снова переведены в категорию «временных пользователей», у которых любое имущество находится постольку, поскольку им разрешено им владеть.

Только если в советские времена такое разрешение выдавало государство, то в сегодняшней России его выдает аморфный полумафиозный синдикат, не имеющий четких юридических очертаний, который в действительности и управляет страной.

В самом фантастическом сне невозможно представить, что если синдикат этот потеряет контроль над страной, то Путин и его окружение продолжат как ни в чем не бывало распоряжаться этим или другим дворцом. Это атрибут власти — как жезл или скипетр: пока власть в руках Путина, он может владеть и дворцом, как, впрочем, и всем, что имеется в стране. Правовой режим собственности в современной России таков, что президент где угодно может создать себе дворец, но все дворцы обратятся в прах, как только он покинет власть. И в этом смысле описывать происходящее в терминах «взятка» или «коррупция» контрпродуктивно. С равным успехом в коррупции можно было обвинить любого египетского фараона.

Собственность «колхозного двора»

Все это, однако, не означает, что дворец в Геленджике никому не принадлежит или, скажем, принадлежит Ротенбергу. У этого имущества коллективный собственник, именно поэтому его номинальным владельцем так легко может быть назван любой достойный член этого коллектива. Итогом двадцати лет путинского правления в России стало формирование особого рода «корпоративной» собственности правящего клана, который совместно владеет практически всеми значимыми активами в стране. В этом есть что-то от советской номенклатурной традиции, но есть и различия. Коммунистическая номенклатура коллективно управляла имуществом, формально записанным за государством, а современная номенклатура совместно управляет имуществом, формально числящимся за множеством физических и юридических лиц, назначенных как бы «частными собственниками».

Я долго искал юридическую формулу, наиболее адекватно описывающую этот тип собственности, и, в конце концов, нашел ее в старом советском Гражданском кодексе, где описывается правовой режим имущества колхозного двора.

Наблюдается поразительное сходство этого режима с режимом функционирования «государственного общака», созданного окружением Путина.

Члены колхозного двора владели своим имуществом совместно — то есть все принадлежало всем без разделения на доли, как только бывает в семье между супругами. Поэтому выход из колхозного двора всегда был мероприятием сомнительным, конфликтным и трудноосуществимым. Легче застрелиться, чем получить свою долю и уйти.

Колхозному двору по закону принадлежали переданные его членами трудовые доходы от участия в совместной общественно-производственной деятельности. Замените слово «трудовые» на «нетрудовые», и вы получите понятийный принцип формирования современного «общака». Управление собственностью колхозного двора осуществлялось в строгом соответствии с его внутренней иерархией, решения от его имени принимал глава колхозного двора, а отвечают по его обязательствам все члены двора. Если вдуматься, то ничего нового не изобретено, а лишь воспроизведена традиционная для России схема патримониального управления собственностью.

Взятка или инвестиция?

Можно ли рассматривать геленджикский дворец как частную собственность Путина и тем более как взятку ему? Вряд ли. По крайней мере, не больше, чем рассматривать как взятку контроль через доверенных лиц над «Газпромом», «Роснефтью», «Транснефтью» и большей частью остальных стратегически важных активов России. Все это давно — подсобное хозяйство (и поэтому логично, что эти организации числятся среди спонсоров дворца), и все это тем не менее, как и дворец, президенту лично не принадлежит. Это коллективная собственность синдиката, а синдикат не платит взятки — он инвестирует. Дворец, думаю, не самая крупная его инвестиция, но, на мой взгляд, самая абсурдная. И в этом, пожалуй, и состоит самая большая загадка. Разгадка — не очевидна. Лично Путину закапывать миллиарды в Геленджике бесполезно.

Пока Путин остается президентом, этот дворец ему совершенно не нужен. Ну нет физической возможности одновременно находиться в более чем двадцати прекрасно оборудованных и давно обустроенных официальных резиденциях, расположенных в климатических зонах куда как более привлекательных, чем продуваемый всеми ветрами Геленджик. Если Путин отойдет от власти чисто формально, как это было во время президентства Медведева, то это ничего не меняет, так как он сможет оставить за собой любое количество тех резиденций, которыми привык пользоваться.

