Это какой-то Сорокин

Кремль играет с огнем.

Когда для описания нынешней российской действительности у нас не хватает слов, мы говорим "Это какой-то Сорокин" – имея в виду писателя Владимира Сорокина (аналог выражения "это к Фрейду"). Сорокин и есть наш Фрейд; его новый роман, который выходит из печати 15 апреля, называется символично – "Доктор Гарин". Оглядываясь на более чем 40-летнее творчество Сорокина, стоит напомнить: его генеральная тема – отношения человека с иррациональным, бессознательным, темным, в том числе и со злом.

"Отношения со злом". В XXI веке это может показаться надуманной проблемой, риторической фигурой. В советском космосе проблема зла распадалась надвое. Внутри самого СССР проблемы как бы не существовало; считалось, что она разрешена раз и навсегда, поскольку новый общественный строй устранял сами причины зла (которые рассматривались сугубо материалистически, в социально-экономическом ключе): частную собственность, социальное и прочее неравенство… Все оставшееся зло было как бы вынесено вовне, в мир капитализма: "Мы – добро, зло – все остальные, все, что снаружи".

Начало творчества Сорокина относится к концу 1970-х; в это время СССР столкнулся с необъяснимым и мало изученным феноменом: страну захлестнул уличный бандитизм. Столицы, почти все крупные города во всех республиках оказались негласно поделенными на криминальные "районы", которые воевали между собой, кое-где превращаясь в "ночную власть". С точки зрения советской идеологии это было необъяснимо; непонятна была сама природа гангстеризации – это на шестидесятом-то году советской власти!.. Такого "не могло быть". Однако – было.

В фильме Юриса Подниекса "Легко ли быть молодым" (1987) есть эпизод: молодые люди кидают камни в окна проходящих мимо электричек. Почему? Зачем?.. А – ни за чем. Советский человек оказался не готов к встрече с иррациональным, которое в стареющем СССР постепенно брало верх, по мере того как идеологическая хватка слабела. Но это не "свобода виновата", просто тоталитарный человек оказался не готов к встрече… с самим собой. Бандиты 1990-х были обычными советскими людьми, просто у них не оказалось внутренних сдерживающих механизмов (restraining mechanisms of culture). То же относится и к этническим конфликтам 1980-х, всплеску национализма: вся официальная дружба народов посыпалась, как только советский человек оказался вынужден принимать решения о добре и зле самостоятельно. Его этому никто не учил.

Нынешний Кремль эту иррациональность, эти животные инстинкты, это темное начало, в отличие от советской власти, использует вполне сознательно, манипулируя ими в своих целях. Именно Сорокин первым сформулировал в 2000-е новую стилистику власти – соединение современных технологий и средневековой морали ("Сахарный Кремль"). Кремль превратил все иррациональное, темное, низменное в ток-шоу, в своеобразную "идеологию подмигивания". Он играет с огнем, считая себя выдающимся манипулятором и знатоком человеческой природы, будучи уверенным в том, что всегда сумеет вовремя остановиться. Проблема пропагандистов, заигрывающих с темными началами в человеке, в том, однако, что на каком-то этапе они сами перестают видеть разницу между игрой и реальностью. Это называется в народе – "увлекся". Там, где власть несменяема, иррациональное из инструмента неизбежно превращается в саму nature, природу власти. И "темное начало" опять выходит из-под контроля. Мы видим это сегодня на многочисленных примерах: самоубийственная бравада перед лицом пандемии, мстительная расправа с оппозицией, воинственные речовки пропагандистов про Украину. И вновь, как 35–40 лет назад, никаких внутренних, сдерживающих механизмов у российского общества нет.

Мне возразят, что проблема зла нигде не может быть решена в принципе. Это верно; но культура по крайней мере способна предупредить человека – о темных инстинктах внутри нас, каждого из нас. Именно эту функцию и выполняет западная индустрия страшилок, триллеров, апокалиптических сказок, психологических романов и сериалов. Это и можно назвать – "работа культуры со злом", предупреждением о зле. У нас этой проблемой по-настоящему занимался, пожалуй, лишь Лев Толстой. И вот теперь Владимир Сорокин. Почти каждое его произведение – это о том, как сквозь конвенциональное, привычное, нормальное вдруг ни с того ни с сего проступают дичь, хтонь, немотивированное насилие. Сорокин учит нас быть готовыми к встрече с иррациональным, и с самим злом в конечном итоге. И предлагает механизмы сдерживания: честный, "голый" взгляд на себя, внимательность по отношению к насилию во всех его проявлениях, наконец, смех как одно из немногих средств десакрализации зла.

Те, кто привычно проклинают Сорокина за "грязь", на самом деле не могут смириться с тем, что узнают себя в этом зеркале. В постсоветском обществе Сорокин выполняет важнейшую терапевтическою функцию: он учит работать со злом. То, чем в иных странах занимаются – вполне официально – целые институции, у нас по-прежнему тянет на себе один писатель. В одиночку. Как и 100 лет назад.

Андрей Архангельский, «Радио Свобода»