А вот если Путин уйдет из власти насовсем, то он не только никакими другими, но и этой грандиозной «фазендой» воспользоваться уже не сможет — отберут. Путин — человек трезвый, вряд ли он всерьез верит, что в России можно долго прожить на пенсии в такой вызывающей роскоши. По крайней мере, ничто в истории этой страны на такую возможность не указывает. Поэтому, перефразируя Дюма, можно сказать, что для действующего президента геленджикский дворец слишком мал, а для бывшего — слишком велик.

Первый транзит — «китайская контрабанда»

Так для чего синдикату понадобился столь дорогостоящий баян? Если оставить в стороне версию о том, что все это проделки Ротенберга, то всерьез обсуждаются два ответа на этот вопрос: взятка и невостребованная олимпийская стройка. О несостоятельности версии о взятке я отчасти написал выше. Добавлю только, что даже если бы Путин вдруг решил как-то обособить и обезопасить свою долю в имуществе «колхозного двора», то вряд ли он стал бы это делать в такой вызывающе идиотской форме. А что касается версии об «олимпийском объекте», то она опровергается тем, что дворцовый проект был запущен задолго до того, как материализовался проект олимпийский.

Впрочем, именно время, когда началась реализация проекта, может подсказать нам правильный ответ. Многочисленные публикации свидетельствуют, что интерес лиц, связанных с Путиным, к этому клочку земли на Юге России возник уже в конце 90-х годов прошлого столетия. Но если верить бизнесмену Колесникову, принимавшему участие в этой стройке, активное финансирование проекта синдикатом началось приблизительно в 2005–2006 годах.

Постараемся вспомнить, что это было за время, и заново окунуться в него. При этом будем учитывать, что не только мы все, но и сам Путин, были тогда другими. Общество было надломленным, но не сломленным, а Путин еще не испорчен абсолютной властью.

Именно в 2005–2006 годах Путину впервые пришлось задуматься над проблемой «транзита власти». Концептуально ни он сам, ни его окружение, ни тем более общество не были готовы к идее пожизненного президентства в стиле Туркменбаши. Но и уходить из власти в расцвете сил, чтобы писать мемуары, было не «по-пацански» — ну не Обама же он какой-то? В то время околопутинские элиты находились под сильным впечатлением «китайского пути».

На всю страну тогда прогремело дело о «китайской контрабанде», стоившее должностей многим генералам ФСБ. Но самую главную «китайскую контрабанду» попытались доставить прямо в Кремль. Рабочим концептом для «транзита» стала идея «дэнсяопинизации» России. Тот, прежний, Путин еще был готов с легкостью оставить весла на «галере», чтобы занять место «смотрящего» на ее прогулочной палубе.

Осмелюсь предположить, что в своей первой версии транзит замышлялся не как «рокировочка», а как разделение власти на «внутреннюю», которая оставалась за Путиным, и «внешнюю», которая должна была отойти преемнику, о котором пока не было известно, что он Медведев. Более того, в кремлевских кругах культивировались слухи о том, что с годами Путин будет вмешиваться в управление все меньше и меньше, и поэтому со второго своего срока преемник начнет проводить достаточно самостоятельную политику и даже начнет реформы.

Такое институциональное разделение требовало и соответствующей инфраструктуры. Нужна была не просто резиденция, а своего рода «русский Ватикан», откуда можно с комфортом надзирать за тем, как преемник справляется с задачами, и мягко вмешиваться в случае необходимости.

Не все «мечты «Газпрома» сбываются

То, что мы видим в Геленджике, — это руины великой транзитной мечты, романтической утопии, предполагающей, что можно отделить бремя власти от самой власти и быть на галере не только рабом, но и пассажиром. Великая стройка в Прасковеевке замышлялась как прототип каюты категории «люкс» для галерного ВИПа.

Строили не очередную резиденцию, а альтернативный Кремль, где власть и комфорт приятно дополняют друг друга. Отсюда и размах.

В общем-то по-человечески концепция понятна. Разве не к этому же стремятся сегодня английский принц Гарри и его очаровательная супруга? Избавиться от рутины обязанностей, оставив возможность извлекать пользу из привилегий? Но злая королевская семья помешала. Вот и Путину тоже «Семья» не позволила реализовать мечту.

С самого начала все пошло не так. Мысль о том, что Путин уйдет и оставит их наедине с самими собою, не на шутку напугала кремлевские элиты. Наедине они могут только поедать друг друга. На Путина со всех сторон стало оказываться давление. От него требовали изменить Конституцию и остаться на третий срок. Я, кстати, был одним из тех, кто считал (и до сих пор считаю), что это было бы наименьшим злом, так как лучше один раз нарушить Конституцию, чем миллион раз на нее наплевать.

Но Путин еще не был готов к тому, чтобы без сопротивления отказаться от своей мечты. Он нашел, как ему тогда казалось, компромиссное решение и предложил элитам «рокировочку». Из «рокировочки» поначалу могло быть два выхода, и каждый увидел в ней то, что хотел. Одним мерещился полный транзит через один-два срока, другим — восстановление статус-кво и возвращение Путина в Кремль.

Финансовый кризис 2008–2010 годов, аукнувшийся в России протестным «болотным движением», не оставил первым шанса. Идея комфортного правления Россией из «геленджикского далека» себя полностью скомпрометировала. К 2010 году Путину стало окончательно ясно, что Россия — не Китай. И стоит ему отпустить штурвал из рук, как государственная машина сорвется в штопор.

Началось экстренное торможение. Медведеву не дали даже второго срока, не то что стать настоящим преемником. Зато Путин досрочно вернулся в Кремль, чтобы стать бессрочным президентом. Тогда же все и было окончательно предрешено: и пожизненное правление, и будущая война. На то, чтобы окончательно смириться с потерей мечты, ушло еще 10 лет. Все эти десять лет параллельно стагнировали и власть, и великая стройка в Прасковеевке.

Каменный свидетель

С 2010 года геленджикский дворец перестал играть какую-либо существенную роль в государственных планах, превратившись в молчаливого свидетеля деградации мечты о жизни русского Дэн Сяопина. Свое изначальное функциональное значение как место альтернативной прописки власти он утратил практически сразу. Мизерное внимание, которое уделял этой стройке сам президент, говорило о том, что как место жительства он его тоже перестал рассматривать.

Но останавливать стройку, в которую уже закачали столько средств, было глупо. Кроме того, на ней, как водится в России, наживалась уйма управленцев, подрядчиков, поставщиков, обнальщиков и прочей современной русской нечисти. И дворцу придумали новое предназначение — он должен был стать поражающей иностранных гостей Олимпиады в Сочи виллой «а-ля Сардиния», в которой принимают особо дорогих гостей.

Это вдохнуло в проект новую жизнь, но придало строительству авральный характер, который впоследствии вылез боком, точнее — плесенью, которая символично поглотила и это начинание.

Однако с Олимпиадой в Сочи тоже не заладилось. Второй украинский Майдан обнулил все ее политические дивиденды для Кремля. Гости пролетели мимо виллы и даже мимо самой Олимпиады. А тем, которые прилетели все-таки, и сочинской резиденции было много. На этом реальный жизненный путь дворца прекратился.

Он превратился в виртуальный проект, такой же бесконечный и бессмысленный, как и многое в России.

Сегодня дворец напоминает тело находящегося в состоянии клинической смерти человека, функционирование которого искусственно поддерживается с помощью медицинских (в данном случае — финансовых) агрегатов. Его будут вечно строить и перестраивать, вкладывая туда миллиарды денег синдиката, только потому, что ни у кого нет политической воли перекрыть финансовый шланг, по которому в эту прорву текут деньги. А Путину это все давно перестало быть интересным. Дворец ему не нужен, а судьба денег синдиката его не беспокоит — не обеднеют.

Прасковеевка в Кремле

История геленджикского дворца лишь по касательной является историей коррупции, ну или того, что под ней подразумевают в России. В основном же — это история о другом. О личной драме Путина, который одновременно не может оторваться от власти (отчасти сам, отчасти — потому что не дают) и не может больше оставаться во власти. Когда он говорит о том, что чувствует себя рабом на галерах, он говорит правду. У него нет ни культуры служения, ни маниакального властострастия, и поэтому он воспринимает власть как тяжкий крест и как чемодан без ручки одновременно. Нести тяжело и бросить жалко. И опасно.

Когда-то давно Путин мечтал переложить этот крест на чьи-то другие плечи. Отдать, так сказать, на аутсорсинг. Ему хотелось идти по жизни с комфортом и так, чтобы крест шел рядом с ним сам. Однако все эти сечины-лужковы-ротенберги и другие не дали ему реализовать свою мечту, не отпустили.

И все-таки Путин в какой-то степени свою мечту реализовал, хотя и самым что ни на есть странным способом. Лишенный возможности уйти от власти внешним, видимым образом, он покинул ее внутренне, отгородился от нее ментально. Он не смог уехать в Геленджик, но смог превратить Кремль в Прасковеевку. Карантинные ограничения лишь стали средством дополнительной наглядной визуализации того состояния, которое возникло намного раньше безо всякого влияния пандемии. Путин отделил себя от власти непроницаемым стеклом. Многие годы одной из самых популярных тем в российском публичном пространстве оставалась тема «после Путина» (позднее она модифицировалась в тему «транзита»). Однако более внимательный взгляд на предмет обнаруживает, что в некотором смысле слова «послепутина» уже наступило. Путин существует сегодня одновременно в двух ипостасях. С одной стороны, чисто формально он никуда не делся и остается центральной фигурой властной пирамиды, на которую все замкнуто. Но, с другой стороны, он все-таки вознесся в прасковеевские небеса и парит там, не соприкасаясь с реальностью и не вмешиваясь в мирские дела власти.

«Кремлевский бот»

По инерции все полагают, что если Скрипаля, Навального или еще кого отравили, то это непременно решение с самого верха. Если муниципальных депутатов повязали, а федеральным депутатам навязали идиотические охранительные, а местами и охренительные законы, то на то была воля президента. И так во всем.

Но особенность нынешнего времени в сравнении с эпохой «ручного управления» состоит в том, что машинка террора работает автоматически, и Путин для ее функционирования не нужен. Решения в окончательном виде принимаются и исполняются другими людьми, где коллективно, а где — единолично. Путин вмешивается в этот процесс только как рок. Он не указывает, что нужно делать, но может вмешаться, когда полагает, что что-то делать не надо. Ну, например, как гипотеза: отравить Навального вполне могли и сами, а вот чтобы его выпустили в Германию, нужно было, чтобы Путин дал знак в активной форме.

Президент экранировался и не занимается более путиной власти. Но он связан с ней необходимым количеством контрольных приводов, достаточных для того, чтобы следить за общим направлением движения.

Его роль состоит в том, что он консервирует систему и не дает ей возможности эволюционировать каким-либо образом.

Обратной стороной этой медали является формирование рядом с Путиным «политического бота», имитирующего живую власть, который давно уже работает в соответствии с введенными в него алгоритмами, но при этом остается совершенно незаметным и, как следствие, не изученным фактором российской политики (в том условном смысле, в котором в России можно говорить о политике). Этот «политический бот», состоящий из безликого клубка управленческих и финансовых цепочек и примитивного идеологического программного обеспечения, давно уже представляет большую угрозу для будущего России, чем любые решения президента. Более того, это самообучаемая система, и она постепенно нарабатывает навыки жизни без Путина.

Большое китайское разочарование

Когда-то у Путина была мечта — парить над этой автоматизированной системой управления Россией, как «старый Дэн», в тишине и комфорте. Но получился «полуавтомат» — машина заработала, но президент вынужден остаться жить внутри ее шестеренок и маятников, перемещаясь по ее проводам и приводным ремням как привязанный к месту дух. То ли хозяин, то ли заложник, а в общем — то и другое вместе. Китайская «мечта «Газпрома» из далеких нулевых рухнула. Оказалось, что без китайцев с их отношением к традициям и почитанием старших она не работает (какие традиции и почитание в России с ее привычкой вырезать каждое четвертое поколение под корень!). Но в память о мечте остались руины в Геленджике, покрытые плесенью.

Владимир Пастухов, «Новая газета»